Неточные совпадения
Замечательно, что Раскольников, быв
в университете, почти не имел товарищей, всех чуждался, ни к кому не
ходил и у себя принимал тяжело.
В университете Райский делит время, по утрам, между лекциями и Кремлевским садом,
в воскресенье
ходит в Никитский монастырь к обедне, заглядывает на развод и посещает кондитеров Пеэра и Педотти. По вечерам сидит
в «своем кружке», то есть избранных товарищей, горячих голов, великодушных сердец.
В те времена начальство
университетом не занималось, профессора читали и не читали, студенты
ходили и не
ходили, и
ходили притом не
в мундирных сертуках à l'instar [вроде (фр.).] конноегерских, а
в разных отчаянных и эксцентрических платьях,
в крошечных фуражках, едва державшихся на девственных волосах.
А дом родительский меня преследовал даже
в университете в виде лакея, которому отец мой велел меня провожать, особенно когда я
ходил пешком.
В 1887 году, когда к студенческому уставу были прибавлены циркуляры, ограничивавшие поступление
в университет, когда инспекция и педеля, эти университетские сыщики, вывели из терпения студентов, опять произошли крупные уличные демонстрации, во время которых было пущено
в ход огнестрельное оружие, но и это для большой публики
прошло незаметно.
— Да так. То
в университет ходил, то адреса твоего не знал. Да и вообще как-то…
Володя на днях поступает
в университет, учители уже
ходят к нему отдельно, и я с завистью и невольным уважением слушаю, как он, бойко постукивая мелом о черную доску, толкует о функциях, синусах, координатах и т. п., которые кажутся мне выражениями недосягаемой премудрости.
Прошло года четыре. Я только что вышел из
университета и не знал еще хорошенько, что мне начать с собою,
в какую дверь стучаться: шлялся пока без дела.
В один прекрасный вечер я
в театре встретил Майданова. Он успел жениться и поступить на службу; но я не нашел
в нем перемены. Он так же ненужно восторгался и так же внезапно падал духом.
— Мне приходский батюшка обещал беспременно достать для вас урок, — сказала она, — тогда и заплатите. И
в университет начнете
ходить. Упросим как-нибудь принять взнос.
Действительно, Николай уже
прошел гимназический курс и готовился поступить
в университет, когда Андрей Тимофеич вызвал его к себе, находя, что учиться довольно.
От
университета прошел он
в Кремль, миновал, сняв шапку, Спасские ворота, взглянул на живописно расположенное Замоскворечье, посмотрел на Ивана Великого, который как будто бы побелел.
— Вот мне теперь, на старости лет, — снова начал он как бы сам с собою, — очень бы хотелось побывать
в Москве; деньгами только никак не могу сбиться, а посмотрел бы на белокаменную,
в университет бы
сходил…
Буду каждое воскресенье
ходить непременно
в церковь, и еще после целый час читать Евангелие, потом из беленькой, которую я буду получать каждый месяц, когда поступлю
в университет, непременно два с полтиной (одну десятую) я буду отдавать бедным, и так, чтобы никто не знал: и не нищим, а стану отыскивать таких бедных, сироту или старушку, про которых никто не знает.
Потом буду
ходить каждый день
в университет пешком (а ежели мне дадут дрожки, то продам их и деньги эти отложу тоже на бедных) и
в точности буду исполнять все (что было это «все», я никак бы не мог сказать тогда, но я живо понимал и чувствовал это «все» разумной, нравственной, безупречной жизни).
Я обернулся и увидал брата и Дмитрия, которые
в расстегнутых сюртуках, размахивая руками,
проходили ко мне между лавок. Сейчас видны были студенты второго курса, которые
в университете как дома. Один вид их расстегнутых сюртуков выражал презрение к нашему брату поступающему, а нашему брату поступающему внушал зависть и уважение. Мне было весьма лестно думать, что все окружающие могли видеть, что я знаком с двумя студентами второго курса, и я поскорее встал им навстречу.
Зима
прошла незаметно, и уже опять начинало таять, и
в университете уже было прибито расписание экзаменов, когда я вдруг вспомнил, что надо было отвечать из восемнадцати предметов, которые я слушал и из которых я не слышал, не записывал и не приготовил ни одного.
Действительно, тот самый Семенов с седыми волосами, который
в первый экзамен меня так обрадовал тем, что на вид был хуже меня, и который, выдержав вторым вступительный экзамен, первый месяц студенчества аккуратно
ходил на лекции, закутил еще до репетиций и под конец курса уже совсем не показывался
в университете.
И время шло, и два выбора
прошли, и пришло время везти Володю
в университет.
Прошло около пяти лет после этого случая. Корпелкин, сын бедных родителей, жил дома, перебиваясь кой-как дешевыми уроками, которые давали ему рублей около восьми
в месяц. Первые два года, впрочем, он горячо принялся готовиться
в университет, хотел держать экзамен, причем сильно рассчитывал на обещанный урок у одного купца, чтобы добыть необходимые на поездку деньги, но урок этот перебил его бывший товарищ по гимназии Субботин.
