Неточные совпадения
Он не думал, что тот
христианский закон, которому он всю
жизнь свою хотел следовать, предписывал ему прощать и любить своих врагов; но радостное чувство любви и прощения к врагам наполняло его душу.
— А разве ты позабыл, бравый полковник, — сказал тогда кошевой, — что у татар в руках тоже наши товарищи, что если мы теперь их не выручим, то
жизнь их будет продана на вечное невольничество язычникам, что хуже всякой лютой смерти? Позабыл разве, что у них теперь вся казна наша, добытая
христианскою кровью?
Давно уже просил я у Бога, чтобы если придется кончать
жизнь, то чтобы кончить ее на войне за святое и
христианское дело.
Религиозное,
христианское отношение к
жизни должно жертвенно принять смерть старой России, старой ее плоти во имя воскресения России к новой
жизни.
Кто написал гениальную хулу на Христа «об Иисусе Сладчайшем и о горьких плодах мира», кто почувствовал темное начало в Христе, источник смерти и небытия, истребление
жизни, и противопоставил «демонической»
христианской религии светлую религию рождения, божественное язычество, утверждение
жизни и бытия?
Быть сильным духом, не бояться ужасов и испытаний
жизни, принимать неизбежное и очистительное страдание, бороться против зла — остается императивом истинно-христианского сознания.
Но все еще не наступало время признания за духовной
жизнью христианского Востока равноправия с духовной
жизнью Запада.
Христианство есть сплошное противоречие. И
христианское отношение к войне роковым образом противоречиво.
Христианская война невозможна, как невозможно
христианское государство,
христианское насилие и убийство. Но весь ужас
жизни изживается христианином, как крест и искупление вины. Война есть вина, но она также есть и искупление вины. В ней неправедная, грешная, злая
жизнь возносится на крест.
Собственно мистический характер зодчество теряет с веками Восстановления.
Христианская вера борется с философским сомнением, готическая стрелка — с греческим фронтоном, духовная святыня — с светской красотой. Поэтому-то храм св. Петра и имеет такое высокое значение, в его колоссальных размерах христианство рвется в
жизнь, церковь становится языческая, и Бонаротти рисует на стене Сикстинской капеллы Иисуса Христа широкоплечим атлетом, Геркулесом в цвете лет и силы.
Я всегда колебался между аскетической настроенностью, не только
христианской, но и толстовской и революционной, и радостью
жизни, любовью, искусством, красотой, торжеством мысли.
Аскетический подвиг в течение двадцати лет затвора не просветляет ума и нравственного сознания, не вырабатывает подлинно
христианского отношения к
жизни общества.
Человеческое сознание очень зависит от социальной среды. и ничто так не искажало и не затемняло чистоту
христианского откровения, как социальные влияния, как перенесение социальных категорий властвования и рабства на религиозную
жизнь и даже на самые догматы.
Интересно, что
христианский период моей
жизни такого рода закала не создавал.
Он, во всяком случае, всегда стремился к осуществлению
христианской правды не только в
жизни личной, но и в
жизни общественной и резко восставал против дуализма, который признавал евангельскую мораль для личности, для общества же допускал мораль звереподобную.
Со свойственным ему радикализмом мысли и искренностью он признается, что осуществление
христианской правды в
жизни общества привело бы к уродству, и он, в сущности, не хочет этого осуществления.
И вместе с тем в нем был сильный моралистический элемент, он требовал осуществления
христианской морали в полноте
жизни.
Он верил, что возвращение
жизни всем умершим, активное воскрешение, а не пассивное лишь ожидание воскресения, должно быть не только
христианским делом, внехрамовой литургией, но и делом позитивно-научным, техническим.
Оригинальность его была в том, что он не столько хотел осуществления в полноте
жизни христианских принципов, сколько приобретения полноты
жизни самого Христа, как бы продолжения воплощения Христа во всей
жизни.
Его всю
жизнь беспокоил вопрос о возможности
христианского общества, и он обличал ложь общества, которое лжеименно называло себя
христианским.
Победимость природы, лежащей во зле, победимость ужаса
жизни и ужаса смерти опытно показана
христианскими святыми.
Католичество было язычеством в
христианской одежде, и
христианское государство,
христианская семья,
христианский быт — пережитки язычества, языческого родового строя
жизни.
Вот почему
христианское учение о воскресении плоти утверждает смысл
жизни в этом мире, смысл мировой истории, оправдывает мировую культуру.
Христианское учение о воскресении к вечной
жизни несоединимо с теософическим учением о перевоплощении.
Римлянина эпохи упадка, кончившего самоубийством от невыносимости
жизни, заменил
христианский мученик.
