Неточные совпадения
Читая эти письма, Грустилов приходил
в необычайное волнение. С одной стороны, природная склонность к апатии, с другой, страх чертей — все это производило
в его голове какой-то неслыханный сумбур, среди которого он путался
в самых противоречивых предположениях и мероприятиях. Одно казалось ясным: что он тогда только будет благополучен, когда глуповцы поголовно станут
ходить ко всенощной и когда инспектором-наблюдателем всех глуповских
училищ будет назначен Парамоша.
Тут должен был он остаться и
ходить ежедневно
в классы городского
училища.
Прошло несколько лет. Я уже вышел из
училища и состоял на службе, как
в одно утро мой старый дядька Гаврило вошел ко мне
в кабинет и объявил...
На выставках экспонировались летние ученические работы. Весной, по окончании занятий
в Училище живописи, ученики разъезжались кто куда и писали этюды и картины для этой выставки. Оставались
в Москве только те, кому уж окончательно некуда было деваться. Они
ходили на этюды по окрестностям Москвы, давали уроки рисования, нанимались по церквам расписывать стены.
В восемь часов утра начинался день
в этом доме; летом он начинался часом ранее.
В восемь часов Женни сходилась с отцом у утреннего чая, после которого старик тотчас уходил
в училище, а Женни заходила на кухню и через полчаса являлась снова
в зале. Здесь, под одним из двух окон, выходивших на берег речки, стоял ее рабочий столик красного дерева с зеленым тафтяным мешком для обрезков. За этим столиком
проходили почти целые дни Женни.
Также не напрасно
прошла для Гладышева и история его старшего брата, который только что вышел из военного
училища в один из видных гренадерских полков и, находясь
в отпуску до той поры, когда ему можно будет расправить крылья, жил
в двух отдельных комнатах
в своей семье.
Вероятно, это был чей-нибудь совет, и всего скорее М. Д. Княжевича, но, кажется, его дети
в училище не
ходили.
— А семейство тоже большое, — продолжал Петр Михайлыч, ничего этого не заметивший. — Вон двое мальчишек ко мне
в училище бегают, так и смотреть жалко: ощипано, оборвано, и на дворянских-то детей не похожи. Супруга, по несчастию, родивши последнего ребенка, не побереглась, видно, и там молоко, что ли,
в голову кинулось — теперь не
в полном рассудке: говорят, не умывается, не чешется и только, как привидение,
ходит по дому и на всех ворчит… ужасно жалкое положение! — заключил Петр Михайлыч печальным голосом.
Проходя из
училища домой, Петр Михайлыч всегда был очень рад, когда встречал кого-нибудь из знакомых помещиков, приехавших на время
в город.
Весь вечер и большую часть дня он
ходил взад и вперед по комнате и пил беспрестанно воду, а поутру, придя
в училище, так посмотрел на стоявшего
в прихожей сторожа, что у того колени задрожали и руки вытянулись по швам.
Прошло около двух месяцев со вступления Александрова
в белые стены
училища.
Они на много-много дней скрашивали монотонное однообразие жизни
в казенном закрытом
училище, и была
в них чудесная и чистая прелесть, вновь переживать летние впечатления, которые тогда протекали совсем не замечаемые, совсем не ценимые, а теперь как будто по волшебству встают
в памяти
в таком радостном, блаженном сиянии, что сердце нежно сжимается от тихого томления и впервые крадется смутно
в голову печальная мысль: «Неужели все
в жизни
проходит и никогда не возвращается?»
Во все отпускные дни (а их теперь стало гораздо больше после победы над Колосовым) он
ходил в Третьяковскую галерею, Строгановскую школу,
в Училище живописи и ваяния или брал уроки у Петра Ивановича Шмелькова [Шмельков — талантливый рисовальщик.
И он настоял на своем. Неизвестно, как
сошла ему с рук эта самодурская выходка. Впрочем, вся Москва любила свое
училище, а Епишка, говорят, был
в милости у государя Александра II.
Носи портянки, ешь грубую солдатскую пищу, спи на нарах, вставай
в шесть утра, мой полы и окна
в казармах, учи солдат и учись от солдат,
пройди весь стаж от рядового до дядьки, до взводного, до ефрейтора, до унтер-офицера, до артельщика, до каптенармуса, до помощника фельдфебеля, попотей, потрудись, белоручка, подравняйся с мужиком, а через год иди
в военное
училище,
пройди двухгодичный курс и иди
в тот же полк обер-офицером.
Прошел месяц. Александровское
училище давало
в декабре свой ежегодный блестящий бал, попасть на который считалось во всей Москве большим почетом. Александров послал Синельниковым три билета (больше не выдавалось).
В вечер бала он сильно волновался. У юнкеров было взаимное соревнование: чьи дамы будут красивее и лучше одеты.
— Ну, какой там «социалист»! Святые апостолы, говорю вам,
проходя полем, класы исторгали и ели. Вы, разумеется, городские иерейские дети, этого не знаете, а мы, дети дьячковские,
в училище, бывало, сами съестное часто воровали. Нет, отпустите его, Христа ради, а то я его все равно вам не дам.
