Неточные совпадения
Аммос Федорович. А черт его
знает, что оно значит! Еще
хорошо, если только мошенник, а может быть, и того еще хуже.
Хорошо, подпустим и мы турусы: прикинемся, как будто совсем и не
знаем, что он за человек.
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как
узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло
хорошо.
Хлестаков.
Хорошо, хоть на бумаге. Мне очень будет приятно. Я,
знаете, этак люблю в скучное время прочесть что-нибудь забавное… Как ваша фамилия? я все позабываю.
Таким путем вся вотчина
В пять лет Ермилу Гирина
Узнала хорошо,
А тут его и выгнали…
Стародум. Фенелона? Автора Телемака?
Хорошо. Я не
знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Стародум(читает). «…Я теперь только
узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд
узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…»
Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один?
Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было
хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?
— Я,
знаете, мой почтеннейший, люблю иногда…
Хорошо иногда посмотреть, как они… как в природе ликованье этакое бывает…
— Куда ж торопиться? Посидим. Как ты измок однако! Хоть не ловится, но
хорошо. Всякая охота тем хороша, что имеешь дело с природой. Ну, что зa прелесть эта стальная вода! — сказал он. — Эти берега луговые, — продолжал он, — всегда напоминают мне загадку, —
знаешь? Трава говорит воде: а мы пошатаемся, пошатаемся.
Сдерживая улыбку удовольствия, он пожал плечами, закрыв глаза, как бы говоря, что это не может радовать его. Графиня Лидия Ивановна
знала хорошо, что это одна из его главных радостей, хотя он никогда и не признается в этом.
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он
знал очень
хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
— Нет, я не
знаю, это не
хорошо, — только сказала она с выражением гадливости на лице.
— Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи, не правда ли?), Алексей не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил… Да что ж он не едет? Он добр, он сам не
знает, как он добр. Ах! Боже мой, какая тоска! Дайте мне поскорей воды! Ах, это ей, девочке моей, будет вредно! Ну,
хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна, это даже лучше. Он приедет, ему больно будет видеть ее. Отдайте ее.
—
Хорошо ли вы провели ночь? — сказал он, наклоняясь пред нею и пред мужем вместе и предоставляя Алексею Александровичу принять этот поклон на свой счет и
узнать его или не
узнать, как ему будет угодно.
Сергей Иванович говорил, что он любит и
знает народ и часто беседовал с мужиками, что̀ он умел делать
хорошо, не притворяясь и не ломаясь, и из каждой такой беседы выводил общие данные в пользу народа и в доказательство, что
знал этот народ.
Она сказала ему, что она любит его за то, что она понимает его всего, за то, что она
знает, что̀ он должен любить, и что всё, что он любит, всё
хорошо.
— А! княгиня, каково! — сияя радостной улыбкой, сказал Степан Аркадьич, вдруг появившийся в середине толпы. — Неправда ли, славно, тепло сказал? Браво! И Сергей Иваныч! Вот вы бы сказали от себя так — несколько слов,
знаете, ободрение; вы так это
хорошо, — прибавил он с нежной, уважительной и осторожной улыбкой, слегка за руку подвигая Сергея Ивановича.
— О! как
хорошо ваше время, — продолжала Анна. — Помню и
знаю этот голубой туман, в роде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
Но он чувствовал себя бессильным; он
знал вперед, что все против него и что его не допустят сделать то, что казалось ему теперь так естественно и
хорошо, а заставят сделать то, что дурно, но им кажется должным.
— Ты гулял
хорошо? — сказал Алексей Александрович, садясь на свое кресло, придвигая к себе книгу Ветхого Завета и открывая ее. Несмотря на то, что Алексей Александрович не раз говорил Сереже, что всякий христианин должен твердо
знать священную историю, он сам в Ветхом Завете часто справлялся с книгой, и Сережа заметил это.
Сережа рассказал
хорошо самые события, но, когда надо было отвечать на вопросы о том, что прообразовали некоторые события, он ничего не
знал, несмотря на то, что был уже наказан за этот урок.
Он
знал очень
хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
Хорошо ли, дурно ли он поступал, он не
знал и не только не стал бы теперь доказывать, но избегал разговоров и мыслей об этом.
Чем больше он
узнавал брата, тем более замечал, что и Сергей Иванович и многие другие деятели для общего блага не сердцем были приведены к этой любви к общему благу, но умом рассудили, что заниматься этим
хорошо, и только потому занимались этим.
Он
знал очень
хорошо, что в глазах Бетси и всех светских людей он не рисковал быть сметным.
—
Хорошо доехали? — сказал сын, садясь подле нее и невольно прислушиваясь к женскому голосу из-за двери. Он
знал, что это был голос той дамы, которая встретилась ему при входе.
— A propos de Варенька, [Кстати о Вареньке,] — сказала Кити по-французски, как они и всё время говорили, чтоб Агафья Михайловна не понимала их. — Вы
знаете, maman, что я нынче почему-то жду решения. Вы понимаете какое. Как бы
хорошо было!
