Неточные совпадения
Она сказала с ним несколько слов, даже спокойно улыбнулась на его шутку о выборах, которые он назвал «наш парламент». (Надо было улыбнуться, чтобы показать, что она поняла шутку.) Но тотчас же она отвернулась к княгине Марье Борисовне и ни разу не взглянула на него, пока он не
встал прощаясь; тут она посмотрела на него, но, очевидно, только потому, что неучтиво не смотреть на
человека, когда он кланяется.
Все
встали встретить Дарью Александровну. Васенька
встал на минуту и со свойственным новым молодым
людям отсутствием вежливости к дамам чуть поклонился и опять продолжал разговор, засмеявшись чему-то.
И Степан Аркадьич
встал и пошел вниз к новому начальнику. Инстинкт не обманул Степана Аркадьича. Новый страшный начальник оказался весьма обходительным
человеком, и Степан Аркадьич позавтракал с ним и засиделся так, что только в четвертом часу попал к Алексею Александровичу.
Как только
человек, установив чай, вышел из комнаты, Алексей Александрович
встал и пошел к письменному столу.
— Каждый член общества призван делать свойственное ему дело, — сказал он. — И
люди мысли исполняют свое дело, выражая общественное мнение. И единодушие и полное выражение общественного мнения есть заслуга прессы и вместе с тем радостное явление. Двадцать лет тому назад мы бы молчали, а теперь слышен голос русского народа, который готов
встать, как один
человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг и задаток силы.
Кто был то, что называют тюрюк, то есть
человек, которого нужно было подымать пинком на что-нибудь; кто был просто байбак, лежавший, как говорится, весь век на боку, которого даже напрасно было подымать: не
встанет ни в каком случае.
Вдруг раздались из залы звуки гросфатера, и стали
вставать из-за стола. Дружба наша с молодым
человеком тотчас же и кончилась: он ушел к большим, а я, не смея следовать за ним, подошел, с любопытством, прислушиваться к тому, что говорила Валахина с дочерью.
И видел я тогда, молодой
человек, видел я, как затем Катерина Ивановна, так же ни слова не говоря, подошла к Сонечкиной постельке и весь вечер в ногах у ней на коленках простояла, ноги ей целовала,
встать не хотела, а потом так обе и заснули вместе, обнявшись… обе… обе… да-с… а я… лежал пьяненькой-с.
Когда он очнулся, то увидал, что сидит на стуле, что его поддерживает справа какой-то
человек, что слева стоит другой
человек с желтым стаканом, наполненным желтою водою, и что Никодим Фомич стоит перед ним и пристально глядит на него; он
встал со стула.
— Дуня! — остановил ее Раскольников,
встал и подошел к ней, — этот Разумихин, Дмитрий Прокофьич, очень хороший
человек.
Ну, уж конечно, и я мог, даже и тогда, рассудить, что не всегда этак случается, чтобы вот
встал человек да и брякнул вам всю подноготную.
— Еще бы вам-то не ощущать наслаждения, — вскрикнул Раскольников, тоже
вставая, — разве для исшаркавшегося развратника рассказывать о таких похождениях, — имея в виду какое-нибудь чудовищное намерение в этом же роде, — не наслаждение, да еще при таких обстоятельствах и такому
человеку, как я… Разжигает.
А
вставать не хочется, опять те же
люди, те же разговоры, та же мука.
Отец мой потупил голову: всякое слово, напоминающее мнимое преступление сына, было ему тягостно и казалось колким упреком. «Поезжай, матушка! — сказал он ей со вздохом. — Мы твоему счастию помехи сделать не хотим. Дай бог тебе в женихи доброго
человека, не ошельмованного изменника». Он
встал и вышел из комнаты.
— Merci, — промолвила Одинцова,
вставая. — Вы обещали мне посетить меня, привезите же с собой и вашего приятеля. Мне будет очень любопытно видеть
человека, который имеет смелость ни во что не верить.
Безмолвная ссора продолжалась. Было непоколебимо тихо, и тишина эта как бы требовала, чтоб
человек думал о себе. Он и думал. Пил вино, чай, курил папиросы одну за другой, ходил по комнате, садился к столу, снова
вставал и ходил; постепенно раздеваясь, снял пиджак, жилет, развязал галстук, расстегнул ворот рубахи, ботинки снял.
