Неточные совпадения
Означено было также обстоятельно, кто отец, и кто мать, и какого оба были поведения; у одного только какого-то Федотова было написано: «отец неизвестно кто, а родился от дворовой
девки Капитолины, но
хорошего нрава и не вор».
— О! — возразил генерал. — Это еще не беда:
лучше ей быть покамест женою Швабрина: он теперь может оказать ей протекцию; а когда его расстреляем, тогда, бог даст, сыщутся ей и женишки. Миленькие вдовушки в
девках не сидят; то есть, хотел я сказать, что вдовушка скорее найдет себе мужа, нежели девица.
— Значит, Феня ему по самому скусу пришлась… хе-хе!.. Харч, а не
девка: ломтями режь да ешь. Ну а что было, баушка, как я к теще любезной приехал да объявил им про Феню, что, мол, так и так!.. Как взвыли бабы, как запричитали, как заголосили истошными голосами — ложись помирай. И тебе, баушка, досталось на орехи. «Захвалилась, — говорят, — старая грымза, а Феню не уберегла…» Родня-то, баушка, по нынешним временам везде так разговаривает. Так отзолотили тебя, что
лучше и не бывает, вровень с грязью сделали.
— Богатую не бери, а попроще… Сиротку
лучше, Ермолай Семеныч, потому как ты уж в годках и будешь на положении вдовца. Богатые-то
девки не больно таких женихов уважают…
Случившийся на могилке о. Спиридония скандал на целое лето дал пищу разговорам и пересудам, особенно по скитам. Все обвиняли мать Енафу, которая вывела головщицей какую-то пропащую
девку. Конечно, голос у ней
лучше, чем у анбашской Капитолины, а все-таки и себя и других срамить не доводится. Мать Енафа не обращала никакого внимания на эти скитские пересуды и была даже довольна, что Гермоген с могилки о. Спиридония едва живой уплел ноги.
Старая Ганна торопливо перебежала по берегу, поднялась на пригорок, где по праздникам
девки играли песни, и через покосившийся старый мост перешла на туляцкую сторону, где правильными рядами вытянулись всё такие крепкие,
хорошие избы.
Она завидовала отецким дочерям, которые никакого горя в
девках не знают, а потом выскочат замуж и опять попадут на
хорошее житье.
— Уходи, сделай милость! У меня там, у зеркала, в коробочке от шоколада, лежат десять рублей, — возьми их себе. Мне все равно не нужно. Купи на них маме пудреницу черепаховую в золотой оправе, а если у тебя есть маленькая сестра, купи ей
хорошую куклу. Скажи: на память от одной умершей
девки. Ступай, мальчишка!
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что
лучше век оставаться в
девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
— Ну чего, подлый человек, от нее добиваешься? — сказала она, толкая в дверь Василья, который торопливо встал, увидав ее. — Довел
девку до евтого, да еще пристаешь, видно, весело тебе, оголтелый, на ее слезы смотреть. Вон пошел. Чтобы духу твоего не было. И чего
хорошего в нем нашла? — продолжала она, обращаясь к Маше. — Мало тебя колотил нынче дядя за него? Нет, все свое: ни за кого не пойду, как за Василья Грускова. Дура!
Разумея то, что в твои лета тебе надо уже иметь какую-нибудь бабу-забавку, я при оном полагаю, что гораздо бы
лучше тебе для сего выбрать
девку простую, чем срамить тем своего брата-дворянина.
— А кругом, куда ни погляди, — все народишко бегает. Неровен час, увидят и пойдут напраслину плести. Долго ли
девку ославить и осрамить? Вон, погляди-ко, какой-то мужик с коробом сюда тащится. Ты уж, милый,
лучше вылезай-ко!
— Жаль, — продолжал Басманов, — сегодня не поспеем в баню; до вотчины моей будет верст тридцать, а завтра, князь, милости просим, угощу тебя
лучше теперешнего, увидишь мои хороводы:
девки все на подбор, а парни — старшему двадцати не будет.
«Краля
девка, работница
девка, — думает она, глядя на красавицу. — Куда ей расти! Замуж пора, да в
хороший дом, замуж за Лукашку».
Она говорила, что брат
девкам давал бы закуски, говорила, что
девки его любят и что одна
девка, Марьянка,
лучше всех, и та любит его.
— Легко ли в рабочую пору ходить зайцев искать! Приходили бы
лучше нам подсобить. С
девками поработали бы, — весело сказала старуха. — Ну,
девки, вставать! — крикнула она.
— Пошто же не рука, Гордей Евстратыч? Люди
хорошие, обстоятельные, и семья — один сын на руках. Да и то сказать, какие женихи по нашим местам; а отдать
девку на чужую-то сторону жаль будет. Не ошибиться бы, Гордей Евстратыч. Я давно уже об этом думала…
— Я и не говорю, что все такие, а только к слову пришлось: всякие бывают и молодые мужья… А муж постарше совсем уж другое: он уж не надышится на жену, на руках ее носит. Оно и спокойнее, и куда
лучше, хоть ты как поверни. Вон мамынька тоже за старого мужа выходила, а разве хуже других прожила? Прежде совсем не спрашивали
девок, за кого замуж отдают, да жили не хуже нашего-то…
— Ничего, мамочка. Все дело поправим. Что за беда, что
девка задумываться стала! Жениха просит, и только. Найдем, не беспокойся. Не чета Алешке-то Пазухину… У меня есть уж один на примете. А что относительно Зотушки, так это даже
лучше, что он догадался уйти от вас. В прежней-то темноте будет жить, мамынька, а в богатом дому как показать этакое чучело?.. Вам, обнаковенно, Зотушка сын, а другим-то он дурак не дурак, а сроду так. Только один срам от него и выходит братцу Гордею Евстратычу.