В это время внизу Алексей Федорыч занимался по закону божию с Сашей и Лидой. Вот уже полтора месяца, как они жили
в Москве,
в нижнем этаже флигеля, вместе со своею гувернанткой, и к ним приходили три раза
в неделю учитель городского
училища и священник. Саша
проходила Новый Завет, а Лида недавно начала Ветхий.
В последний раз Лиде было задано повторить до Авраама.
—
В училище буду
ходить? — робко спросил Фома.
Кроме известного числа ловких людей, которые
в известной поре своего возраста являют одинаковую степень сообразительности, не стесняясь тем,
прошла ли их юность под отеческим кровом,
в стенах пажеского корпуса,
в залах
училища правоведения или
в натуральных классах академии, кроме этих художников-практиков, о которых говорить нечего, остальное все очень трудно расстается с отживающими традициями.
Они приняли
в резон, зачем убыточиться, домине Галушкинскому платить лишние пять рублей каждый год, а пользы-де не будет никакой: видимое уже дело было, что хотя бы я все возможные
училища прошел, и какие есть
в свете науки прослушал, толку бы не было ничего.
В таковых батенькиных словах заключалась хитрость. Им самим не хотелось, чтобы мы, после давишнего,
ходили в школу; но желая перед паном Кнышевским удержать свой «гонор», что якобы они об этой истории много думают — это бы унизило их — и потому сказали, что нам нечему у него учиться. Дабы же мы не были
в праздности и не оставались без ученья, то они поехали
в город и
в училище испросили себе"на кондиции"некоего Игнатия Галушкинского, славимого за свою ученость и за способность передавать ее другим.
Лет двадцать пять
прошло с тех пор; почти исключительное развитие специальных
училищ принесло свои грустные плоды: явились медики, искусные только
в утайке гошпитальных сумм, инженеры, умевшие тратить казенные деньги на постройку небывалых мостов, офицеры, помышлявшие только о получении роты, чтобы поправить свои обстоятельства, и т. д. и т. д.
Вторым же вопросом батюшки, еще более, хотя иначе меня удивившим, было: «С мальчишками целуешься?» — «Да. Не особенно». — «С которыми же?» — «С Володей Цветаевым и с андреевским Борей». — «А мама позволяет?» — «С Володей — да, а с Борей — нет, потому что он
ходит в Комиссаровское
училище, а там, вообще, скарлатина». — «Ну и не надо целоваться, раз мама не позволяет. А какой же это Цветаев Володя?» — «Это сын дяди Мити. Но только я с ним очень редко целуюсь. Раз. Потому что он живет
в Варшаве».
«Ну, вот уже это бог знает что:
ходить слушать тактику да фортификацию! — думает Александр Михайлович. — Мало они
в училище надоели! Да и ничего нового не скажут, будут читать по старым запискам…»
Иларион читал, изредка получая по пятаку или гривеннику за обедню, и только уж когда поседел и облысел, когда жизнь
прошла, вдруг видит, на бумажке написано: «Да и дурак же ты, Иларион!» По крайней мере до пятнадцати лет Павлуша был неразвит и учился плохо, так что даже хотели взять его из духовного
училища и отдать
в лавочку; однажды, придя
в Обнино на почту за письмами, он долго смотрел на чиновников и спросил: «Позвольте узнать, как вы получаете жалованье: помесячно или поденно?»
Студент-медик Майер и ученик московского
училища живописи, ваяния и зодчества Рыбников пришли как-то вечером к своему приятелю студенту-юристу Васильеву и предложили ему
сходить с ними
в С-в переулок. Васильев сначала долго не соглашался, но потом оделся и пошел с ними.
К прежнему своему воспитаннику Исмайлов мог
ходить «только репетировать уроки», но ядовитый полковник даже и
в этом отдаленном положении не хотел терпеть магистра: он склонил генерала взять мальчика из пансиона и «определить
в военное
училище». Это от дипломатии было еще дальше, но генерал и то исполнил. А чтобы новое исправление ребенка получило окончательную и более целостную отделку, «присмотр и депутацию (?!) за ним генерал поручил самому вольтерьянцу».
— Барин молодой проснулись! Бежать одевать их надо… Ахти беда, поднимет дым коромыслом… Опять
в училище свое опоздает! Кажинный день так-то: будишь его будишь, бровью не поведет, a потом к девяти часам, глядишь, и пойдет гонка! Уж вы сами потрудитесь
пройти в вашу комнату, барышня. Вот отсюда по коридору третья дверь на право. A я бегу!
Он был строг — и первый запретил телесные наказания
в училище; он был строг — и когда директор заведения предложил ему исключить одного ученика за значительную шалость из заведения и
сослать его юнкером на Аландские острова, он помиловал виновного и по этому случаю сказал директору незабвенные слова, которые посчастливился я слышать из другой комнаты: «Поверь, Александр Дмитриевич, каждого из этих ребят легко погубить, но сделать их счастливыми не
в нашей власти.
Носился даже слух, что одного семинаристика, который шел домой из старорусского
училища, закурили
в карантине до смерти. Он, по незнанию, пошел по неблагополучной половине дороги, так как последняя
в некоторых местах
в карантинном отношении делилась на две половины, по правой можно было
пройти свободно, а шедших по левой забирали
в карантин и окуривали.
— И к обедне
в училище, конечно,
ходить не изволили?