Неточные совпадения
Мне лично, моему сердцу открыто несомненно
знание, непостижимое разумом, а я упорно
хочу разумом и словами выразить это
знание».
«И разве не то же делают все теории философские, путем мысли странным, несвойственным человеку, приводя его к
знанию того, что он давно знает и так верно знает, что без того и жить бы не мог? Разве не видно ясно в развитии теории каждого философа, что он вперед знает так же несомненно, как и мужик Федор, и ничуть не яснее его главный смысл жизни и только сомнительным умственным путем
хочет вернуться к тому, что всем известно?»
Я чувствовал, однако, что,
хотя это начало было очень блестяще и вполне доказывало мое высокое
знание французского языка, продолжать разговор в таком духе я не в состоянии.
— Мы — в равных условиях, меня тоже
хотят купить, — понимаете? Черт их побери, всех этих Бердниковых в штанах и в юбках, но ведь —
хочешь не
хочешь — а нам приходится продавать свои
знания.
— Обедать? Спасибо. А я
хотел пригласить вас в ресторан, тут, на площади у вас, не плохой ресторанос, — быстро и звонко говорил Тагильский, проходя в столовую впереди Самгина, усаживаясь к столу. Он удивительно не похож был на человека, каким Самгин видел его в строгом кабинете Прейса, — тогда он казался сдержанным, гордым своими
знаниями, относился к людям учительно, как профессор к студентам, а теперь вот сорит словами, точно ветер.
Вера эта звучала почти в каждом слове, и,
хотя Клим не увлекался ею, все же он выносил из флигеля не только кое-какие мысли и меткие словечки, но и еще нечто, не совсем ясное, но в чем он нуждался; он оценивал это как
знание людей.
Науки не очень интересовали Клима, он
хотел знать людей и находил, что роман дает ему больше
знания о них, чем научная книга и лекция. Он даже сказал Марине, что о человеке искусство знает больше, чем наука.
— Замечательная газета. Небывалая. Привлечем все светила науки, литературы, Леонида Андреева, объявим войну реалистам «
Знания», — к черту реализм! И — политику вместе с ним. Сто лет политиканили — устали, надоело. Все
хотят романтики, лирики, метафизики, углубления в недра тайн, в кишки дьявола. Властители умов — Достоевский, Андреев, Конан-Дойль.
У Леонтия, напротив, билась в
знаниях своя жизнь,
хотя прошлая, но живая. Он открытыми глазами смотрел в минувшее. За строкой он видел другую строку. К древнему кубку приделывал и пир, на котором из него пили, к монете — карман, в котором она лежала.
Выросши из периода шалостей, товарищи поняли его и окружили уважением и участием, потому что, кроме характера, он был авторитетом и по
знаниям. Он походил на немецкого гелертера, знал древние и новые языки,
хотя ни на одном не говорил, знал все литературы, был страстный библиофил.
Впрочем, до
знаний ее мне решительно нет дела; я только
хочу прибавить, откинув всякую мысль лести и заискивания, что эта Татьяна Павловна — существо благородное и даже оригинальное.
Обед был
хотя и обыкновенный, но все было приготовлено с таким искусством и с таким глубоким
знанием человеческого желудка, что едва ли оставалось желать чего-нибудь лучшего.
— Ах, я усмехнулся совсем другому. Видите, чему я усмехнулся: я недавно прочел один отзыв одного заграничного немца, жившего в России, об нашей теперешней учащейся молодежи: «Покажите вы, — он пишет, — русскому школьнику карту звездного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною». Никаких
знаний и беззаветное самомнение — вот что
хотел сказать немец про русского школьника.
Саша ее репетитор по занятиям медициною, но еще больше нужна его помощь по приготовлению из тех предметов гимназического курса для экзамена, заниматься которыми ей одной было бы уж слишком скучно; особенно ужасная вещь — это математика: едва ли не еще скучнее латинский язык; но нельзя, надобно поскучать над ними, впрочем, не очень же много: для экзамена, заменяющего гимназический аттестат, в медицинской академии требуется очень, очень немного: например, я не поручусь, что Вера Павловна когда-нибудь достигнет такого совершенства в латинском языке, чтобы перевести
хотя две строки из Корнелия Непота, но она уже умеет разбирать латинские фразы, попадающиеся в медицинских книгах, потому что это
знание, надобное ей, да и очень не мудреное.
«Мы бедны, — говорила песенка, — но мы рабочие люди, у нас здоровые руки. Мы темны, но мы не глупы и
хотим света. Будем учиться —
знание освободит нас; будем трудиться — труд обогатит нас, — это дело пойдет, — поживем, доживем —
Он был бы смешон в тридцатилетнем человеке, как знаменитое «Bettina will schlafen», [Беттина
хочет спать (нем.).] но в свое время этот отроческий язык, этот jargon de la puberte, [жаргон возмужалости (фр.).] эта перемена психического голоса — очень откровенны, даже книжный оттенок естественен возрасту теоретического
знания и практического невежества.
