Неточные совпадения
Широкая дороженька,
Березками обставлена,
Далеко протянулася,
Песчана и глуха.
По сторонам дороженьки
Идут
холмы пологие
С полями, с сенокосами,
А чаще с неудобною,
Заброшенной
землей;
Стоят деревни старые,
Стоят деревни новые,
У речек, у прудов…
Леса, луга поемные...
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из
земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются
холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а
земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Через вершины старых лип видно было синеватую полосу реки; расплавленное солнце сверкало на поверхности воды; за рекою, на песчаных
холмах, прилепились серые избы деревни, дальше
холмы заросли кустами можжевельника, а еще дальше с
земли поднимались пышные облака.
В общем Самгину нравилось ездить по капризно изогнутым дорогам, по берегам ленивых рек и перелесками. Мутно-голубые дали, синеватая мгла лесов, игра ветра колосьями хлеба, пение жаворонков, хмельные запахи — все это, вторгаясь в душу, умиротворяло ее. Картинно стояли на
холмах среди полей барские усадьбы, кресты сельских храмов лучисто сияли над
землею, и Самгин думал...
Впереди, на черных
холмах, сверкали зубастые огни трактиров; сзади, над массой города, развалившейся по невидимой
земле, колыхалось розовато-желтое зарево. Клим вдруг вспомнил, что он не рассказал Пояркову о дяде Хрисанфе и Диомидове. Это очень смутило его: как он мог забыть? Но он тотчас же сообразил, что вот и Маракуев не спрашивает о Хрисанфе, хотя сам же сказал, что видел его в толпе. Поискав каких-то внушительных слов и не найдя их, Самгин сказал...
По указанию календаря наступит в марте весна, побегут грязные ручьи с
холмов, оттает
земля и задымится теплым паром; скинет крестьянин полушубок, выйдет в одной рубашке на воздух и, прикрыв глаза рукой, долго любуется солнцем, с удовольствием пожимая плечами; потом он потянет опрокинутую вверх дном телегу то за одну, то за другую оглоблю или осмотрит и ударит ногой праздно лежащую под навесом соху, готовясь к обычным трудам.
Мы пошли вверх на
холм. Крюднер срубил капустное дерево, и мы съели впятером всю сердцевину из него. Дальше было круто идти. Я не пошел: нога не совсем была здорова, и я сел на обрубке, среди бананов и таро, растущего в
земле, как морковь или репа. Прочитав, что сандвичане делают из него poп-poп, я спросил каначку, что это такое. Она тотчас повела меня в свою столовую и показала горшок с какою-то белою кашею, вроде тертого картофеля.
Перед глазами, в трех милях, лежит масса бурых
холмов, один выше другого; разнообразные глыбы
земли и скал, брошенных в кучу, лезут друг через друга все выше и выше.
Один пологий
холм сменялся другим, поля бесконечно тянулись за полями, кусты словно вставали вдруг из
земли перед самым моим носом.
— Лучше… лучше. Там места привольные, речные, гнездо наше; а здесь теснота, сухмень… Здесь мы осиротели. Там у нас, на Красивой-то на Мечи, взойдешь ты на
холм, взойдешь — и, Господи Боже мой, что это? а?.. И река-то, и луга, и лес; а там церковь, а там опять пошли луга. Далече видно, далече. Вот как далеко видно… Смотришь, смотришь, ах ты, право! Ну, здесь точно
земля лучше: суглинок, хороший суглинок, говорят крестьяне; да с меня хлебушка-то всюду вдоволь народится.
В полдень мы дошли до водораздела. Солнце стояло на небе и заливало
землю своими палящими лучами. Жара стояла невыносимая. Даже в тени нельзя было найти прохлады. Отдохнув немного на горе, мы стали спускаться к ручью на запад. Расстилавшаяся перед нами картина была довольно однообразна. Куда ни взглянешь, всюду
холмы и всюду одна и та же растительность.
Слезая с коня, он в последний раз оглянулся с невольной благодарной улыбкой. Ночь, безмолвная, ласковая ночь, лежала на
холмах и на долинах; издали, из ее благовонной глубины, бог знает откуда — с неба ли, с
земли, — тянуло тихим и мягким теплом. Лаврецкий послал последний поклон Лизе и взбежал на крыльцо.