Прошло еще три года после этого.
Университет забылся, о продолжении ученья и помину нет — жить стало нечем, пришлось искать места. Эти поиски продолжались около года, во время которого предлагал дальний родственник, исправник, поступить
в урядники, но молодой человек, претендовавший поступить
в университет, отказался, за что, впрочем, от родителей получил нагоняй.
Подав просьбу, я перестал
ходить на лекции, но всякий день бывал
в университете и проводил все свободное время
в задушевных, живых беседах с товарищами.
Итак, очевидно, что переход из гимназии
в университет был вообще для всех мало заметен, особенно для меня и для студентов, продолжавших
ходить в некоторые гимназические классы.
— Дайте мне эту, как ее, Лубянку. Мерси… Кому тут из вас надо сказать… у меня тут какие-то подозрительные субъекты
в калошах
ходят, да… Профессор IV
Университета Персиков…
Говорить пытался размеренно и веско, порывистые движения по возможности сдерживать, не бегать, как бегают люди
в двадцать три года, окончившие
университет, а
ходить.
‹…› Когда по окончании экзамена я вышел на площадку лестницы старого
университета, мне и
в голову не пришло торжествовать какой-нибудь выходкой радостную минуту. Странное дело! я остановился спиною к дверям коридора и почувствовал, что связь моя с обычным прошлым расторгнута и что,
сходя по ступеням крыльца, я от известного иду к неизвестному.
— Здравствуйте, — проговорил он сиплым голосом и с теми особенными подергиваньями плеч и головы, которые я всегда замечал у избаловавшихся и самоуверенных молодых людей. — Думал
в университет, а попал к вам. Грудь что-то заложило. Дайте-ка сигарку. — Он
прошел через всю комнату, вяло волоча ноги и не вынимая рук из карманов панталон, и грузно бросился на диван.
И по переходе
в университет Введенский никогда не
ходил на лекции. Да и трудно себе представить, что мог бы он на них почерпнуть. По-латыни Введенский писал и говорил так же легко, как и по-русски, и хотя выговаривал новейшие языки до неузнаваемости, писал по-немецки, по-французски, по-английски и по-итальянски
в совершенстве. Генеалогию и хронологию всемирной и русской истории помнил
в изумительных подробностях. Вскоре он перешел
в наш флигель…
Я решил так. Обращусь к Бомгарду. Почему именно к нему? Потому, что он не психиатр, потому, что молод и товарищ по
университету. Он здоров, силен, но мягок, если я прав. помню его. Быть может, он над… я
в нем найду участливость. Он что-нибудь придумает. Пусть отвезет меня
в Москву. Я не могу к нему ехать. Отпуск я получил уже. Лежу.
В больницу не
хожу.
Евреинов говорил, что
в Казани я буду жить у него,
пройду за осень и зиму курс гимназии, сдам «кое-какие» экзамены — он так и говорил: «кое-какие», —
в университете мне дадут казенную стипендию, и лет через пять я буду «ученым».
Ходил Мухоедов необыкновенно быстро, вечно торопился куда-то, без всякой цели вскакивал с места и садился, часто задумывался о чем-то и совершенно неожиданно улыбался самой безобидной улыбкой — словом, это был тип старого студента, беззаботного, как птица, вечно веселого, любившего побеседовать «с хорошим человеком», выпить при случае, а потом по горло закопаться
в университетские записки и просиживать за ними ночи напролет, чтобы с грехом пополам сдать курсовой экзамен; этот тип уже вывелся
в русских
университетах, уступив место другому, более соответствующему требованиям и условиям нового времени.
В свое время он кончил курс
в университете, но теперь смотрел на это так, как будто отбыл повинность, неизбежную для юношей
в возрасте от 18 до 25 лет; по крайней мере, мысли, которые теперь каждый день бродили
в его голове, не имели ничего общего с
университетом и с теми науками, которые он
проходил.
С одиннадцати часов утра вплоть до восьми вечера студент Чистяков
ходил по урокам и только раз
в неделю, по средам, когда занятия с учениками начинались у него позже, заглядывал на минутку
в университет, чтобы отметиться у педеля.
Извольте-ка вы искусить человека, когда он
в университете все науки кончил, огонь, воду и медные трубы
прошел!
В университете она узнала от швейцара, на всякий случай, прежний адрес Хвалынцева, и когда
прошло более недели, а Свитка все не появлялся вторично и о Хвалынцеве ни слуху — Татьяна снова затосковала.
И так почти
в каждом рассказе… Большие романы, с героями, наиболее близкими душе Достоевского. «Замечательно, что Раскольников, быв
в университете, почти не имел товарищей, всех чуждался, ни к кому не
ходил и у себя принимал тяжело. Впрочем, и от него скоро все отвернулись… Он решительно ушел от всех, как черепаха
в свою скорлупу». «Я — человек мрачный, скучный, — говорит Свидригайлов. — Сижу
в углу. Иной раз три дня не разговорят».
