Неточные совпадения
— Да у него и не видно головы-то, все только живот, начиная с цилиндра до сапог, —
ответила женщина. — Смешно, что
царь — штатский, вроде купца, — говорила она. — И черное ведро на голове — чего-нибудь другое надо бы для важности, хоть камилавку, как протопопы носят, а то у нас полицеймейстер красивее одет.
—
Царь и этот поп должны
ответить, — заговорил он с отчаянием, готовый зарыдать. —
Царь — ничтожество. Он — самоубийца! Убийца и самоубийца. Он убивает Россию, товарищи! Довольно Ходынок! Вы должны…
— Возьмем на прицел глаза и ума такое происшествие: приходят к молодому
царю некоторые простодушные люди и предлагают: ты бы, твое величество, выбрал из народа людей поумнее для свободного разговора, как лучше устроить жизнь. А он им
отвечает: это затея бессмысленная. А водочная торговля вся в его руках. И — всякие налоги. Вот о чем надобно думать…
Ему не
ответили. Клим думал: как поступит
царь? И чувствовал, что он впервые думает о
царе как о существе реальном.
— О Ходынке? Нет. Я — не слышал ничего, —
ответил Клим и, вспомнив, что он, думая о
царе, ни единого раза не подумал о московской катастрофе, сказал с иронической усмешкой...
О
царь!
Спроси меня сто раз, сто раз
отвечу,
Что я люблю его. При бледном утре
Открыла я избраннику души
Любовь свою и кинулась в объятья.
При блеске дня теперь, при всем народе
В твоих глазах, великий Берендей,
Готова я для жениха и речи
И ласки те сначала повторить.
— Да, батюшка, —
отвечал мужик, — ты прости; на ум пришел мне один молодец наш, похвалялся царь-пушку поднять и, точно, пробовал — да только пушку-то не поднял!
— Так и следует, —
отвечала она, — над телом рабским и
царь и господин властны, и всякое телесное истязание раб должен принять от них с благодарностью; а над душою властен только Бог.
— Куда тебе
царь! это сам Потемкин, —
отвечал тот.
Если и сенаторов подкупят сила и деньги, — это дело их совести, и когда-нибудь они
ответят за это, если не перед
царем, то перед богом…
И вот, говорили, что именно этот человек, которого и со службы-то прогнали потому, что он слишком много знает, сумел подслушать секретные разговоры нашего
царя с иностранными, преимущественно с французским Наполеоном. Иностранные
цари требовали от нашего, чтобы он… отпустил всех людей на волю. При этом Наполеон говорил громко и гордо, а наш
отвечал ему ласково и тихо.
— Мне-то, барин, сумнительно, —
отвечала Груша, — что, неужели в аду-то кисти и краски есть, которыми
царь Соломон образ-то нарисовал.
Она молчала, проводя по губам сухим языком. Офицер говорил много, поучительно, она чувствовала, что ему приятно говорить. Но его слова не доходили до нее, не мешали ей. Только когда он сказал: «Ты сама виновата, матушка, если не умела внушить сыну уважения к богу и
царю…», она, стоя у двери и не глядя на него, глухо
ответила...
— Да, —
ответила она так же тихо. — Из «Жизни за
царя». Превосходно, я обожаю эту оперу.
— Откуп, конечно, готов бы был платить, —
отвечала с печальной усмешкой Миропа Дмитриевна, — но муж мой — я не знаю как его назвать — в некоторых, отношениях человек сумасшедший; он говорит: «
Царь назначил мне жалованье, то я и должен только получать».
Погубив одного из своих соперников, видя рождающееся вновь расположение к себе Ивана Васильевича и не зная, что мельник уже сидит в слободской тюрьме, Басманов сделался еще высокомернее. Он, следуя данным ему наставлениям, смело глядел в очи
царя, шутил с ним свободно и дерзко
отвечал на его насмешки.
— Жаль, государь! —
отвечал Кольцо, не боясь раздражить
царя этим признанием.
Царь велел меня позвать, да и говорит, что ты-де, Тришка, мне головой за него
отвечаешь; достанешь — пожалую тебя, не достанешь — голову долой.