Вот и мы трое идем на рассвете по зелено-серебряному росному полю; слева от нас, за Окою, над рыжими боками Дятловых гор, над белым Нижним Новгородом, в
холмах зеленых садов, в золотых главах церквей, встает не торопясь русское ленивенькое солнце. Тихий ветер сонно веет с тихой, мутной Оки, качаются золотые лютики, отягченные росою, лиловые колокольчики немотно опустились к
земле, разноцветные бессмертники сухо торчат на малоплодном дерне, раскрывает алые звезды «ночная красавица» — гвоздика…
Молодые травы на
холме радостно кланялись утренней заре, стряхивая на парную
землю серебро росы, розовый дым поднимался над городом, когда Кожемякин шёл домой.
Отсюда мальчик видел весь пустырь, заросли сорных трав, покрытые паутиною пеньки, а позади пустыря, словно застывшие вздохи
земли, бесплодной и тоскующей, лежали
холмы, покрытые жёлтыми лютиками и лиловыми колокольчиками на тонких стеблях; по
холмам бродили красные и чёрные коровы, серые овцы; в мутном небе таяло тусклое солнце, обливая скудную
землю влажным зноем.
Он остался в прихожей и, слушая, как в комнате, всхлипывая, целовались, видел перед собой
землю, вспухшую
холмами, неприветно ощетинившуюся лесом, в лощинах — тёмные деревни и холодные петли реки, а среди всего этого — бесконечную пыльную дорогу.
Живёт в небесах запада чудесная огненная сказка о борьбе и победе, горит ярый бой света и тьмы, а на востоке, за Окуровом,
холмы, окованные чёрною цепью леса, холодны и темны, изрезали их стальные изгибы и петли реки Путаницы, курится над нею лиловый туман осени, на город идут серые тени, он сжимается в их тесном кольце, становясь как будто всё меньше, испуганно молчит, затаив дыхание, и — вот он словно стёрт с
земли, сброшен в омут холодной жуткой тьмы.
Кожемякин задремал, и тотчас им овладели кошмарные видения: в комнату вошла Палага, оборванная и полуголая, с растрёпанными волосами, она на цыпочках подкралась к нему, погрозила пальцем и, многообещающе сказав: «подожди до света, верно говорю — до света!» перешагнула через него и уплыла в окно; потом его перебросило в поле, он лежал там грудью на
земле, что-то острое кололо грудь, а по
холмам, в сумраке, к нему прыгала, хромая на левую переднюю ногу, чёрная лошадь, прыгала, всё приближаясь, он же, слыша её болезненное и злое ржание, дёргался, хотел встать, бежать и — не мог, прикреплённый к
земле острым колом, пронизавшим тело его насквозь.
Манило за город, на зелёные
холмы, под песни жаворонков, на реку и в лес, празднично нарядный. Стали собираться в саду, около бани, под пышным навесом берёз, за столом, у самовара, а иногда — по воскресеньям — уходили далеко в поле, за овраги, на возвышенность, прозванную Мышиный Горб, — оттуда был виден весь город, он казался написанным на
земле ласковыми красками, и однажды Сеня Комаровский, поглядев на него с усмешечкой, сказал...
Поднимаясь на угорье, лошади шли шагом, — он привстал, приподнял козырёк картуза: впереди, над горою, всходило солнце, облив берёзы красноватым золотом и ослепляя глаза; прищурившись, он оглянулся назад: городок Окуров развалился на
земле, пёстрый, точно празднично наряженная баба, и удалялся, прятался в
холмы, а они сжимались вокруг него, как пухлые, короткие Савкины пальцы, сплошь покрытые бурой шерстью, оттенённой светлым блеском реки Путаницы, точно ртутью налитой.
«Кожемякин сидел в этой углублённой тишине, бессильный, отяжелевший, пытаясь вспомнить что-нибудь утешительное, но память упорно останавливалась на одном: идёт он полем ночью среди шершавых бесплодных
холмов, темно и мертвенно пустынно кругом, в мутном небе трепещут звёзды, туманно светится изогнутая полоса Млечного Пути, далеко впереди приник к
земле город, точно распятый по ней, и отовсюду кто-то невидимый, как бы распростёртый по всей
земле, шепчет, просит...
Пошли окуровские дожди, вытеснили воздух, завесили синие дали мокрыми туманами, побежали меж
холмов холодные потоки, разрывая ямы в овраги, на улицах разлились мутные лужи, усеянные серыми пузырями, заплакали окна домов, почернели деревья, — захлебнулась
земля водой.