Для Дюрталя-Гюисманса
христианская религиозная
жизнь не есть повышение волевой активности, обострение ответственности, а прекращение волевой активности, снятие ответственности.
Какой нравственности нужно еще сверх вашей
жизни, и последнее хрипение, с которым вы отдадите последний атом
жизни, выслушивая утешения князя, который непременно дойдет в своих
христианских доказательствах до счастливой мысли, что, в сущности, оно даже и лучше, что вы умираете.
Весь длинный 1800-летний ход
жизни христианских народов неизбежно привел их опять к обойденной ими необходимости решения вопроса принятия или непринятия учения Христа и вытекающего из него для общественной
жизни решения вопроса о противлении или непротивлении злу насилием, но только с тою разницею, что прежде люди могли принять и не принять решение, данное христианством, теперь же это решение стало неизбежно, потому что оно одно избавляет их от того положения рабства, в котором они, как в тенетах, запутали сами себя.
Правда, устройство
жизни в главных чертах остается всё таким же насильническим, каким оно было 1000 лет тому назад, и не только таким же, но в некоторых отношениях, особенно в приготовлениях к войне и в самых войнах, оно представляется даже более жестоким; но зарождающееся
христианское общественное мнение, то самое, которое при известной степени развития должно изменить всё языческое устройство
жизни, уже начинает действовать.
Но тем-то и отличается
христианское исповедание от языческого, что оно требует от человека не известных внешних отрицательных действий, а ставит его в иное, чем прежде, отношение к людям, из которого могут вытекать самые разнообразные, не могущие быть вперед определенными поступки, и потому христианин не может обещаться не только исполнять чью-либо другую волю, не зная, в чем будут состоять требования этой воли, не может повиноваться изменяющимся законам человеческим, но не может и обещаться что-либо определенное делать в известное время или от чего-либо в известное время воздержаться, потому что он не может знать, чего и в какое время потребует от него тот
христианский закон любви, подчинение которому составляет смысл его
жизни.
Учение
христианское кажется исключающим возможность
жизни только тогда, когда люди указание идеала принимают за правило. Только тогда представляются уничтожающими
жизнь те требования, которые предъявляются учением Христа. Требования эти, напротив, одни дают возможность истинной
жизни. Без этих требований невозможна бы была истинная
жизнь.
Не говоря о всех других противоречиях
жизни и сознания, которые наполняют
жизнь человека нашего времени, достаточно одного этого последнего военного положения, в котором находится Европа, и его
христианского исповедания для того, чтобы человеку прийти в отчаяние, усомниться в разумности человеческой природы и прекратить
жизнь в этом безумном и зверском мире.
И потому, казалось бы, неизбежно
христианскому человечеству нашего времени отречься от осуждаемых им языческих форм
жизни и на признаваемых им
христианских основах построить свою
жизнь.
Но приходит время, когда, с одной стороны, смутное сознание в душе своей высшего закона любви к богу и ближнему, с другой — страдания, вытекающие из противоречий
жизни, заставляют человека отречься от жизнепонимания общественного и усвоить новое, предлагаемое ему, разрешающее все противоречия и устраняющее страдания его
жизни, — жизнепонимание
христианское. И время это пришло теперь.
А между тем, стоит только представить себе то, к чему дело идет и чему никто не может воспрепятствовать, что между людьми установилось с такою же силою и всеобщностью, как и языческое общественное мнение, общественное мнение
христианское и заменило языческое, что большинство людей так же стыдится участия в насилии и пользовании им, как стыдятся теперь люди мошенничества, воровства, нищенства, трусости, и тотчас же само собой, без борьбы и насилия уничтожается это сложное и кажущееся столь могущественным устройство
жизни.
Среди русского народа, в котором, особенно со времени Петра I, никогда не прекращался протест христианства против государства, среди русского народа, в котором устройство
жизни таково, что люди общинами уходят в Турцию, в Китай, в необитаемые земли и не только не нуждаются в правительстве, но смотрят на него всегда как на ненужную тяжесть и только переносят его как бедствие, будь оно турецкое, русское или китайское, — среди русского народа в последнее время стали всё чаще и чаще появляться случаи
христианского сознательного освобождения отдельных лиц от подчинения себя правительству.
И потому перемена в
жизни человечества та, вследствие которой люди, пользующиеся властью, откажутся от нее и из людей, покоряющихся власти, не найдется более людей, желающих захватить ее, наступит не тогда только, когда все люди один по одному до последнего сознательно усвоят
христианское жизнепонимание, а тогда, когда возникнет такое определенное и всем понятное
христианское общественное мнение, которое покорит себе всю ту инертную массу, не способную внутренним путем усвоять истины и по этому самому всегда подлежащую воздействию общественного мнения.