— Я Матвей Хомяк! —
отвечал он, — стремянный Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского; служу верно господину моему и
царю в опричниках. Метла, что у нас при седле, значит, что мы Русь метем, выметаем измену из царской земли; а собачья голова — что мы грызем врагов царских. Теперь ты ведаешь, кто я; скажи ж и ты, как тебя называть, величать, каким именем помянуть, когда придется тебе шею свернуть?
Князь хотел
отвечать, но
царь не дал ему времени.
Царь зевнул еще раз, но не
отвечал ничего, и Годунов, улавливая каждую черту лица его, не прочел на нем никакого признака ни явного, ни скрытого гнева. Напротив, он заметил, что
царю понравилось намерение Серебряного предаться на его волю.
— Нет, не выкупа! —
отвечал рыжий песенник. — Князя, вишь,
царь обидел, хотел казнить его; так князь-то от
царя и ушел к нам; говорит: я вас, ребятушки, сам на Слободу поведу; мне, говорит, ведомо, где казна лежит. Всех, говорит, опричников перережем, а казною поделимся!
— А до того, —
ответил Годунов, не желая сразу настаивать на мысли, которую хотел заронить в Серебряном, — до того, коли
царь тебя помилует, ты можешь снова на татар идти; за этими дело не станет!
— В руках
царя! —
отвечал отрывисто Перстень.
На вопрос
царя Малюта
ответил, что нового ничего не случилось, что Серебряный повинился в том, что стоял за Морозова на Москве, где убил семерых опричников и рассек Вяземскому голову.
Сокольничий, потеряв надежду достать Адрагана, поспешил подать
царю другого кречета. Но
царь любил Адрагана и припечалился, что пропала его лучшая птица. Он спросил у сокольничего, кому из рядовых указано держать Адрагана? Сокольничий
отвечал, что указано рядовому Тришке.
— Да! —
отвечал со вздохом Михеич, — жалует
царь, да не жалует псарь!
— Старики наши рассказывают, —
отвечал Перстень, — и гусляры о том поют. В стародавние то было времена, когда возносился Христос-бог на небо, расплакались бедные, убогие, слепые, хромые, вся, значит, нищая братия: куда ты, Христос-бог, полетаешь? На кого нас оставляешь? Кто будет нас кормить-поить? И сказал им Христос,
царь небесный...
— Боярин, —
ответил Вяземский, — великий государь велел тебе сказать свой царский указ: «Боярин Дружина!
царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси слагает с тебя гнев свой, сымает с главы твоей свою царскую опалу, милует и прощает тебя во всех твоих винностях; и быть тебе, боярину Дружине, по-прежнему в его, великого государя, милости, и служить тебе и напредки великому государю, и писаться твоей чести по-прежнему ж!»
— Батюшка-царь, —
отвечали вполголоса разбойники, — он атамана нашего спас, когда его в Медведевке повесить хотели. Атаман-то и увел его из тюрьмы!
Я за тебя вчера испугался, да и подосадовал-таки на тебя, когда ты напрямик
отвечал царю, что не хочешь вписаться в опричнину.
— Убить тебя надо! — постоянно твердила ему Арина Петровна, — убью — и не
отвечу! И
царь меня не накажет за это!
Потом все они сели пить чай, разговаривали спокойно, но тихонько и осторожно. И на улице стало тихо, колокол уже не гудел. Два дня они таинственно шептались, ходили куда-то, к ним тоже являлись гости и что-то подробно рассказывали. Я очень старался понять — что случилось? Но хозяева прятали газету от меня, а когда я спросил Сидора — за что убили
царя, он тихонько
ответил...
И поэтому, как для того, чтобы вернее обеспечить жизнь, собственность, свободу, общественное спокойствие и частное благо людей, так и для того, чтобы исполнить волю того, кто есть
царь царствующих и господь господствующих, мы от всей души принимаем основное учение непротивления злу злом, твердо веруя, что это учение,
отвечая всем возможным случайностям и выражая волю бога, в конце концов должно восторжествовать над всеми злыми силами.
