Неточные совпадения
Апокалиптические пророчества условны, а не фатальны, и
человечество, вступив на путь
христианского «общего дела», может избежать разрушения мира, Страшного суда и вечного осуждения.
О. Конт был не только верующий по своей психологической природе, но и настоящий мистик: он верил в
человечество, которое сближалось для него с вечной женственностью
христианской мистики, и кончил построением позитивной религии
человечества с культом, напоминающим католичество.
В безрелигиозном сознании нового
человечества древние чаяния Царства Божьего смешались с чаяниями царства князя этого мира; обетования второго пришествия Христа затмились
христианскими же обетованиями о пришествии земного бога — врага Христова.
Индийская идея метемпсихоза чужда и противна
христианскому сознанию, так как противоречит религиозному смыслу земной истории
человечества, в которой совершается искупление и спасение мира, являлся Бог в конкретном образе человека, в которой Христос был единственной, неповторимой точкой сближения и соединения Бога и
человечества.
Этот трагизм
христианской истории в том коренился, что
христианская религия все еще не была полным откровением, что не наступили еще времена для раскрытия положительной религиозной антропологии, монистической правды о земной судьбе
человечества.
Но богочеловечность человека и
человечества не была полностью вмещена
христианским сознанием: ему оказалась почти чуждой сама идея богочеловечества.
Революционеры, пламенно верующие в социальное спасение
человечества и земной рай, исповедуют ложную антропологию, обратную
христианской, и их завет есть завет жертвы, а не любви.
Причудливая диалектика истории передала идею прогресса в руки нового
человечества, настроенного гуманистически и рационалистически, отпавшего от
христианской религии, принявшего веру атеистическую.
В
христианской истории, в «историческом христианстве» времена этого откровения еще не наступили, и
человечество соблазнялось, жило в своей коллективной истории по-язычески.
Государство — языческого происхождения, и только для языческого мира оно нужно; государство не может быть формой
христианской общественности, и потому католический папизм и византийский цезаризм — остатки язычества, знаки того, что
человечество еще не приняло в себя Христа.
То же и в проявлении
христианского общественного мнения о значении насилия и того, что основано на нем. Если это общественное мнение влияет уже на некоторых наиболее чутких людей и заставляет их каждого в своем деле отказываться от преимуществ, даваемых насилием, или не пользоваться им, то оно будет влиять и дальше, и будет влиять до тех пор, пока не изменит всю деятельность людей и не приведет ее в согласие с тем
христианским сознанием, которое уже живет в передовых людях
человечества.
Жизнепонимание общественное входило в сознание людей веками, тысячелетиями, проходило через разные формы и теперь уже взошло для
человечества в область бессознательного, передаваемого наследственностью, воспитанием и привычкой; и потому оно кажется нам естественным. Но 5000 лет тому назад оно казалось людям столь же неестественным и страшным, как им теперь кажется учение
христианское в его настоящем смысле.
И потому перемена в жизни
человечества та, вследствие которой люди, пользующиеся властью, откажутся от нее и из людей, покоряющихся власти, не найдется более людей, желающих захватить ее, наступит не тогда только, когда все люди один по одному до последнего сознательно усвоят
христианское жизнепонимание, а тогда, когда возникнет такое определенное и всем понятное
христианское общественное мнение, которое покорит себе всю ту инертную массу, не способную внутренним путем усвоять истины и по этому самому всегда подлежащую воздействию общественного мнения.
Таковы два главные недоразумения относительно
христианского учения, из которых вытекает большинство ложных суждений о нем. Одно — что учение Христа поучает людей, как прежние учения, правилам, которым люди обязаны следовать, и что правила эти неисполнимы; другое — то, что всё значение христианства состоит в учении о выгодном сожитии
человечества как одной семьи, для чего, не упоминая о любви к богу, нужно только следовать правилу любви к
человечеству.
Точно так же и теперь
христианское учение представляется людям общественного или языческого миросозерцания в виде сверхъестественной религии, тогда как в действительности в нем нет ничего ни таинственного, ни мистического, ни сверхъестественного; а оно есть только учение о жизни, соответствующее той степени материального развития, тому возрасту, в котором находится
человечество и которое поэтому неизбежно должно быть принято им.
Мнение это совершенно ошибочно.
Христианское учение и учение позитивистов, коммунистов и всех проповедников всемирного братства людей, основанное на выгодности этого братства, не имеют ничего общего между собой и отличаются друг от друга в особенности тем, что учение
христианское имеет твердые, ясные основы в душе человеческой; учение же любви к
человечеству есть только теоретический вывод по аналогии.