Я считаю большим приобретением уже то, что лет 30 тому назад я думал, что знаю гораздо больше, чем это думаю о нынешнем состоянии моих
знаний,
хотя за 30 лет мои
знания очень возросли.
Люди часто замечали, что я как будто бы в них не нуждаюсь и, может быть, ни в ком не нуждаюсь,
хотя всегда готов обогатить свое
знание.
Но стремится он всегда к целостности, он
хочет целостного
знания.
Критицизм справедливо восстал против такого превращения
знания в пассивное копирование и дублирование действительности и
захотел утвердить творческую ценность
знания как порожденного активностью субъекта.
В научном
знании открываются подлинные тайны природы, природы в данном,
хотя бы и дефектном, болезненном ее состоянии.
Лосский
хочет построить теорию познания, сделав вид, что он ничего не знает о мире, что эта теория
знания может привести как к материализму, так и к мистической метафизике.
Магия целиком пребывает в заколдованности вещества и
хочет расколдовать вещество путем своекорыстного
знания, дающего власть над тайнами естества.
Лосский
хочет построить гносеологию независимо от допущения разума, для него
знание есть лишь процесс сравнения.
Лосский
хочет себя уверить, что у него нет никаких волевых предпочтений, никаких благодатных интуиций по отношению к бытию, интуиций, предшествующих его интуитивной теории
знания.
Лосский
хочет не интуитивно обосновывать интуитивизм, подходит к интуитивному
знанию с навыками критического позитивизма, укрепляет мистицизм, сознательно оставаясь вне мистицизма.
Кроме Белоконской и «старичка сановника», в самом деле важного лица, кроме его супруги, тут был, во-первых, один очень солидный военный генерал, барон или граф, с немецким именем, — человек чрезвычайной молчаливости, с репутацией удивительного
знания правительственных дел и чуть ли даже не с репутацией учености, — один из тех олимпийцев-администраторов, которые знают всё, «кроме разве самой России», человек, говорящий в пять лет по одному «замечательному по глубине своей» изречению, но, впрочем, такому, которое непременно входит в поговорку и о котором узнается даже в самом чрезвычайном кругу; один из тех начальствующих чиновников, которые обыкновенно после чрезвычайно продолжительной (даже до странности) службы, умирают в больших чинах, на прекрасных местах и с большими деньгами,
хотя и без больших подвигов и даже с некоторою враждебностью к подвигам.
Он доказал ему невозможность скачков и надменных переделок, не оправданных ни
знанием родной земли, ни действительной верой в идеал,
хотя бы отрицательный; привел в пример свое собственное воспитание, требовал прежде всего признания народной правды и смирения перед нею — того смирения, без которого и смелость противу лжи невозможна; не отклонился, наконец, от заслуженного, по его мнению, упрека в легкомысленной растрате времени и сил.
Вот когда пригодились хоть отчасти те
знания, которые были приобретены Мухиным за границей,
хотя за сорок лет много воды утекло, и заводская крупная промышленность за это время успела шагнуть далеко.
— Ну что там:
знание!
Знание ваше это самое — трусость. Да уж чего там: верно. Просто вы
хотите стенкой обгородить бесконечное, а за стенку-то и боитесь заглянуть. Да! Выгляните — и глаза зажмурите. Да!
Я, милостивый государь, человек не простой; я
хочу, чтоб не я пришел к
знанию, а оно меня нашло; я не люблю корпеть над книжкой и клевать по крупице, но не прочь был бы, если б нашелся человек, который бы
знание влил мне в голову ковшом, и сделался бы я после того мудр, как Минерва…
Раз я
хотел похвастаться перед ними своими
знаниями в литературе, в особенности французской, и завел разговор на эту тему.
Б. Пискарь без имени и отчества, известный под названием Ивана Хворова — по обвинению в
знании изложенных выше поступков и деяний и в недонесении об них подлежащей власти; причем
хотя и не было с его стороны деятельного участия в заговоре, но сие произошло не от воли его, а от воспрепятствования хворостью, по предписанию врачей.
Он говорит без жалости, без злобы, а как бы наслаждаясь своим
знанием жалоб на жизнь, и,
хотя слова его согласно вторят моим мыслям, — мне неприятно слушать их.
Хотя все это описано вскользь и без фундаментального
знания нашего положения, но весьма тому радуюсь, что пришла автору такая мысль.