А он, кроткий-то, он за свой страх боится жить, ему надобно, чтобы кто-нибудь
отвечал за него богу и
царю, сам он на себя ничего, окромя побоев, не хочет брать.
— Такое умозрение и характер! —
ответил дворник, дёрнув плечи вверх. — Скушно у вас в городе — не дай бог как, спорить тут не с кем… Скажешь человеку: слыхал ты —
царь Диоклетиан приказал, чтобы с пятницы вороны боле не каркали? А человек хлопнет глазами и спрашивает: ну? чего они ему помешали? Скушно!
— «Старый ты человек, —
отвечал самозванец, — разве пушки льются на
царей?» — Харлов бегал от одного солдата к другому и приказывал стрелять.
— Ничего, милушка, потерпи, —
отвечала Татьяна Власьевна. — В самом-то деле, ведь у нас не золотые горы, — где взять-то для всех?.. По своей силе помогаем, а всех не ублаготворишь.
Царь богаче нас, да и тот всем не поможет…
— Нет, —
отвечал Юрий, — не воеводою, а самодержавным и законным
царем русским. Жолкевский клялся в этом и сдержит свою клятву: он не фальшер, не злодей, а храбрый и честный воин.
И, на волнах витязя лелея.
Рек Донец: «Велик ты, Игорь-князь!
Русским землям ты принес веселье,
Из неволи к дому возвратясь». —
«О река! —
ответил князь, — немало
И тебе величья! В час ночной
Ты на волнах Игоря качала,
Берег свой серебряный устлала
Для него зеленою травой.
И, когда дремал он под листвою,
Где
царила сумрачная мгла,
Страж ему был гоголь над водою.
Чайка князя в небе стерегла.
Когда потом Н. А. Лейкин, издатель «Осколков», укорял Пальмина, что он мог подвести журнал подобным стихотворением, то последний
ответил: уверен, что ничего за это не будет, потому что
отвечает цензор, который разрешает, а если уж такое несчастье и случилось, то ни Главное управление по делам печати, ни даже сам министр внутренних дел не осмелится привлечь цензора: это все равно, что признать, что
царь — пустоголовый дурак. Таков был Пальмин.
— Разобрать их политику нам трудно, может, они там… действительно, что-нибудь понимают, но для нас всё это вредные мечты — мы исполняем волю
царя, помазанника божия, он за нас и
отвечает перед богом, а мы должны делать, что велят.
— Благодарю за любезность, но не верю ей. Я очень хорошо знаю, что я такое. У меня есть совесть и, какой случился, свой
царь в голове, и, кроме их. я ни от кого и ни от чего не хочу быть зависимой, —
отвечала с раздувающимися ноздерками Дора.
— Нет, это одежды
царей, —
отвечал протяжно сопровождавший его чиновник, — архиерейские одежды в ризницах.
Дальберг, простодушно принявший, кажется, incognito
царя совершенно буквально,
отвечал, не без оснований с своей точки зрения, следующим оправданием: «Мы не показывали и виду, что нам известно о присутствии
царя, из опасения навлечь его неудовольствие; в свите никто не смел говорить о нем, под страхом смертной казни».
— Огорчился бы, когда
царя убили, —
ответил, подумав, Пётр, не желая поддакивать брату.
И
царь, тихо склоняясь головой к нежным коленям Суламифи, ласково улыбнулся и
ответил...
— Это звезда Сопдит, —
ответил царь. — Это священная звезда. Ассирийские маги говорят нам, что души всех людей живут на ней после смерти тела.
— Разно говорят: одни —
царь, другие — митрополит, Сенат. Кабы я наверно знал — кто, сходил бы к нему. Сказал бы: ты пиши законы так, чтобы я замахнуться не мог, а не то что ударить! Закон должен быть железный. Как ключ. Заперли мне сердце, и шабаш! Тогда я —
отвечаю! А так — не
отвечаю! Нет.
Максим. Кто отвечать-то будет? Максим за все
отвечай. Всякие — за
царя и против
царя были, солдаты оголтелые, но чтоб парты ломать…