Это, батенька, не то, что у интеллигенции:
ходит себе мальчонка —
в гимназию там,
в университет; заботы ни о чем нет у него, все папаша предоставляет.
Русские
в Дерпте, вне студенческой сферы, держались, как всегда и везде — скорее разрозненно. И только
в последние два года моего житья несколько семейств из светско-дворянского общества делали у себя приемы и сближались с немецкими"каксами". Об этом я поговорю особо, когда перейду к итогам тех знакомств и впечатлений, через какие я
прошел, как молодой человек, вне
университета.
А их были и тогда тысячи
в Латинском квартале. Они
ходили на медицинские лекции,
в анатомический театр,
в кабинеты,
в клиники.
Ходили — но далеко не все — на курсы юридического факультета. Но Сорбонна, то есть главное ядро парижского
Университета с целыми тремя факультетами, была предоставлена тем, кто из любопытства заглянет к тому или иному профессору. И
в первый же мой сезон
в «Латинской стране» я, ознакомившись с тамошним бытом студенчества, больше уже не удивлялся.
Все самое характерное, через что
прошел герой романа Телепнев
в"Ливонских Афинах" — испытал
в общих чертах и я, и мне пришлось бы неминуемо повторяться здесь, если б я захотел давать заново подробности о тогдашнем Дерпте,
университете, буршах, физиономии города.
Моя жизнь вне
университета проходила по материальной обстановке совсем не так, как у Телепнева. Мне пришлось сесть на содержание
в тысячу рублей ассигнациями, как тогда еще считали наши старики, что составляло неполных триста рублей, — весьма скудная студенческая стипендия
в настоящее время; да и тогда это было очень
в обрез, хотя слушание лекций и стоило всего сорок рублей.
Кажется, он происходил из духовного звания, воспитался и учился
в провинции,
в Пензе, вряд ли
прошел через
университет, держался особняком, совсем не был вхож
в тогдашние бойкие журнальные кружки.
Через такой эксперимент я еще не
проходил во всю мою долгую студенческую жизнь
в двух
университетах.
А этот скорый выбор сослужил мне службу, и немалую. Благодаря энциклопедической программе камерального разряда, где преподавали, кроме чисто юридических наук, химию, ботанику, технологию, сельское хозяйство, я получил вкус к естествознанию и незаметно
прошел в течение восьми лет,
в двух и даже трех
университетах, полный цикл университетского знания по целым трем факультетам с их разрядами.
Меня лечил молодой профессор терапии,
ходил ко мне и мой товарищ по Дерпту Л-ский,
в то время уже доцент Киевского
университета.
Поступив на «камеральный» разряд, я стал
ходить на одни и те же лекции с юристами первого курса
в общие аудитории; а на специально камеральные лекции, по естественным наукам, —
в аудитории, где помещались музеи, и
в лабораторию, которая до сих пор еще
в том же надворном здании, весьма запущенном, как и весь
университет, судя по тому, как я нашел его здания летом 1882 года, почти тридцать лет спустя.
Через все это я и
прошел, благодаря, главным образом, моему на иной взгляд порывистому и необдуманному шагу — переходу
в Дерптский
университет на другой факультет.
Воротившись с каникул осенью, мы, по старой привычке, спешили
в читальню, открывали дверь и
в изумлении останавливались: вместо читальни был большой, великолепно оборудованный… ватерклозет! Кафельный пол, белые писсуары, желтые двери уютных каюток. Нужно же было придумать!
Ходила острота, что
в Петербургском
университете произошли две соответственных перемены: вместо Андреевского — Владиславлев и вместо читальни — ватерклозет.
Последний, четвертый, год студенческой моей жизни
в Петербурге помнится мною как-то смутно. Совсем стало тихо и мертво. Почти все живое и свежее было выброшено из
университета. Кажется мне, я больше стал заниматься наукою. Стихи писать совсем перестал, но много писал повестей и рассказов, посылал их
в журналы, но неизменно получал отказы. Приходил
в отчаяние, говорил себе: «Больше писать не буду!» Однако
проходил месяц-другой, отчаяние улегалось, и я опять начинал писать.
Ничего
в жизни не легло у меня на душу таким загрязняющим пятном, как этот проклятый день. Даже не пятном: какая-то глубокая трещина
прошла через душу как будто на всю жизнь. Я слушал оживленные рассказы товарищей о демонстрации, о переговорах с Грессером и препирательствах с ним, о том, как их переписывали… Им хорошо. Исключат из
университета, вышлют. Что ждет их дома? Упреки родителей, брань, крики, выговоры? Как это не страшно! Или — слезы, горе, отчаяние? И на это можно бы идти.
В два часа Пирожков должен был попасть
в университет на диспут. Сколько времени не заглядывал он на университетский двор… Своей жизнью он решительно перестал жить. Зима
прошла поразительно скоро. И
в результате ничего… Работал ли он
в кабинете счетом десять раз? Вряд ли… Даже чтение не шло по вечерам… Беспрестанные помехи!..