Кроткий весенний день таял в бледном небе, тихо качался прошлогодний жухлый бурьян, с поля гнали стадо, сонно и сыто мычали коровы. Недавно оттаявшая
земля дышала сыростью, обещая густые травы и много цветов. Бил бондарь, скучно звонили к вечерней великопостной службе в маленький, неубедительный, но крикливый колокол. В монастырском саду копали гряды, был слышен молодой смех и говор огородниц; трещали воробьи, пел жаворонок, а от
холмов за городом поднимался лёгкий голубой парок.
Живая ткань облаков рождает чудовищ, лучи солнца вонзаются в их мохнатые тела подобно окровавленным мечам; вот встал в небесах тёмный исполин, протягивая к
земле красные руки, а на него обрушилась снежно-белая гора, и он безмолвно погиб; тяжело изгибая тучное тело, возникает в облаках синий змий и тонет, сгорает в реке пламени; выросли сумрачные горы, поглощая свет и бросив на
холмы тяжкие тени; вспыхнул в облаках чей-то огненный перст и любовно указует на скудную
землю, точно говоря...
Часто после беседы с нею, взволнованный и полный грустно-ласкового чувства к людям, запредельным его миру, он уходил в поле и там, сидя на
холме, смотрел, как наступают на город сумерки — время, когда светлое и тёмное борются друг с другом; как мирно приходит ночь, кропя
землю росою, и — уходит, тихо уступая новому дню.
Она подымается крутым хребтом у самой реки и представляет нескончаемую перспективу зеленеющих выпуклых
холмов, долин и обрывов, которые с одной стороны смотрятся в Оку, с другой — убегают, постепенно смягчаясь, во внутренность
земель.
Скаты
холмов, обращенные к югу, начинали желтеть и мокнуть; лощины наполнялись водою; кое-где даже показывалась
земля, усеянная камнями.
Но вот промелькнула и пшеница. Опять тянется выжженная равнина, загорелые
холмы, знойное небо, опять носится над
землею коршун. Вдали по-прежнему машет крыльями мельница, и все еще она похожа на маленького человечка, размахивающего руками. Надоело глядеть на нее, и кажется, что до нее никогда не доедешь, что она бежит от брички.
Сначала, далеко впереди, где небо сходится с
землею, около курганчиков и ветряной мельницы, которая издали похожа на маленького человечка, размахивающего руками, поползла по
земле широкая ярко-желтая полоса; через минуту такая же полоса засветилась несколько ближе, поползла вправо и охватила
холмы; что-то теплое коснулось Егорушкиной спины, полоса света, подкравшись сзади, шмыгнула через бричку и лошадей, понеслась навстречу другим полосам, и вдруг вся широкая степь сбросила с себя утреннюю полутень, улыбнулась и засверкала росой.
Ночь прошла, и кровяные зори
Возвещают бедствие с утра.
Туча надвигается от моря
На четыре княжеских шатра.
Чтоб четыре солнца не сверкали,
Освещая Игореву рать,
Быть сегодня грому на Каяле,
Лить дождю и стрелами хлестать!
Уж трепещут синие зарницы,
Вспыхивают молнии кругом.
Вот где копьям русским преломиться.
Вот где саблям острым притупиться,
Загремев о вражеский шелом!
О Русская
земля!
Ты уже за
холмом.
И бегут, заслышав о набеге,
Половцы сквозь степи и яруги,
И скрипят их старые телеги,
Голосят, как лебеди в испуге.
Игорь к Дону движется с полками,
А беда несется вслед за ним:
Птицы, поднимаясь над дубами,
Реют с криком жалобным своим.
По оврагам волки завывают,
Крик орлов доносится из мглы —
Знать, на кости русские скликают
Зверя кровожадные орлы;
Уж лиса на щит червленый брешет,
Стон и скрежет в сумраке ночном…
О Русская
земля!
Ты уже за
холмом.
Сгущаясь, сумрак прячет в теплом объятии своем покорно приникшие к
земле белые и красные дома, сиротливо разбросанные по
холмам. Сады, деревья, трубы — всё вокруг чернеет, исчезает, раздавленное тьмою ночи, — точно пугаясь маленькой фигурки с палкой в руке, прячась от нее или играя с нею.
Не кончив, она тихонько смеется, потом с минуту все идут молча. Навстречу им выдвигается, поднимаясь с
земли, темный
холм, — развалины какого-то здания, — над ним задумчиво опустил тонкие ветки ароматный эвкалипт, и, когда они трое поравнялись с деревом, ветви его как будто тихо вздрогнули.
Илья увидал, что дядя, чёрный и похожий на пень, вывороченный из
земли, сидит у опушки леса на
холме.