Знание времени, поры для подсечки, без сомнения, всего важнее в уменье удить; но сделать общее правило, когда надобно подсекать, невозможно, ибо у всякой рыбы особый клев и особая подсечка, и та изменяется по изменению характера клева и времени года;
хотя о ней будет сказано при описании каждой рыбы отдельно, но это дело так важно в уменье удить, что о нем стоит поговорить особенно.
— Нет, серьезно… Говорил, что правление вас очень ценит, как инженера, обладающего большими
знаниями, и что вы, если бы
захотели, могли бы пойти очень далеко. По его мнению, нам вовсе не следовало бы отдавать французам вырабатывать проект завода, если дома есть такие сведущие люди, как Андрей Ильич. Только…
Вы можете сообщить калиновским жителям некоторые географические
знания; но не касайтесь того, что земля на трех китах стоит и что в Иерусалиме есть пуп земли, — этого они вам не уступят,
хотя о пупе земли имеют такое же ясное понятие, как о Литве в «Грозе».
Я, если
захочу, могу блеснуть и умом, и своими
знаниями, и очаровать старуху.
Не могу судить, много ли он знал, но он постоянно обнаруживал свои
знания, так как
хотел, чтобы и другие также знали.
Княгиня была в восторге от этого письма. Не знаю, что именно ее в нем пленяло; но, конечно, тут имело значение и слово «о счастии в самых бедствиях». Она и сама почитала такое познание драгоценнее всяких иных
знаний, но не решалась это высказать, потому что считала себя «профаном в науках». Притом бабушка
хотя и не верила, что «древле было все лучше и дешевле», но ей нравились большие характеры, с которыми она была знакома по жизнеописаниям Плутарха во французском переводе.
— Прежде всего — наше бестолковое образование: мы все знаем и ничего не знаем; потом непривычка к правильному, постоянному труду, отсутствие собственной изобретательности, вследствие того — всюду и во всем слепое подражание; а главное — сытый желудок и громаднейшее самолюбие: схвативши верхушки кой-каких
знаний, мы считаем унижением для собственного достоинства делать какие-нибудь обыкновенные вещи, которые делают люди заурядные, а
хотим создать восьмое чудо, но в результате явим, — как я, например, — пятидесятилетнюю жизнь тунеядца.
Я
хотел сказать, что все эти нападения на системы, на общие рассуждения и т. д. потому особенно огорчительны, что вместе с системами люди отрицают вообще
знание, науку и веру в нее, стало быть и веру в самих себя, в свои силы.
Дарья Михайловна изъяснялась по-русски. Она щеголяла
знанием родного языка,
хотя галлицизмы, французские словечки попадались у ней частенько. Она с намерением употребляла простые народные обороты, но не всегда удачно. Ухо Рудина не оскорблялось странной пестротою речи в устах Дарьи Михайловны, да и вряд ли имел он на это ухо.
«В час дня, ваше превосходительство», — сказали ему эти любезные ослы, и,
хотя сказали только потому, что смерть предотвращена, одно уже
знание ее возможного часа наполнило его ужасом. Вполне допустимо, что когда-нибудь его и убьют, но завтра этого не будет — завтра этого не будет, — и он может спать спокойно, как бессмертный. Дураки, они не знали, какой великий закон они свернули с места, какую дыру открыли, когда сказали с этой своею идиотской любезностью: «В час дня, ваше превосходительство».
Некогда оно принадлежало так называемому «хозяину», и вдобавок еще инженеру, стало быть, человеку, не лишенному
хотя некоторых прикладных
знаний.
Он не
хочет знать, что книжку писал человек, обладающий подлинными
знаниями (иногда, впрочем, и просто рутинер-шарлатан), который может и неудачу предусмотреть и даже свою собственную (опубликованную) ошибку исправить.
Знаний у него нет, а в деревне он
хочет жить лишь тогда, когда сад его цветет и благоухает и когда в соседней роще гремит соловей.
Он должен помнить, что ежели и возможны сельскохозяйственные прибытки, то они возможны, во-первых, для человека, обладающего
знанием, и, во-вторых, для человека
хотя и рутинера, но постоянно живущего в деревне и не видящего из нее выхода даже в земские учреждения.
Ему же я обязан
знанием рыбачьих обычаев и суеверий во время ловли: нельзя свистать на баркасе; плевать позволено только за борт; нельзя упоминать черта,
хотя можно проклинать при неудаче: веру, могилу, гроб, душу, предков, глаза, печенки, селезенки и так далее; хорошо оставлять в снасти как будто нечаянно забытую рыбешку — это приносит счастье; спаси бог выбросить за борт что-нибудь съестное, когда баркас еще в море, но всего ужаснее, непростительнее и зловреднее — это спросить рыбака: «Куда?» За такой вопрос бьют.