То же происходит и теперь в нашем
человечестве при переходе, переживаемом нами, от языческого жизнепонимания к
христианскому. Общественный человек нашего времени приводится самою жизнью к необходимости отречься от языческого понимания жизни, не свойственного теперешнему возрасту
человечества, и подчиниться требованиям
христианского учения, истины которого, как бы они ни были извращены и перетолкованы, все-таки известны ему и одни представляют разрешение тех противоречий, в которых он путается.
Заповеди же
христианские (заповедь любви не есть заповедь в тесном смысле слова, а выражение самой сущности учения), пять заповедей нагорной проповеди — все отрицательные и показывают только то, чего на известной степени развития
человечества люди могут уже не делать.
Так, при всё большем и большем расширении области любви для спасения личности, любовь была необходимостью и приурочивалась к известным предметам: к себе, семье, обществу,
человечеству; при
христианском мировоззрении любовь есть не необходимость и не приурочивается ни к чему, а есть существенное свойство души человека.
Несправедливо это потому, что насилие не ограждает
человечества, а, напротив, лишает
человечество единственной возможности действительного ограждения себя установлением и распространением
христианского общественного мнения на существующее устройство жизни.
Таково одно недоразумение людей научных относительно значения и смысла учения Христа; другое, вытекающее из этого же источника, состоит в замене
христианского требования любви к богу и служения ему любовью и служением людям —
человечеству.
И таково то, указанное еще 1800 лет тому назад
человечеству,
христианское понимание жизни.
Восемнадцать веков эти сделали то, что теперь люди, продолжая жить языческой жизнью, не соответствующей возрасту
человечества, не только видят уже ясно всю бедственность того состояния, в котором они находятся, но в глубине души верят (только потому и живут, что верят) в то, что спасение от этого состояния только в исполнении
христианского учения в его истинном значении.
И вот тут-то проповедники позитивистического, коммунистического, социального братства на помощь этой, оказавшейся несостоятельной, человеческой любви предлагают
христианскую любовь, но только в ее последствиях, но не в ее основах: они предлагают любовь к одному
человечеству без любви к богу.
И потому несправедливо рассуждение о том, что если только малая, самая малая часть
человечества усвоила
христианскую истину в продолжение 18 веков, то всё
человечество усвоит ее только через много, много раз 1800 лет, т.е. так еще не скоро, что нам, живущим теперь, нельзя и думать об этом.
Христианское учение любви к богу и служения ему и (только вследствие этой любви и служения) любви и служения ближнему кажется людям научным неясным, мистическим и произвольным, и они исключают совершенно требование любви и служения богу, полагая, что учение об этой любви к людям, к
человечеству гораздо понятнее, тверже и более обосновано.
Для того, чтобы ясно было, как невозможно при таком взгляде понять
христианское учение, необходимо составить себе понятие о том месте, которое в действительности занимали и занимают религии вообще и, в частности,
христианская в жизни
человечества, и о том значении, которое приписывается им наукой.
И потому, казалось бы, на усиление в себе и других ясности требований
христианской истины и должна бы была быть направлена деятельность всех людей нашего времени, утверждающих, что они желают содействовать благу
человечества.
Движение вперед
человечества совершается не так, что лучшие элементы общества, захватив власть, употребляя насилие против тех людей, которые находятся в их власти, делают их лучшими, как это думают и консерваторы и революционеры, а совершается, во-первых, и главное, тем, что люди все вообще неуклонно и безостановочно, более и более сознательно усваивают
христианское жизнепонимание, и, во-вторых, тем, что, даже независимо от сознательной духовной деятельности людей, люди бессознательно, вследствие самого процесса захватывания власти одними людьми и смены их другими, невольно приводятся к более
христианскому отношению к жизни.
Другое недоразумение то, что
христианское учение любви к богу и потому служение ему есть требование неясное, мистическое, не имеющее определенного предмета любви, которое поэтому должно быть заменено более точным и понятным учением о любви к людям и служении
человечеству.
Научные люди теоретически учат тому, что жизнь осмысленная и добрая есть только жизнь служения всему
человечеству, и в этом самом учении видят смысл
христианского учения; к этому учению сводят
христианское учение; для этого своего учения отыскивают подтверждение в
христианском учении, предполагая, что их учение и
христианское — одно и то же.
И если бы тот человек, который усвоил
христианское жизнепонимание, не стал бы, не дожидаясь других, жить сообразно с этим пониманием, никогда бы
человечество не изменило своего положения.
