Неточные совпадения
Садясь в тарантас к Базарову, Аркадий крепко стиснул ему руку и долго ничего не говорил. Казалось, Базаров понял и
оценил и это пожатие, и это молчание. Предшествовавшую ночь он всю не спал и не курил и
почти ничего не ел уже несколько дней. Сумрачно и резко выдавался его похудалый профиль из-под нахлобученной фуражки.
— На мой взгляд, религия — бабье дело. Богородицей всех религий — женщина была. Да. А потом случилось как-то так, что
почти все религии признали женщину источником греха, опорочили, унизили ее, а православие даже деторождение
оценивает как дело блудное и на полтора месяца извергает роженицу из церкви. Ты когда-нибудь думал — почему это?
Чтение художественной литературы было его насущной потребностью, равной привычке курить табак. Книги обогащали его лексикон, он умел
ценить ловкость и звучность словосочетаний, любовался разнообразием словесных одежд одной и той же мысли у разных авторов, и особенно ему нравилось находить общее в людях, казалось бы, несоединимых. Читая кошачье мурлыканье Леонида Андреева, которое
почти всегда переходило в тоскливый волчий вой, Самгин с удовольствием вспоминал басовитую воркотню Гончарова...
Вера эта звучала
почти в каждом слове, и, хотя Клим не увлекался ею, все же он выносил из флигеля не только кое-какие мысли и меткие словечки, но и еще нечто, не совсем ясное, но в чем он нуждался; он
оценивал это как знание людей.
Рассказывала она
почти то же, что и ее племянник. Тон ее рассказов Самгин определил как тон человека, который, побывав в чужой стране,
оценивает жизнь иностранцев тоже с высоты какой-то голубятни.
Если Захар, питая в глубине души к барину преданность, свойственную старинным слугам, разнился от них современными недостатками, то и Илья Ильич, с своей стороны,
ценя внутренне преданность его, не имел уже к нему того дружеского,
почти родственного расположения, какое питали прежние господа к слугам своим. Он позволял себе иногда крупно браниться с Захаром.
Тушар, с усиленною важностию, гуманно ответил, что он «детей не рознит, что все здесь — его дети, а он — их отец, что я у него
почти на одной ноге с сенаторскими и графскими детьми, и что это надо
ценить», и проч., и проч.
Меня это сразу заинтересовало,
почти удивило, и, признаюсь, без Версилова я бы многое пропустил без внимания и не
оценил в этом старике, оставившем одно из самых прочных и оригинальных воспоминаний в моем сердце.
Сколько я мог заключить, гость, несмотря на любезность и кажущееся простодушие тона, был очень чопорен и, конечно,
ценил себя настолько, что визит свой мог считать за большую
честь даже кому бы то ни было.
— Понимаю, понял и
оценил, и еще более
ценю настоящую вашу доброту со мной, беспримерную, достойную благороднейших душ. Мы тут трое сошлись люди благородные, и пусть все у нас так и будет на взаимном доверии образованных и светских людей, связанных дворянством и
честью. Во всяком случае, позвольте мне считать вас за лучших друзей моих в эту минуту жизни моей, в эту минуту унижения
чести моей! Ведь не обидно это вам, господа, не обидно?
— Да нужно ли? — воскликнул, — да надо ли? Ведь никто осужден не был, никого в каторгу из-за меня не сослали, слуга от болезни помер. А за кровь пролиянную я мучениями был наказан. Да и не поверят мне вовсе, никаким доказательствам моим не поверят. Надо ли объявлять, надо ли? За кровь пролитую я всю жизнь готов еще мучиться, только чтобы жену и детей не поразить. Будет ли справедливо их погубить с собою? Не ошибаемся ли мы? Где тут правда? Да и познают ли правду эту люди,
оценят ли,
почтут ли ее?
Любил книгу Иова, добыл откуда-то список слов и проповедей «Богоносного отца нашего Исаака Сирина», читал его упорно и многолетно,
почти ровно ничего не понимал в нем, но за это-то, может быть, наиболее
ценил и любил эту книгу.
