Неточные совпадения
Дамы тут же обступили его блистающею гирляндою и нанесли с собой
целые облака всякого рода благоуханий: одна дышала
розами, от другой несло весной и фиалками, третья вся насквозь была продушена резедой...
Однажды, часу в седьмом утра, Базаров, возвращаясь с прогулки, застал в давно отцветшей, но еще густой и зеленой сиреневой беседке Фенечку. Она сидела на скамейке, накинув по обыкновению белый платок на голову; подле нее лежал
целый пук еще мокрых от росы красных и белых
роз. Он поздоровался с нею.
Правда, тут уже не все были
розы, но было зато и много такого, на чем давно уже начали серьезно и сердечно сосредоточиваться главнейшие надежды и
цели его превосходительства.
Один раз купил он
целый букет прелестнейших
роз, белых и красных, куда-то далеко ходил за ними и принес своей Нелличке…
Слегка покачиваясь на ногах, офицер остановился перед Джеммой и насильственно-крикливым голосом, в котором, мимо его воли, все таки высказывалась борьба с самим собою, произнес: «Пью за здоровье прекраснейшей кофейницы в
целом Франкфурте, в
целом мире (он разом „хлопнул“ стакан) — и в возмездие беру этот цветок, сорванный ее божественными пальчиками!» Он взял со стола
розу, лежавшую перед прибором Джеммы.
Однажды, во время танцев, вечером, при освещении месяца, я вошел в сенцы, куда скрылась и моя болгарочка. Увидев меня, она стала притворяться, что перебирает сухие лепестки
роз, которые, надо сказать, тамошние жители собирают
целыми мешками. Но я обнял ее, прижал к своему сердцу и несколько раз
поцеловал.
Были тут прежде
целые клумбы зимующих
роз, были группы воздушного жасмина, жимолости, бузины, была большая продольная аллея из сиреней и несколько боковых аллей из акаций — теперь все это исчезло, порабощенное тополем.
Так и сталось, — Людмила пришла. Она
поцеловала Сашу в щеку, дала ему
поцеловать руку и весело засмеялась, а он зарделся. От Людмилиных одежд веял аромат влажный, сладкий, цветочный, — розирис, плотский и сладострастный ирис, растворенный в сладкомечтающих
розах. Людмила принесла узенькую коробку в тонкой бумаге, сквозь которую просвечивал желтоватый рисунок. Села, положила коробку к себе на колени и лукаво поглядела на Сашу.
«Но вот, — печально думал Саша, — она чужая; милая, но чужая. Пришла и ушла, и уже обо мне, поди, и не думает. Только оставила сладкое благоухание сиренью да
розою и ощущение от двух нежных
поцелуев, — и неясное волнение в душе, рождающее сладкую мечту, как волна Афродиту».
Генерал вспомнил корнетские годы, начал искать всевозможных случаев увидеть графиню, ждал часы
целые на паперти и несколько конфузился, когда из допотопной кареты, тащимой высокими тощими клячами, потерявшими способность умереть, вытаскивали два лакея старую графиню с видом вороны в чепчике и мешали выпрыгнуть молодой графине с видом центифольной
розы.
День промелькнул незаметно, а там загорелись разноцветные фонарики, и таинственная мгла покрыла «
Розу». Гремел хор, пьяный Спирька плясал вприсядку с Мелюдэ,
целовал Гамма и вообще развернулся по-купечески. Пьяный Гришук спал в саду. Бодрствовал один Фрей, попрежнему пил и попрежнему сосал свою трубочку. Была уже полночь, когда Спирька бросил на пол хору двадцать пять рублей, обругал ни за что Гамма и заявил, что хочет дышать воздухом.
В палатке разлился аромат
розы. Я забыл стихи, забыл незабвенную фигуру Аги, а встал передо мной давешний фельдфебель и за ним
целый батальон солдат, старательно мажущий сапоги розовым маслом.
С этим бабушка благословила дочь образом,
поцеловала ее в голову и, отколов белую
розу с ее груди, поместила цветок в образнике на место, откуда был снят складень.
— Для здоровья князя Зина едет за границу, в Италию, в Испанию, — в Испанию, где мирты, лимоны, где голубое небо, где Гвадалквивир, — где страна любви, где нельзя жить и не любить; где
розы и
поцелуи, так сказать, носятся в воздухе!
И боже мой, неужели не ее встретил он потом, далеко от берегов своей родины, под чужим небом, полуденным, жарким, в дивном вечном городе, в блеске бала, при громе музыки, в палаццо (непременно в палаццо), потонувшем в море огней, на этом балконе, увитом миртом и
розами, где она, узнав его, так поспешно сняла свою маску и, прошептав: «Я свободна», задрожав, бросилась в его объятия, и, вскрикнув от восторга, прижавшись друг к другу, они в один миг забыли и горе, и разлуку, и все мучения, и угрюмый дом, и старика, и мрачный сад в далекой родине, и скамейку, на которой, с последним, страстным
поцелуем, она вырвалась из занемевших в отчаянной муке объятий его…
Сыновья мои — уж это другое поколение — конечно, также наслышавшиеся от своих наставников, говорили, что любовь есть душа жизни, жизнь природы, изящность восторгов, полный свет счастья, эссенция из всех радостей; если и причинит неимоверные горести, то одним дуновением благосклонности истребит все и восхитит на
целую вечность. Это
роза из цветов, амбра из благоуханий, утро природы… и проч. все такое.
Очень, — говорю, — ее благодарю и ценю, — взял
розу и
поцеловал.