Монастырский чин и устройство
христианского духовенства явило дивный пример согласования двух идей, по-видимому враждующих, — иерархии и равенства, — в то время как политическая история
человечества показывает одно беспрерывное стремление к этому согласованию, стремление несчастное, ибо способы употребляемые бедны и мелки; имея такой пример пред глазами, люди не умели понять его…
Историческое
человечество, по мысли Федорова, не должно ничего оставлять на дело Сына Человеческого, кроме благого примера, а
христианское откровение о Св.
Разумеется, для
человечества, насколько оно живет в плоскости ума, а следовательно, до известной степени обречено на науку и философию, должна иметь силу этика ума, существует обязанность логической честности, борьбы с умственной ленью, добросовестного преодоления преодолимых трудностей, но религиозно перед человеком ставится еще высшая задача — подняться над умом, стать выше ума, и именно этот путь указуют люди
христианского, религиозного подвига [На основании сказанного определяется и наш ответ на вопрос о «преображении разума», поставленный кн.
Гипотетически Н. Федоров прав, что человек и мир перешли бы в вечную жизнь без катастрофы конца и страшного суда, если бы
человечество объединилось братски для общего дела осуществления
христианской правды и для воскрешения всех умерших.
И вот между этикой, выработанной войной и воинами, когда борьба с оружием в руках была самым благородным занятием, этикой, распространенной на всю благородную породу
человечества, и этикой евангельской,
христианской существует глубочайшее противоположение и конфликт, который должен был бы переживаться мучительно и трагически христианами, если бы личное сознание и личная совесть были в них сильнее и острее и не подавлялись родовыми инстинктами.
И различие тут нужно видеть прежде всего в том, что
христианская любовь конкретна и лична, гуманистическая же любовь отвлеченна и безлична, что для
христианской любви дороже всего человек, для гуманистической же любви дороже всего «идея», хотя бы то была «идея»
человечества и человеческого блага.
Мировая социальная организация
человечества будет уже не делом христианства, не
христианской теократией, а делом антихриста.
Если люди объединяются для «общего дела» воскрешения, для реального осуществления
христианской правды в жизни, если в братском союзе будут бороться против стихийных, иррациональных, смертоносных природных сил, то не будет царства антихриста, конца мира и страшного суда, то
человечество непосредственно перейдет в вечную жизнь.
И произошло то, что драма, имевшая прежде высокое религиозное назначение и только при этом условии могущая занимать важное место в жизни
человечества, стала, как во времена Рима, зрелищем, забавой, развлечением, но только с той разницей, что в Риме зрелища были всенародные, в
христианском же мире XV, XVI и XVII веков это были зрелища, преимущественно предназначенные для развращенных королей и высших сословий.
Им и в голову не приходит, что вер, исповедуемых в наше время, вовсе не тысяча, а только три: китайская, индийская и еврейско-христианская (с своим отростком магометанством), и что книги этих вер можно купить за 5 руб. и прочесть в две недели, и что в этих книгах, по которым жило и теперь живет всё
человечество, за исключением 0,07 почти неизвестных нам, заключена вся мудрость человеческая, всё то, что сделало
человечество таким, какое оно есть.
В
христианской любви, не стеклянной, не отвлеченной, есть отблеск небесной эротики, есть направление на все
человечество и на весь мир энергии пола.
Христианское возрождение нового, в Духе созревшего
человечества, выходящего из эпохи детского страха и опеки, может стоять лишь под знаком не церкви Петровой, а Иоанновой церкви и Иоаннова мистического предания.
Через Ницше новое
человечество переходит от безбожного гуманизма к гуманизму божественному, к антропологии
христианской.
Всякая
христианская теократия была ложной и насильственной задержкой жизни во внешней ограде церковности, задержкой, мешающей свободному откровению
человечества, свободному его воссоединению с Богом [Кн. Е. Трубецкой в своем «Миросозерцании Вл. С. Соловьева» прекрасно показал несостоятельность всякой теократии, ее нехристианскую природу.].
Церковь Петрова, церковь религиозной опеки малых сих, религиозного водительства младенцев, за которых вечно боязно, уже сделала свое дело в мире и сохранила
христианскую святыню для широких народных масс до последних, зрелых времен
человечества.
В моральном сознании нового
человечества есть творческие ценности, которые не были раскрыты в
христианской морали.
Христианская мистерия искупления на известной ступени развития
человечества объективируется, представляется внеположной, трансцендентной человеку и его внутреннему духовному пути [Всем сердцем, всею мыслью, всеми действиями, т. е. всеми силами и способностями всех сынов человеческих совершаемое, и есть исполнение этого завета Христа — Сына Божия и вместе Сына Человеческого» (с. 32).
Не раз уже было говорено здесь, что
христианская любовь совсем не была еще раскрыта
человечеством в религии искупления.