Пред ним
встала картина, напомнившая заседание масонов в скучном романе Писемского: посреди большой комнаты, вокруг овального стола под опаловым шаром лампы сидело
человек восемь; в конце стола — патрон, рядом с ним — белогрудый, накрахмаленный Прейс, а по другую сторону — Кутузов в тужурке инженера путей сообщения.
Тогда извозчик мешком свалился с козел под ноги
людей,
встал на колени и завыл женским голосом...
И только мрачный
человек в потертом пальто и дворянской фуражке не побоялся высказать откровенно свой взгляд: отодвинув Самгина плечом, он
встал на его место и сказал басом...
Пред Климом
встала бесцветная фигурка
человека, который, ни на что не жалуясь, ничего не требуя, всю жизнь покорно служил
людям, чужим ему. Было даже несколько грустно думать о Тане Куликовой, странном существе, которое, не философствуя, не раскрашивая себя словами, бескорыстно заботилось только о том, чтоб
людям удобно жилось.
Лектор взмахнул головой, многие из публики тоже подняли головы вверх, в зале раздалось шипение, точно лопнуло что-то,
человек пять
встали и пошли к двери.
— Сейчас ему — крышка! — сказал промасленный
человек и, кашляя,
встал на ноги.
— Мы — последний резерв страны, — сказал он, и ему не возражали. Все эти
люди желали
встать над действительностью, почти все они были беспартийны, ибо опасались, что дисциплина партии и программы может пагубно отразиться на своеобразии их личной «духовной конституции».
— Надо
вставать, а то не поспеете к поезду, — предупредил он. — А то — может, поживете еще денечек с нами? Очень вы
человек — по душе нам! На ужин мы бы собрали кое-кого,
человек пяток-десяток, для разговора, ась?
Он
встал и начал быстро пожимать руки сотрапезников, однообразно кивая каждому гладкой головкой, затем, высоко вскинув ее, заложив одну руку за спину, держа в другой часы и глядя на циферблат, широкими шагами длинных ног пошел к двери, как
человек, совершенно уверенный, что
люди поймут, куда он идет, и позаботятся уступить ему дорогу.
Круг пошел медленнее, шум стал тише, но
люди падали на пол все чаще, осталось на ногах десятка два; седой, высокий
человек, пошатываясь,
встал на колени, взмахнул лохматой головою и дико, яростно закричал...
Клим быстро вошел во двор,
встал в угол; двое
людей втащили в калитку третьего; он упирался ногами, вспахивая снег, припадал на колени, мычал. Его били, кто-то сквозь зубы шипел...
В одном из окон
встал человек с длинной палкой в руках, но боковины окна рассыпались,
человек бросил палку, взмахнул руками и опрокинулся назад.
— Хочется думать, что молодежь понимает свою задачу, — сказал патрон, подвинув Самгину пачку бумаг, и
встал; халат распахнулся, показав шелковое белье на крепком теле циркового борца. — Разумеется,
людям придется вести борьбу на два фронта, — внушительно говорил он, расхаживая по кабинету, вытирая платком пальцы. — Да, на два: против лиходеев справа, которые доводят народ снова до пугачевщины, как было на юге, и против анархии отчаявшихся.
Самгин швырнул газету на пол, закрыл глаза, и тотчас перед ним возникла картина ночного кошмара, закружился хоровод его двойников, но теперь это были уже не тени, а
люди, одетые так же, как он, — кружились они медленно и не задевая его; было очень неприятно видеть, что они — без лиц, на месте лица у каждого было что-то, похожее на ладонь, — они казались троерукими. Этот полусон испугал его, — открыв глаза, он
встал, оглянулся...
— Вот я согласен, — ответил в конце стола
человек маленького роста, он
встал, чтоб его видно было; Самгину издали он показался подростком, но от его ушей к подбородку опускались не густо прямые волосы бороды, на подбородке она была плотной и, в сумраке, казалась тоже синеватой.
Напевая, Алина ушла, а Клим
встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому
человеку с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя в окно, он сказал...
Пред Самгиным
встал Тагильский. С размаха надев на голову медный шлем, он сжал кулаки и начал искать ими карманов в куртке; нашел, спрятал кулаки и приподнял плечи; розовая шея его потемнела, звучно чмокнув, он забормотал что-то, но его заглушил хохот Кутузова и еще двух-трех
людей. Потом Кутузов сказал...
Убогая элоквенция эта доводит
людей до ненависти, до мордобоя, до того, что весною, когда
встал вопрос о повышении заработной платы, словобожцы отказались поддержать богословцев.