Прилично б было мне молчать о том,
Но я привык идти против приличий,
И, говоря всеобщим языком,
Не жду похвал. — Поэт породы птичей,
Любовник
роз, над розовым кустом
Урчит и свищет меж листов душистых.
Об чем? Какая
цель тех звуков чистых? —
Прошу хоть раз спросить у соловья.
Он вам ответит песнью… Так и я
Пишу, что мыслю, мыслю что придется,
И потому мой стих так плавно льется.
Тут были
целые букеты и других цветов, но на них, по правде сказать, никто не обращал внимания, а
розу молодая девушка, когда ставила ее на стол, поднесла к губам и
поцеловала.
Крапива занимала
целый угол цветника; она, конечно, жглась, но можно было и издали любоваться ее темною зеленью, особенно когда эта зелень служила фоном для нежного и роскошного бледного цветка
розы.
Обыкновенно надеялись они на то, что встретят сочувственную женскую душу, которая их полюбит и будет любить страстно и вечно; надеялись они также и на то, что вот, может быть, дождутся они времени, когда весна
целый год будет продолжаться,
розы не будут увядать, молодость будет вечно сохранять свою пылкость и свежесть, что луна вступит с ними в дружеские отношения и т. п.
Во́круг дворца тенистые сады, цветники с редкими цветами,
целые рощи гилянских
роз и высоко бьющие холодными кристальными струями водометы.
В приеме те, к которым приходили родные,
целовали как-то продолжительно и нежно сестер, матерей, отцов и братьев. После обеда ходили просить прощения к старшим и соседям-шестым, с которыми вели непримиримую «войну Алой и Белой
розы», как, смеясь, уверяли насмешницы пятые, принявшиеся уже за изучение истории. Гостинцы, принесенные в этот день в прием, разделили на два разряда: на скоромные и постные, причем скоромные запихивались за обе щеки, а постные откладывались на завтра.
Крики звучали все слышнее и слышнее.
Целый дождь цветов сыпался на победителей. Красивейшие девушки города в белых, воздушных одеждах усыпали
розами триумфальный путь короля.
Тася с облегченным вздохом направилась в свою каморку, находившуюся поблизости арены, с
целью соснуть хоть с полчаса времени, как внезапно её внимание было привлечено легким шумом в соседней с её помещением комнате плясуньи
Розы.
Соловьи,
розы, лунные ночи, душистые записочки, романсы… всё это ушло далеко-далеко… Шептаться в темных аллейках, страдать, жаждать первого
поцелуя и проч. теперь также несвоевременно, как одеваться в латы и похищать сабинянок. Всё совершенствуется!
— Пришли мы в место одно, называется Казанлык. Там масло делают розовое, — до чего же духовитое! Цены ему нету. Сто рублей капля одна! Чтобы каплю одну такую добыть, нужно, может,
целую десятину
роз изничтожить. Вот пришел нам приказ уходить… Что с этим маслом делать? Брали помазком да сапоги себе мазали.
«Кто надеется найти здесь, на этом поприще, — говорил он, — одни
розы, яркие пестрые цветы, праздник жизни, веселье, радости и
целый букет успеха, тот пусть уйдет скорее из нашего храма, пока не поздно еще.
Принцесса Савойская бьет одного из залезших к ней букетом цветов, а тот бесцеремонно вытаскивает у нее из волос
розу и,
целуя пышные лепестки, гордо украшает ею свою шутовскую шляпу.
Однажды более чем когда-нибудь влюбленный и нетерпеливый, с большим букетом ее любимых бледных
роз в руках, с горячими
поцелуями на устах поджидал он ее в своем укромном гнездышке, заранее предвкушая все радости свидания, так лучезарно озарявшие однообразие жизни, но она медлила.
Роза вздрогнула, выдираясь из объятий капитана. Ад был в груди ее; но она выдавила улыбку на свое лицо, называла мучителя милым, добрым господином,
целовала его поганые руки.
На этих чертах останавливался страстный взор любовника; эти черные косы расплетала, резвясь, его рука или нежилась в шелковых кудрях; на этих устах упивалась любовь; эту ногу покрывали жаркие
поцелуи — а теперь… служитель Ескулапа бормочет над
Розою отходную латынь, и от всего, что она была, несет мертвецом.
„Смерть! скорее смерть! — воскликнул Паткуль задыхающимся голосом; потом обратил мутные взоры на бедную девушку, стал перед ней на колена, брал попеременно ее руки,
целовал то одну, то другую и орошал их слезами. — Я погубил тебя! — вскричал он. — Я, второй Никласзон! Господи! Ты праведен; Ты взыскиваешь e меня еще здесь. О друг мой, твоя смерть вырвала из моего сердца все чувства, которые питал я к другой.
Роза! милая
Роза! у тебя нет уже соперницы: умирая, я принадлежу одной тебе”.
— Простите, сударыня, но цветы не входят в систему нашей тюрьмы. Я очень ценю ваше великодушное внимание, —
целую ваши ручки, сударыня! — но от цветов я принужден отказаться. Идя тернистым путем подвига и самоотречения, я не должен ласкать свой взгляд эфемерной и призрачной красотой этих очаровательных лилий и
роз. В нашей тюрьме все цветы гибнут, сударыня.
Вокруг дома было множество лилий и
роз, а у самых стен и у белого мраморного порога лежали
целые пласты зеленого диарита.
Стояли тут и липы, и какие-то голубые ели, и даже каштан; было много цветов,
целые кусты
роз, жасмину, а пространство между этими никогда, как мне казалось, не могущими согреться растениями заполнял изумительно ровный, изумительно зеленый газон.