Неточные совпадения
— Да, господа, немало-таки было у меня возни с этим
ханом! —
сказал Балалайкин, — трех невест в течение двух месяцев ему переслал — и все мало! Теперь четвертую подыскиваю!
А разве вот что
скажу: пока ты с своею опричниной в машкерах пляшешь, к заутрени звонишь да кровью упиваешься, наступит на тебя с заката Жигимонт, напрут с полуночи немцы да чудь, а с полудня и с восхода подымется
хан.
— Вишь ты, какой прыткий! —
сказал он, глядя на него строго. — Уж не прикажешь ли мне самому побежать к вам на прибавку? Ты думаешь, мне только и заботы, что ваша Сибирь? Нужны люди на
хана и на Литву. Бери что дают, а обратным путем набирай охотников. Довольно теперь всякой голи на Руси. Вместо чтоб докучать мне по все дни о хлебе, пусть идут селиться на те новые земли! И архиерею вологодскому написали мы, чтоб отрядил десять попов обедни вам служить и всякие требы исполнять.
— Я
сказал, как
ханов убили. Ну, убили их, и Гамзат въехал в Хунзах и сел в ханском дворце, — начал Хаджи-Мурат. — Оставалась мать-ханша. Гамзат призвал ее к себе. Она стала выговаривать ему. Он мигнул своему мюриду Асельдеру, и тот сзади ударил, убил ее.
— Нехорошо это, — строго
сказал Гамзало и вышел из комнаты. Хан-Магома подмигнул и на него и, покуривая, стал расспрашивать Лорис-Меликова, где лучше купить шелковый бешмет и папаху белую.
— Святой был не Шамиль, а Мансур, —
сказал Хан-Магома.
— И Ахмет-Хан и Шамиль, оба — враги мои, — продолжал он, обращаясь к переводчику. —
Скажи князю: Ахмет-Хан умер, я не мог отомстить ему, но Шамиль еще жив, и я не умру, не отплатив ему, —
сказал он, нахмурив брови и крепко сжав челюсти.
«Не тебя спрашивают, а
хана», —
сказал он мне.
— А он все Шамиля хвалит, —
сказал Хан-Магома, подавая руку Лорису. — Говорит, Шамиль — большой человек. И ученый, и святой, и джигит.
— Я написал ему, что чалму я носил, но не для Шамиля, а для спасения души, что к Шамилю я перейти не хочу и не могу, потому что через него убиты мои отец, братья и родственники, но что и к русским не могу выйти, потому что меня обесчестили. В Хунзахе, когда я был связан, один негодяй на…л на меня. И я не могу выйти к вам, пока человек этот не будет убит. А главное, боюсь обманщика Ахмет-Хана. Тогда генерал прислал мне это письмо, —
сказал Хаджи-Мурат, подавая Лорис-Меликову другую пожелтевшую бумажку.
— Ламорой твой Шамиль, —
сказал Хан-Магома, подмигивая Лорис-Меликову.
— Да, Хан-Магома — легкий человек, —
сказал Хаджи-Мурат.
Гамзат прислал
ханам послов
сказать, что, если они не примут хазават, он разорит Хунзах.
— У меня всего было двенадцать копеек, — оскаливая зубы,
сказал Хан-Магома.
— А выиграл, — быстро заговорил Хан-Магома, он рассказал, как он вчера, гуляя по Тифлису, набрел на кучку людей, русских денщиков и армян, игравших в орлянку. Кон был большой: три золотых и серебра много. Хан-Магома тотчас же понял, в чем игра, и, позванивая медными, которые были у него в кармане, вошел в круг и
сказал, что держит на все.
Он велел
сказать, что хочет служить
ханам так же, как его отец служил их отцу.
— Чтò пустое говорить? —
сказал Лука. — Ты
скажи, как с Гирей-ханом быть? Говорит, только проведи коня до Терека, а там хоть косяк целый давай, место найду. Ведь тоже гололобый, верить мудрено.
— Как коня запрягать! А вот еще я тебе
скажу, — понизив голову,
сказал Лукашка: — коли хочешь, мне кунак есть, Гирей-хан; звал на дорогу засесть, где из гор ездят, так вместе поедем; уж я тебя не выдам, твой мюрид буду.
— Вона! Мое через перенесет. Вот дай срок, их праздник будет, пойду к Гирей-хану в гости, бузу [Татарское пиво из пшена.] пить, —
сказал Лукашка, сердито отмахиваясь от липнувших к нему комаров.
Да, да, в шеломе,
А не в венце, с мечом заместо скиптра,
Он ждал татар. Но
хан, им устрашенный,
Бежал назад! И то
сказать: пятьсот
Нас вышло тысяч в поле. Без удара
Казы-Гирей рассыпан — и ни капли
Не пролилося русской крови!
— Шесть тысяч, — крепко прищурясь,
сказал Субханкулов. — Дешева не можнá. Кул у
хана — дешева не можнá.
А ежели Субханкулов
скажет, что Мокея Данилыча надо у самого
хана выкупить, а он дешево своих рабов не продает, так вы молвите ему: а как же, мол, ты, Махметушка, два года тому назад астраханского купеческого сына Махрушева Ивана Филипыча с женой да с двумя ребятишками у
хана за сто, за двести тиллэ выкупил?
Ханов не ответил. Разнуздал лошадей перед корытом. Потом
сказал...
В колючих исподлобья глазах Гребенкина мелькнула мягкая, слегка сконфуженная усмешка.
Ханов лениво
сказал...
— Слушайте, товарищ
Ханов. Что вы говорите, — это все и мне так близко!
Скажите мне, — вы раньше когда-нибудь читали Евангелие?
Ханов оживился и
сказал...
— А испытания какие Господь посылал на Кладенец… Татарский погром обрушился на наш край после разорения Владимира на Клязьме… Пришла гибель Кладенцу. Его князь один из немногих не пал духом и пошел на врагов и погиб в рядах своей рати… Шутка
сказать, когда это было: пятьсот с лишком лет назад… И
хан Берку чуть опять не истребил нашего города, и царевич татарский Драшна грозил ему огнем и мечом!
— Вот и
Ханов поехал на мост, —
сказала Марья Васильевна, увидев далеко вправо четверку. — Это, кажется, он едет?
— Здесь нам поворачивать вправо, —
сказал Ханов, садясь в коляску. — Прощайте! Всего хорошего!
Надо
сказать, что Мамон был особенно нелюбим народом за то, что, во время нашествия ордынского
хана Махмета на русскую землю, склонял великого князя на робкие меры и во всякое время шептал ему обо всем, что делалось в семейной жизни и на миру.
Тут ясно видно, для чего
хан нынешний туркам неприятен: для того, чтобы он не допустил их через Крым входить к нам, так
сказать, в сердце.
— Ты угадал бы, что это два брата, если б я и не объяснил тебе, —
сказал Аристотель, — отрывки того ж могущества, которое едва не задавило Руси и потому не задавило Европы! Именно это братья крымского
хана Менгли-Гирея, лучшего друга и союзника Иоаннова, Нордоулат и Айдар.