Гавриловна. То-то вот, ты говоришь, примеры-то?
Лучше бы она сама
хороший пример показывала! А то только и кричит: смотри да смотри за
девками! А что за ними смотреть-то? Малолетные они, что ли? У всякого человека свой ум в голове. Пущай всякий сам о себе и думает. Смотрят-то только за пятилетними, чтоб они не сбаловали чего-нибудь. Эка жизнь девичья! Нет-то хуже ее на свете! А не хотят того рассудить: много ли
девка в жизнь-то радости видит! Ну, много ли? — скажи.
— Что что женатый… Женатому-то еще
лучше, потому как его
девки не опасятся: женатый, мол, чего его бояться! нехай поглядит, а он и доглядит.
Жил Бучинский на приисках припеваючи, ел по четыре раза в день, а в
хорошую погоду любил бродить по прииску, останавливаясь преимущественно около тех вашгердов, где работали красивые
девки.
— Как что?
Хорошая слава лежит, а худая по дорожке бежит. Видел Митревну-то? Вот она у меня хлеба приходила занять, да она же первая по всему свету и разнесет про Параху-то… Тут, чтобы по этакой славе,
девке замуж выйти — ни в жисть! Всякий выбирает товар без изъяну… То же вот и Наська… Уж, кажется, всем взяла
девка, а тоже добрых-то людей не скоро проведешь!..
Он, бывало, прежде всего зайдет в конюшню посмотреть, ест ли кобылка сено (у Ивана Ивановича кобылка саврасая, с лысинкой на лбу;
хорошая очень лошадка); потом покормит индеек и поросенков из своих рук и тогда уже идет в покои, где или делает деревянную посуду (он очень искусно, не хуже токаря, умеет выделывать разные вещи из дерева), или читает книжку, печатанную у Любия Гария и Попова (названия ее Иван Иванович не помнит, потому что
девка уже очень давно оторвала верхнюю часть заглавного листка, забавляя дитя), или же отдыхает под навесом.
— Я бы тебя, Прасковья, любила, — вдруг сказала она, —
девка ты славная,
лучше их всех, да характеришко у тебя — ух! Ну, да и у меня характер; повернись-ка; это у тебя не накладка в волосах-то?
— Вот эк-ту
лучше будет, — говорила Фатевна, останавливаясь в дверях с самоваром и любуясь встречей старых товарищей. — Феша, Фешка, подь сюда… Ли-ко, девонька, ли-ко, што у нас сделалось! — звонким голосом кричала старуха; на пороге показалась рябая курносая
девка, глупо ухмылявшаяся в нашу сторону. — Фешка, ли-ко, ли-ко!..
«Он не хотел, чтобы она была моей женою, — промелькнуло в уме Плодомасова, — так я же ее в другой чин сделаю. Чем, да и вправду, она
лучше моих
девок, что я так смотрю на нее? Когда уж и этот подьячий не сомневается, что она, побывши в моем доме, теперь неправильная, а я отпущу ее так! а я дам посмеяться надо мною!»
— То-то и есть: долго жить. Теперь позови-ка Юлию… Я поговорю с ней, а после и ты ей внуши хорошенько: во-первых, что она бедная девушка, что
лучше ей жениха быть не может, а в
девках оставаться нехорошо, да и неприлично в наш век.
Ничкина. Какое сердце! Так, с жиру… Знаем мы это сердце-то… сама была в
девках… Другая б строгая мать-то пришила б хвост-то тебе, да сама б нашла жениха-то
хорошего, а не сволочь какую-нибудь.
— Ничего; я ужасно люблю говорить с ними; ты не поверишь, ma bonne [Моя
хорошая (франц.).], как люди эти бывают иногда забавны! Эй,
девка!
Девка! — закричал барин. — Подойди сюда!
— Кажись, ничего не слыхать про нее на деревне…
девка хорошая.
— Ты вот что, служивый, — заговорил он опять. — Ты послушайся меня… Ты это брось.
Лучше сядь ты у дороги и сиди. А уж я сам… Сейчас его ежели облапить, все отдаст… Белендрясы эти на нем нацеплены, цепочки, за
девками так гоголем и плавает. А драться не мастера… У иного и «припас» [Припас — оружие, «припасенное» на всякий случай.] какой бывает, так он даже и не вспомнит. Деликатный народ.