Нужно читать письма Чернышевского с каторги к своей жене, чтобы вполне
оценить нравственный характер Чернышевского и
почти мистический характер его любви к жене.
Что же касается до его сердца, до его добрых дел, о, конечно, вы справедливо написали, что я тогда был
почти идиотом и ничего не мог понимать (хотя я по-русски все-таки говорил и мог понимать), но ведь могу же я
оценить всё, что теперь припоминаю…
Чтобы вполне
оценить гнетущее влияние «мелочей», чтобы ощутить их во всей осязаемости, перенесемся из больших центров в глубь провинции. И чем глубже, тем яснее и яснее выступит ненормальность условий, в которые поставлено человеческое существование. [Прошу читателя иметь в виду, что я говорю не об одной России:
почти все европейские государства в этом отношении устроены на один образец. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)]
— У нас, господа, всякому гостю
честь и место, и моя дочь родной отцов цыганский обычай знает; а обижаться вам нечего, потому что вы еще пока не знаете, как иной простой человек красоту и талант
оценить может. На это разные примеры бывают.
В эти доли секунды Александров каким-то инстинктивным, летучим глазомером
оценивает положение: на предпоследней или последней ступени «зверь» перегонит Жданова. «Ах, если только хоть чуть-чуть нагнать этого долговязого, хоть коснуться рукой и сбить в сторону! Жданов тогда выскочит». Вопрос не в личной победе, а в поддержании
чести четвертой роты.
Я говорил уже, что у арестантов всегда была собственная работа и что эта работа — естественная потребность каторжной жизни; что, кроме этой потребности, арестант страстно любит деньги и
ценит их выше всего,
почти наравне с свободой, и что он уже утешен, если они звенят у него в кармане.
Если же арестант, добыв
почти кровавым потом свою копейку или решась для приобретения ее на необыкновенные хитрости, сопряженные часто с воровством и мошенничеством, в то же время так безрассудно, с таким ребяческим бессмыслием тратит их, то это вовсе не доказывает, что он их не
ценит, хотя бы и казалось так с первого взгляда.
Когда за ужином, о чем-то задумавшись, он катал шарики из хлеба и пил много красного вина, то, странное дело, я бывал
почти уверен, что в нем сидит что-то, что он, вероятно, сам чувствует в себе смутно, но за суетой и пошлостями не успевает понять и
оценить.
И молодое лицо его с черными усиками — подбородок он брил — было спокойное, и красивые глаза смотрели спокойно,
почти не мигая, и походка у него была легкая, какая-то незаметная: точно и не идет, а всех обгоняет; и только всмотревшись пристально, можно было
оценить точность, силу, быстроту и своеобразную ритмичность всех его плавных движений, на вид спокойных и чуть ли не ленивых.
Высшая комиссия той организации, билет которой с
честью носил в кармане провинциально-старомодный человек,
оценила его и назначила ему должность спокойную и почетную.
— Послушайте, что я вам скажу. Знаете, что я
ценю в вас? — начал он, остановившись передо мной. — Мы с вами
почти ровесники, я старше года на два. Но я изжил и переиспытал столько, сколько вам придется изжить и переиспытать, вероятно, еще в десять лет. Я не чистый человек, злой и… развратный (он резко отчеканил это слово). Есть многие развратнее меня, но я считаю себя виновнее. Я ненавижу себя за то, что не могу быть таким чистым, каким бы я хотел быть… как вы, например.
— Да-с, Крестьян Иванович. Тоже и старику самому говорю, — дескать, Олсуфий Иванович, говорю, я знаю, чем обязан я вам,
ценю вполне благодеяния ваши, которыми
почти с детских лет моих вы осыпали меня. Но откройте глаза, Олсуфий Иванович, говорю. Посмотрите. Я сам дело начистоту и открыто веду, Олсуфий Иванович.
— У сердца моего вы, батюшка, вот тут, у сердца! — говорил он, колотя рукою по груди. — Мы
оценим ваш талант. Может быть, сегодня же чем-нибудь его
почтим.