Любаша бесцеремонно прервала эту речь, предложив дяде Мише покушать. Он молча согласился, сел к столу, взял кусок ржаного хлеба, налил стакан молока, но затем
встал и пошел по комнате, отыскивая, куда сунуть окурок папиросы. Эти поиски тотчас упростили его в глазах Самгина, он уже не мало видел
людей, жизнь которых стесняют окурки и разные иные мелочи, стесняют, разоблачая в них обыкновенное человечье и будничное.
Он попробовал приподняться со стула, но не мог, огромные сапоги его точно вросли в пол. Вытянув руки на столе, но не опираясь ими, он еще раз попробовал
встать и тоже не сумел. Тогда, медленно ворочая шеей, похожей на ствол дерева, воткнутый в измятый воротник серого кафтана, он, осматривая
людей, продолжал...
Вбежали два лакея, буфетчик, в двери
встал толстый
человек с салфеткой на груди, дама колотила кулаком по столу и кричала...
Войдя в свою улицу, он почувствовал себя дома, пошел тише, скоро перед ним
встал человек с папиросой в зубах, с маузером в руке.
Макаров говорил не обидно, каким-то очень убедительным тоном, а Клим смотрел на него с удивлением: товарищ вдруг явился не тем
человеком, каким Самгин знал его до этой минуты. Несколько дней тому назад Елизавета Спивак тоже
встала пред ним как новый
человек. Что это значит? Макаров был для него
человеком, который сконфужен неудачным покушением на самоубийство, скромным студентом, который усердно учится, и смешным юношей, который все еще боится женщин.
В одну минуту эта толпа заполнила улицу, влилась за ограду,
человек со знаменем
встал пред ступенями входа.
— Я с эдаким — не могу, — виновато сказал Кумов, привстав на ноги, затем сел, подумал и, улыбаясь, снова
встал: — Я — не умею с такими. Это, знаете, такие
люди… очень смешные. Они — мстители, им хочется отомстить…
Какая-то сила вытолкнула из домов на улицу разнообразнейших
людей, — они двигались не по-московски быстро, бойко, останавливались, собирались группами, кого-то слушали, спорили, аплодировали, гуляли по бульварам, и можно было думать, что они ждут праздника. Самгин смотрел на них, хмурился, думал о легкомыслии
людей и о наивности тех, кто пытался внушить им разумное отношение к жизни. По ночам пред ним опять
вставала картина белой земли в красных пятнах пожаров, черные потоки крестьян.
Он
встал, позвенел вилкой о бокал и, не ожидая, когда
люди несколько успокоятся, начал говорить, как говорил на суде, сухо, деловито.
К Самгину подошли двое: печник, коренастый, с каменным лицом, и черный
человек, похожий на цыгана. Печник смотрел таким тяжелым, отталкивающим взглядом, что Самгин невольно подался назад и
встал за бричку. Возница и черный
человек, взяв лошадей под уздцы, повели их куда-то в сторону, мужичонка подскочил к Самгину, подсучивая разорванный рукав рубахи, мотаясь, как волчок, который уже устал вертеться.
Ему показалось, что он принял твердое решение, и это несколько успокоило его.
Встал, выпил еще стакан холодной, шипучей воды. Закурил другую папиросу, остановился у окна. Внизу, по маленькой площади, ограниченной стенами домов, освещенной неяркими пятнами желтых огней, скользили, точно в жидком жире, мелкие темные
люди.
Самгин
встал, тихонько пошел вдоль забора, свернул за угол, — на тумбе сидел
человек с разбитым лицом, плевал и сморкался красными шлепками.
Когда Муромский
встал, он оказался
человеком среднего роста, на нем была черная курточка, похожая на блузу; ноги его, в меховых туфлях, напоминали о лапах зверя. Двигался он слишком порывисто для военного
человека. За обедом оказалось, что он не пьет вина и не ест мяса.
Самгин
встал и пошел по дорожке в глубину парка, думая, что вот ради таких
людей идеалисты, романтики годы сидели в тюрьмах, шли в ссылку, в каторгу, на смерть…
«Почему необходимо, чтоб этот и раньше неприятный, а теперь подозрительный
человек снова
встал на моем пути?»
Да, это именно он отсеял и выставил вперед лучших своих, и хорошо, что все другие
люди, щеголеватее одетые, но более мелкие, не столь видные, покорно
встали за спиной
людей труда, уступив им первое место.