Направо, шагах в полутораста от погреба, возвышалось на голом
холме еврейское кладбище, а налево, в роскошной березовой роще — христианское, обнесенное полуразрушившимся земляным валом, местами сровнявшимся с
землею.
Бывало, в светлый Баиран
Сберутся юноши толпою;
Игра сменяется игрою:
То, полный разобрав колчан,
Они крылатыми стрелами
Пронзают в облаках орлов;
То с высоты крутых
холмовНетерпеливыми рядами,
При данном знаке, вдруг падут,
Как лани,
землю поражают,
Равнину пылью покрывают
И с дружным топотом бегут.
Читал я где-то,
Что царь однажды воинам своим
Велел снести
земли по горсти в кучу,
И гордый
холм возвысился — и царь
Мог с вышины с весельем озирать
И дол, покрытый белыми шатрами...
Наконец закрылось зарево
холмом, и тут только почувствовали идущие, что они устали и что над
землею стоит тихая, летняя, пышная, уже глубокая ночь.
Восток белел приметно, и розовый блеск обрисовал нижние части большого серого облака, который, имея вид коршуна с растянутыми крылами, державшего змею в когтях своих, покрывал всю восточную часть небосклона; фантастически отделялись предметы на дальнем небосклоне и высокие сосны и березы окрестных лесов чернели, как часовые на рубеже
земли; природа была тиха и торжественна, и
холмы начинали озаряться сквозь белый туман, как иногда озаряется лицо невесты сквозь брачное покрывало, всё было свято и чисто — а в груди Вадима какая буря!
Напротив, человек, смотря на грозу, очень хорошо помнит, что она бессильна над
землею, что первый ничтожный
холм непоколебимо отразит весь напор урагана, все удары молнии.
Он, мнилось, из
земли рождался,
Когда въезжал на
холм крутой...
И снова змеится в зеленой свежей траве речка, то скрываясь за бархатными
холмами, то опять блестя своей зеркальной грудью, снова тянется широкая, черная, изрытая дорога, благоухает талая
земля, розовеет вода в полях, ветер с ласковой, теплой улыбкой обвевает лицо, и снова Меркулов покачивается мерно взад и вперед на остром лошадином хребте, между тем как сзади тащится по дороге соха, перевернутая сошником вверх.
Тому только можно Сион вам отдать,
Привесть вас на
землю Ливанских
холмов,
Кто может утешить скорбящую мать,
Когда сын ее пал под мечами врагов.
Недалеко от мельницы Назарова, на пути реки Боломы, встал высокий
холм — река срезала половину его, обнажив солнцу и воздуху яркие полосы цветных глин, отложила смытую
землю в русло своё, наметала острый мыс и, круто обогнув его вершину, снова прижалась к пёстрому берегу.
Он сгрёб ногами кучу
земли, поглядел на неё — она показалась ему похожей на могильный
холм, и он тотчас разровнял её.
Было темно, как в печной трубе, деревня, придавленная тяжёлой сыростью, вся в
землю ушла, только мельницы, размахнувшись мёртвыми крыльями, словно собрались лететь, но бессильны оторваться от
холма, связанные холодом и ночью.
В дни прежние чума такая ж, видно,
Холмы и долы ваши посетила,
И раздавались жалкие стенанья
По берегам потоков и ручьев,
Бегущих ныне весело и мирно
Сквозь дикий рай твоей
земли родной...
Почти совсем уж стемнело, когда комаровские поклонницы подъезжали к Светлому Яру.
Холмы невидимого града видны издалёка. Лишь завидела их мать Аркадия, тотчас велела Дементью стать. Вышли из повозок, сотворили уставной семипоклонный начáл невидимому граду и до
земли поклонились чудному озеру, отражавшему розовые переливы догоравшей вечерней зари…
И опять волшебный сноп света упал на дорогу и стал нащупывать лежащую впереди и сбоку неё беспросветную мглу. Там, подальше, посреди поля, лежал действительно высокий пригорок, обросший мелким, по
земле стелющимся кустарником. Сбоку, поближе к лесу, темнело какое-то здание, не то сарай, не то пустой амбар, одиноко стоявший в поле. Между пригорком-холмом, тянувшимся на протяжении доброй четверти версты и сараем, к которому прилегала небольшая рощица, было расстояние всего в сотни три шагов.
Набожно склонилась она перед свежим могильным
холмом и устремила полные слез прекрасные глаза на этот клочок
земли, под которым был скрыт дорогой для нее человек.