Тогда значит только, что ты встретила человека лучше, чем я, а таких на свете много; но, сходясь с мужем, ты как бы снова
оцениваешь и начинаешь любить заведомо дрянь-человечишку, который весь состоит из жадности и вместе какой-то внешней расточительности, смирения пред тем, кто сильней его, и
почти зверства против подчиненных; человека, вечно жалующегося на плутни других в отношении его, тогда как сам готов каждоминутно обмануть всякого — словом, квинтэссенцию купца.
Не надо ни особенно презирать, ни особенно
почитать никакого человека. Будешь презирать человека — не
оценишь того добра, которое есть в нем. Будешь слишком
почитать человека, будешь слишком много требовать от него. Для того, чтобы не ошибиться, надо презирать, так же как и в себе, телесное человека и уважать его как духовное существо, в котором живет дух божий.
Нужно знать, как почетно и выгодно было для артистки быть любовницей царя или цесаревича, за какую великую
честь считали это даже родовитейшие фрейлины-княжны, чтобы
оценить это проявление элементарного женского достоинства у Мравиной.
— Если это так, — громко, после некоторой паузы, начал он, — то мне действительно остается только поблагодарить за оказанную мне в прошлом
честь и отказаться. Я ясно вижу, что против меня велась интрига — сильная интрига. Я оклеветан и твердо убежден, что впоследствии общество
оценит мои заслуги и раскается в своем поступке против меня, но тогда уже будет поздно…
— Смерть! — продолжал Петр Иннокентьевич. — Это избавление! Жизнь? Что заключается в ней? Как глупы люди, что так дорого ее
ценят. Все бегут за этим блестящим призраком. Глупцы! Из золота они сделали себе Бога и поклоняются ему. Одного съедает самолюбие, другого — зависть. Всюду подлость, лесть и грязь! Все дурное торжествует над хорошим, порок и разврат одерживают победу над
честью и добродетелью.
— Не служба, а жизнь. Кто не знает графа, этого жестокого и жесткого человека, у которого нет сердца, который не
оценивает трудов своих подчиненных, не уважает даже человеческих их прав, — с горячностью произнес Петр Валерианович,
почти до слова повторяя все то, что он несколько дней тому назад говорил своей матери.
Наезжал к отцу в Кенигсберг на короткое время и Александр Васильевич, который продолжал служить при Ферморе и лишь в конце 1761 года получил новое назначение, уже вполне боевого характера. Несмотря на свое
почти пассивное и лишь в редких случаях чрезвычайное незначительное участие в делах против неприятеля, Суворов-сын успел все же несколько выдвинуться из ряда. Его знали и
ценили многие, в том числе и генерал Берг. Получив в командование легкий корпус, последний стал просить Суворова к себе.
— Такие мысли делают
честь вашему сердцу, сударыня, сердцу, которого не стоил покойный… Вы молоды, вы найдете еще человека, который достойно
оценит его…
— И все это устроила она, она одна… Она спасла тебе
честь… — сказала Анна Александровна. — Люби и
цени ее.
Земные окружают твое произведение, судят,
ценят, разбирают по суставам; покровители хвалят орнаменты, величину столбов, тяжесть труда; милостынераздаватели бросают в
честь твою жетоны или подползают мышами под чертежи твои и во мраке ночей грызут их.
Ободренный лестным вниманием и признательностию высокого русского сановника, обещавшего ему свое покровительство и денежное пособие на учреждение в Москве училища и заверявшего его в милостях царя, который умел
ценить истинную ученость, пастор
почитал себя счастливее увенчанных в Капитолии.
— Тех людей, которые всем пожертвовали для него, — подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, — чего он никогда не умел
ценить. Нет, mon cousin, — прибавила она со вздохом, — я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни
чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
Не говоря о
чести, которую вы окажете ему этим снисхождением,
чести, которую он, наверное, сумеет
оценить, рисунок может оказаться не бесполезным и для вас, как весьма оригинальное украшение вашей гостиной или кабинета.