И, сказав это, Левин покраснел еще больше, и сомнения его о том,
хорошо ли или дурно он сделал, поехав к Анне, были окончательно разрешены. Он
знал теперь, что этого не надо было делать.
—
Хорошо, после, но непременно скажите. Я не боюсь ни чего. Мне нужно всё
знать. Теперь кончено.
— Без тебя Бог
знает что бы было! Какая ты счастливая, Анна! — сказала Долли. — У тебя всё в душе ясно и
хорошо.
— Нет, я
узнала бы. Как
хорошо вы сделали, что дали нам
знать! Не было дня, чтобы Костя не вспоминал о вас и не беспокоился.
Кити же, очевидно, не думала и не имела времени думать о себе; она думала о нем, потому что
знала что-то, и всё выходило
хорошо.
Он
знал очень
хорошо манеру дилетантов (чем умнее они были, тем хуже) осматривать студии современных художников только с той целью, чтоб иметь право сказать, что искусство пало и что чем больше смотришь на новых, тем более видишь, как неподражаемы остались великие древние мастера.
— Вам
хорошо говорить, — сказала она, — когда у вас миллионы я не
знаю какие, а я очень люблю, когда муж ездит ревизовать летом. Ему очень здорово и приятно проехаться, а у меня уж так заведено, что на эти деньги у меня экипаж и извозчик содержатся.
— Ну, послушай однако, — нахмурив свое красивое умное лицо, сказал старший брат, — есть границы всему. Это очень
хорошо быть чудаком и искренним человеком и не любить фальши, — я всё это
знаю; но ведь то, что ты говоришь, или не имеет смысла или имеет очень дурной смысл. Как ты находишь неважным, что тот народ, который ты любишь, как ты уверяешь…
И я до сих пор не
знаю,
хорошо ли сделала, что послушалась ее в это ужасное время, когда она приезжала ко мне в Москву.
Она и про себя рассказывала и про свою свадьбу, и улыбалась, и жалела, и ласкала его, и говорила о случаях выздоровления, и всё выходило
хорошо; стало быть, она
знала.
Теперь, —
хорошо ли это, дурно ли, — Левин не мог не остаться; ему нужно было
узнать, что за человек был тот, кого она любила.
Но потом, когда Голенищев стал излагать свои мысли и Вронский мог следить за ним, то, и не
зная Двух Начал, он не без интереса слушал его, так как Голенищев говорил
хорошо.
Так они прошли первый ряд. И длинный ряд этот показался особенно труден Левину; но зато, когда ряд был дойден, и Тит, вскинув на плечо косу, медленными шагами пошел заходить по следам, оставленным его каблуками по прокосу, и Левин точно так же пошел по своему прокосу. Несмотря на то, что пот катил градом по его лицу и капал с носа и вся спина его была мокра, как вымоченная в воде, — ему было очень
хорошо. В особенности радовало его то, что он
знал теперь, что выдержит.
Васенька Весловский, ее муж и даже Свияжский и много людей, которых она
знала, никогда не думали об этом и верили на слово тому, что всякий порядочный хозяин желает дать почувствовать своим гостям, именно, что всё, что так
хорошо у него устроено, не стоило ему, хозяину, никакого труда, а сделалось само собой.
— На том свете? Ох, не люблю я тот свет! Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей,
хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам!
Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
И вдруг совершенно неожиданно голос старой княгини задрожал. Дочери замолчали и переглянулись. «Maman всегда найдет себе что-нибудь грустное», сказали они этим взглядом. Они не
знали, что, как ни
хорошо было княгине у дочери, как она ни чувствовала себя нужною тут, ей было мучительно грустно и за себя и за мужа с тех пор, как они отдали замуж последнюю любимую дочь и гнездо семейное опустело.
Пробираясь берегом к своей хате, я невольно всматривался в ту сторону, где накануне слепой дожидался ночного пловца; луна уже катилась по небу, и мне показалось, что кто-то в белом сидел на берегу; я подкрался, подстрекаемый любопытством, и прилег в траве над обрывом берега; высунув немного голову, я мог
хорошо видеть с утеса все, что внизу делалось, и не очень удивился, а почти обрадовался,
узнав мою русалку.
По крайней мере я хочу сберечь свою репутацию… не для себя: ты это
знаешь очень
хорошо!..
Я говорил правду — мне не верили: я начал обманывать;
узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался.
Княгиня, кажется, не привыкла повелевать; она питает уважение к уму и знаниям дочки, которая читала Байрона по-английски и
знает алгебру: в Москве, видно, барышни пустились в ученость и
хорошо делают, право!
Тут только
узнаешь хорошо люд и быт, среди которых придется потом изворачиваться.
— Ах, боже мой! что ж я так сижу перед вами! вот
хорошо! Ведь вы
знаете, Анна Григорьевна, с чем я приехала к вам? — Тут дыхание гостьи сперлось, слова, как ястребы, готовы были пуститься в погоню одно за другим, и только нужно было до такой степени быть бесчеловечной, какова была искренняя приятельница, чтобы решиться остановить ее.