Не может этого быть: не может быть того, чтобы мы, люди нашего времени, с нашим вошедшим уже в нашу плоть и кровь
христианским сознанием достоинства человека, равенства людей, с нашей потребностью мирного общения и единения народов, действительно жили бы так, чтобы всякая наша радость, всякое удобство оплачивалось бы страданиями,
жизнями наших братий и чтобы мы при этом еще всякую минуту были бы на волоске от того, чтобы, как дикие звери, броситься друг на друга, народ на народ, безжалостно истребляя труды и
жизни людей только потому, что какой-нибудь заблудший дипломат или правитель скажет или напишет какую-нибудь глупость другому такому же, как он, заблудшему дипломату или правителю.
Все эти положения кажутся людям, стоящим на низшем жизнепонимании, выражением какого-то восторженного увлечения, не имеющего никакого прямого приложения к
жизни. А между тем эти положения так же строго вытекают из жизнепонимания
христианского, как положение об отдаче своего труда для общего дела, о жертве своей
жизни для защиты отечества вытекает из жизнепонимания общественного.
Точно так же и теперь
христианское учение представляется людям общественного или языческого миросозерцания в виде сверхъестественной религии, тогда как в действительности в нем нет ничего ни таинственного, ни мистического, ни сверхъестественного; а оно есть только учение о
жизни, соответствующее той степени материального развития, тому возрасту, в котором находится человечество и которое поэтому неизбежно должно быть принято им.
То же и для тех так называемых преступников, живущих внутри наших обществ. Для того, чтобы покорить этих людей христианству, есть только одно-единственное средство:
христианское общественное мнение, которое может быть установлено среди этих людей только истинным
христианским учением, подтвержденным истинным
христианским примером
жизни.
Несправедливо потому, что люди, стоящие на низшей степени развития, те самые народы и люди, которых защитники существующего строя представляет помехой для осуществления
христианского строя
жизни, это самые те люди, которые всегда сразу массами переходят на сторону истины, принятой общественным мнением.
Пока не усвоит каждый отдельный человек
христианского жизнепонимания и не станет жить сообразно с ним, не разрешится противоречие
жизни людской и не установится новой формы
жизни.
Первое недоразумение о неисполнимости учения состоит в том, что люди общественного жизнепонимания, не понимая того способа, которым руководит людей
христианское учение, и принимая
христианское указание совершенства за правила, определяющие
жизнь, думают и говорят, что следование учению Христа невозможно, потому что полное исполнение требований этого учения уничтожает
жизнь.
То же происходит и теперь в нашем человечестве при переходе, переживаемом нами, от языческого жизнепонимания к
христианскому. Общественный человек нашего времени приводится самою
жизнью к необходимости отречься от языческого понимания
жизни, не свойственного теперешнему возрасту человечества, и подчиниться требованиям
христианского учения, истины которого, как бы они ни были извращены и перетолкованы, все-таки известны ему и одни представляют разрешение тех противоречий, в которых он путается.
Жизнь по учению
христианскому есть движение к божескому совершенству.
Насилие, которое выставляется орудием поддержания
христианского устройства
жизни, не только не производит этого действия, а, напротив, оно-то и препятствует общественному устройству быть тем, чем оно могло и должно бы быть. Общественное устройство таково, каково оно есть, не благодаря насилию, а несмотря на него.
Но что могут они сделать против людей, которые, не желая ничего ни разрушать, ни учреждать, желают только для себя, для своей
жизни, не делать ничего противного
христианскому закону и потому отказываются от исполнения самых общих и потому самых необходимых для правительств обязанностей?
Только
христианское учение во всем его значении, давая новый смысл
жизни, разрешает его.
Так что, несмотря на то, что власть остается такою же, какою она была, по внешней форме, с каждой переменой людей, находящихся во власти, всё больше и больше увеличивается число людей, опытом
жизни приводимых к необходимости усвоения
христианского жизнепонимания, и с каждой переменой, хотя самые грубые и жестокие, менее
христианские из всех и всё менее и менее грубые и жестокие и более
христианские люди, чем прежде бывшие во власти, вступают в обладание властью.
Одни верующие люди, признающие
христианское учение божественным, считают, что спасение наступит тогда, когда все люди поверят в Христа и приблизится второе пришествие; другие, также признающие божественность учения Христа, считают, что спасение это произойдет через церковь, которая, подчинив себе всех людей, воспитает в них
христианские добродетели и преобразует их
жизнь.