Неточные совпадения
Клима подавляло обилие противоречий и упорство, с которым каждый из людей защищал свою истину. Человек, одетый мужиком, строго и апостольски уверенно говорил о Толстом и двух ликах Христа —
церковном и народном, о Европе, которая погибает от избытка чувственности и нищеты духа, о заблуждениях
науки, —
науку он особенно презирал.
Диомидов выпрямился и, потрясая руками, начал говорить о «жалких соблазнах мира сего», о «высокомерии разума», о «суемудрии
науки», о позорном и смертельном торжестве плоти над духом. Речь его обильно украшалась словами молитв, стихами псалмов, цитатами из
церковной литературы, но нередко и чуждо в ней звучали фразы светских проповедников
церковной философии...
Так, напр., либерализм освободил человеческую мысль,
науку, освободил от внешней власти
церковного авторитета, но совсем не освободил представителей от закамуфлированной власти капитала.
Мы могли бы не ссориться из-за их детского поклонения детскому периоду нашей истории; но принимая за серьезное их православие, но видя их
церковную нетерпимость в обе стороны, в сторону
науки и в сторону раскола, — мы должны были враждебно стать против них.
Меня любили отдельные люди, иногда даже восторгались мной, но мне всегда казалось, что меня не любило «общественное мнение», не любило светское общество, потом не любили марксисты, не любили широкие круги русской интеллигенции, не любили политические деятели, не любили представители официальной академической философии и
науки, не любили литературные круги, не любили
церковные круги.
Сказав таким образом о заблуждениях и о продерзостях людей наглых и злодеев, желая, елико нам возможно, пособием господним, о котором дело здесь, предупредить и наложить узду всем и каждому,
церковным и светским нашей области подданным и вне пределов оныя торгующим, какого бы они звания и состояния ни были, — сим каждому повелеваем, чтобы никакое сочинение, в какой бы
науке, художестве или знании ни было, с греческого, латинского или другого языка переводимо не было на немецкий язык или уже переведенное, с переменою токмо заглавия или чего другого, не было раздаваемо или продаваемо явно или скрытно, прямо или посторонним образом, если до печатания или после печатания до издания в свет не будет иметь отверстого дозволения на печатание или издание в свет от любезных нам светлейших и благородных докторов и магистров университетских, а именно: во граде нашем Майнце — от Иоганна Бертрама де Наумбурха в касающемся до богословии, от Александра Дидриха в законоучении, от Феодорика де Мешедя во врачебной
науке, от Андрея Елера во словесности, избранных для сего в городе нашем Ерфурте докторов и магистров.
— Надо говорить о том, что есть, а что будет — нам неизвестно, — вот! Когда народ освободится, он сам увидит, как лучше. Довольно много ему в голову вколачивали, чего он не желал совсем, — будет! Пусть сам сообразит. Может, он захочет все отвергнуть, — всю жизнь и все
науки, может, он увидит, что все противу него направлено, — как, примерно, бог
церковный. Вы только передайте ему все книги в руки, а уж он сам ответит, — вот!
Ее я, как умел, успокоил, а городничего просил объяснить: „для каких надобностей труп утонувшего человека, подлежащий после вскрытия
церковному погребению, был отдан ими учителю Варнавке?“ И получил в ответ, что это сделано ими „в интересах просвещения“, то есть для образования себя, Варнавки, над скелетом в естественных
науках.
Христианство понимается теперь исповедующими
церковные учения как сверхъестественное, чудесное откровение обо всем том, что сказано в символе веры; неверующими же, — как пережитое человечеством проявление его потребности веры в сверхъестественное; как историческое явление, вполне выразившееся в католичестве, православии, протестантстве и не имеющее уже для нас никакого жизненного значения. Для верующих значение учения скрывается церквью, для неверующих —
наукою.
Затем один из учеников вышел вперед, и учитель французского языка спросил его: «Не имеет ли он им что-нибудь сказать по поводу высокого посещения рассадника
наук?» Ученик тотчас же начал на каком-то франко-церковном наречии: «Коман пувонн ну поверь анфан ремерсиерь лилюстрь визитерь» [Как нам, бедным детям, отблагодарить знаменитого посетителя (от фр. comment pouvons-nous pauvres enfants remercier l’illustre visiteur).].
— Каким же всем
наукам? — говорили батенька, смотря в окно, чтоб скрыть свой маленький стыд. — Российскому чтению
церковной и гражданской печати, писанию и разумению по-латыни…
И тут-то являются разные
науки: государственная, финансовая,
церковная, уголовная, полицейская, является
наука политическая экономия, история и самая модная — социология, о том, по каким законам живут и должны жить люди, и оказывается, что дурная жизнь людей не от них, а оттого, что таковы законы, и что дело людей не в том, чтобы перестать жить дурно и изменять свою жизнь от худшего к лучшему, а только в том, чтобы, живя попрежнему, по своим слабостям думать, что всё худое происходит не от них самих, а от тех законов, какие нашли и высказали ученые.
Говорят, что если все люди будут целомудренны, то прекратится род человеческий. Но ведь по
церковному верованию должен наступить конец света; по
науке точно так же должны кончиться и жизнь человека на земле и сама земля; почему же то, что нравственная добрая жизнь тоже приведет к концу род человеческий, так возмущает людей?
Это был как бы подфакультет политических
наук, где слушались все юридические предметы, кроме
церковного и римского права, судебной медицины, уголовного и гражданского судопроизводства.
Государство, семья,
наука, искусство должны стать внецерковны, их нельзя насильственно удерживать в
церковной ограде.
Хотя указом еще от 8 марта 1737 года требовалось, чтобы в духовные чины производились лишь те, которые «разумели и силу букваря и катехизиса», но на самом деле
церковные причты пополнялись выпущенными из семинарии лицами «по непонятию
науки», или по «безнадежности в просодии», или «за урослием».
Церковное учение дало основной смысл жизни людей в том, что человек имеет право на блаженную жизнь и что блаженство это достигается не усилиями человека, а чем-то внешним, и это миросозерцание и стало основой всей нашей
науки и философии.
Так что в наше время в нашем христианском мире одни люди, огромное большинство людей, живут, внешним образом исполняя еще
церковные обряды по привычке, для приличия, удобства, из страха перед властями или даже корыстных целей, но не верят и не могут верить в учение этой церкви, уже ясно видя ее внутреннее противоречие; другая же, всё увеличивающаяся часть населения уже не только не признает существующей религии, но признает, под влиянием того учения, которое называется «
наукой», всякую религию остатком суеверия и не руководится в жизни ничем иным, кроме своих личных побуждений.
Да, случай этот имел на меня огромное, самое благодетельное влияние. На этом случае я первый раз почувствовал, первое — то, что каждое насилие для своего исполнения предполагает убийство или угрозу его и что поэтому всякое насилие неизбежно связано с убийством. Второе — то, что государственное устройство, немыслимое без убийств, несовместимо с христианством. И третье, что то, что у нас называется
наукой, есть только такое же лживое оправдание существующего зла, каким было прежде
церковное учение.