— Э, дурак я был бы! — сказал он, наконец, пускаясь в дальнейший путь. Пожалуй, не выдумай дядько в ту ночь, напившись наливочки, залезть в омут, теперь меня бы уж окрутили с Галею, а она вот мне и неровня. Эх, и сладко же, правда, целуется эта
девка — у-у как сладко!.. Вот и говорю, что как-то все не так делается на этом свете. Если б к этакому личику да
хорошее приданое… ну, хоть такое, как кодненский Макогоненко дает за своею Мотрей… Э, что уж тут и говорить!..
— Полно, друг сердечный! — возразил он. — Что тебе на меня воротить,
лучше об себе открыть; теперь-то на седьмую версту нос вытянул, а молодым тоже помним: высокий да пригожий, только
девкам и угожий.
— Тут тоже, голова, как и судить: хоть бы бабе моей супротив
девок первые годы житье было не в пример
лучше, только то, братец ты мой, что все она мне ее подводила!
Нынче, говорит, батька тебя женить собирается; ты, говорит, не женись,
лучше в солдаты ступай, а не женись!» — «Что же, говорю, мамонька, я такой за обсевок в поле?» — «Так, говорит, против тебя здесь
девки нет, да и я твоей хозяйки любить не стану».
— За что я его? За поганые его стихи, ей-богу, братцы! За богохульство! Я знаю — это кривой его выучил, фальшивый монетчик! Не стерпело сердце обиды богу, ну, ударил я Симку, единожды всего, братцы! Такая рука, — я ничего не скрываю, — такая сила дана мне от господа! И — тоже — где убил? У распутной
девки! Там ли
хорошему человеку место?
Аким (перебивает). Нет, не пустое. Значит, ты на свое воротишь, хоть бы про
девку али про себя, — ты на снос воротишь, как тебе
лучше, а бог, значит, тае, на оное поворотит. Так и это.
Матрена. И, голубчики белые. В чужих руках ломоть велик; чго было, то и дают. Я тебе сказываю, ты все четки брось. Закрепляй тверже. Девка-то какая; как бобочек
хорошая.
Назарову хотелось говорить о похоронах отца — как
лучше сделать их, о необходимости прогнать тётку, о Христине и своих планах, но он не находил слов и, отягчённый желаниями, вздыхал, почёсывая мокрую голову. По двору бегали
девки, нося воду, точно на пожар, ими хозяйственно командовала Дарья, бесцельно расхаживал скучный, измятый Левон, пиная ногами всё, что попадалось по дороге. Вот Дарья облилась водою и стала встряхивать юбку, высоко обнажая крепкие ноги.
— А за ней надобно будет глядеть
хорошим глазом, — слышал он, сквозь свои думы, спокойный, ворчливый голос. —
Девка красивая, тщеславная, ей надо родить почаще, а то она, гляди, ненадёжна бабёнкой будет. Ты, положим, парень здоровый, ну всё-таки…
— На богомолье, ко святым. Нажилась, нагляделась — будет с меня. Мне спокойно это — коли дочь пристроена хорошо. Я те скажу правду про неё, прямо как мать скажу:
девка она тебе очень подходящая. Суровая
девка, не жалобна, не мотовка, рта не разинет, хозяйство поведёт скупо, ладно. Она тебе будет в помощь. Есть
девки добрей её, это — так, а она тебе —
лучше. Чего тебе не хватит, у ней это окажется.
— Не видать. Эх ты, погодить бы тебе жениться-то, поживи
лучше со мной — право! Христюшка
девка властная, свертит она тебя, скрутит!
Маломальский. Ты слушай, сват: значит, за кого отец… за того и ступай… потому он
лучше… как можно…
девке где?.. Дай им волю-то… после и не расчерпаешь, так ли… а?..
И
лучше ещё, а то —
девку бы испортил.
Такая забава действительно не должна была казаться дикою и безнравственною тому человеку, в котором считалось большою милостью, когда он, будучи в
хорошем расположении духа, позволил мужику «жениться, не дожидаясь зимнего времени, и не на той
девке, которую назначил сам» («Сем. хр.», стр. 43).
Девке целоваться
лучше и приятней, чем мне трубку курить, а поцеловал ее — и умерла воля в твоем сердце.
«Э, э, э! Поняли мы, кто тот конь, и улыбнулись в усы, и Данило улыбнулся. Что ж, разве Лойко не стоил Радды? Ну, уж нет!
Девка как ни хороша, да у ней душа узка и мелка, и хоть ты пуд золота повесь ей на шею, всё равно
лучше того, какова она есть, не быть ей. А, ну ладно!
Какие мы
девки баловницы! Вот приласкай парня, он и не отстанет, и будет подле тебя увиваться. Только чтой-то он иной раз такой
хорошим, веселый, а иной раз чудной такой? Что-нибудь у него па душе есть. Может, он что недоброе затевает… так мы с матушкой и двери покажем, у нас недолго! А все будет жаль. Вот шуткой, шуткой, а ведь как полюбила, ажио сердце ноет, так вот и бьется, ровно голубь.
Спиридоновна. Не век же тебе в девках-то сидеть, а вышла за человека
хорошего да за богатого, и ходи как пава… Фу-ты ну-ты!.. То ль не житье! Пей, ешь на поданном, ложись на постланном, только врозь ползи. (Уходит.)