Неточные совпадения
— Мне очень бы желалось
знать, — начала она, — что пресловутая Наталья Долгорукова [Наталья Долгорукая (1714—1771) — княгиня Наталья Борисовна Долгорукова, дочь
фельдмаршала графа Б.П.Шереметева. Последовала за мужем И.А.Долгоруковым в ссылку. Написала «Записки» о своей жизни. Судьба ее стала темой поэмы И.И.Козлова, «Дум» К.Ф.Рылеева и других произведений.] из этого самого рода Шереметевых, которым принадлежит теперь Останкино?
В первую же неделю некоторые любимцы Ивана Матвеича слетели с мест, один даже попал на поселение, другие подверглись телесным наказаниям; самый даже старый камердинер, — он был родом турок,
знал французский язык, его подарил Ивану Матвеичу покойный
фельдмаршал Каменский, — самый этот камердинер получил, правда, вольную, но вместе с нею и приказание выехать в двадцать четыре часа, «чтобы другим соблазна не было».
Последнее было тем радостнее, что Иван Фомич, имевший на руках кучу дел, не мог оставить Варшавы и не сопровождал
фельдмаршала. Стало быть, очень важно было, чтобы он все
знал и мог все совершить, не требуя каких-нибудь частных разъяснений.
Это повеление препровождено было
фельдмаршалу генерал-прокурором князем Александром Алексеевичем Вяземским. Императрица писала: «Удостоверьтесь в том, действительно ли арестантка опасно больна. В случае видимой опасности,
узнайте, к какому исповеданию она принадлежит, и убедите ее в необходимости причаститься перед смертию. Если она потребует священника, пошлите к ней духовника, которому дать наказ, чтоб он довел ее увещаниями до раскрытия истины; о последующем же немедленно донести с курьером».
— Вы говорите, — сказал
фельдмаршал, — что воспитывались в Персии у этого Гали;
знаете вы восточные языки?
О спутниках принцессы 13 января 1776 года в тайной экспедиции
фельдмаршалом князем Голицыным и генерал-прокурором князем Вяземским постановлен был следующий приговор: «Принимая во уважение, что нельзя доказать участие Чарномского и Доманского в преступных замыслах самозванки, ни в чем не сознавшейся, что они оставались при ней скорее по легкомыслию и не
зная намерений обманщицы, к тому же Доманский был увлечен и страстью к ней, положено следствие об обоих прекратить.
Пленница стояла на своем. Ни «доказательные статьи», на которые так рассчитывала императрица, ни доводы, приводимые
фельдмаршалом, нимало не поколебали ее. Она твердила одно, что первое показание ее верно, что она сказала все, что
знает, и более сказанного ничего не
знает. Это рассердило наконец и добрейшего князя Голицына. В донесении своем императрице (от 13 июля) об этом свидании с пленницей он называет ее «наглою лгуньей».
Совершенно изнеможенная смертным недугом, пленница не возражала, но слабым голосом клялась
фельдмаршалу, что все написанное ею истинная правда, что она не
знает, кто были ее родители, и больше того, что прежде говорила и писала, по совести не может ничего сказать.
— Мне не в чем признаться, кроме того, что я прежде сказала. Что я
знаю, то все сказала, и сказала сущую правду. А больше того не могу ничего сказать, потому что ничего не
знаю. Не
знаю, господин
фельдмаршал. Видит бог, что ничего не
знаю, не
знаю, не
знаю.
Фельдмаршал писал также государыне, что по отзывам доктора и священника смерть самозванки должна последовать через несколько часов, почему он и дал приказание зарыть ее в самом равелине, чтобы ни поляки, с нею посаженные, ни камердинеры, ни Франциска фон-Мешеде не могли
узнать, что сталось с нею.
— Я сказала вам все, что
знаю, — с твердостию отвечала
фельдмаршалу пленница. — Чего же вы от меня еще хотите?
Знайте, господин
фельдмаршал, что не только самые страшные мучения, но сама смерть не может заставить меня отказаться в чем-либо от первого моего показания.
— Да ты молчи, лысый черт, коли тебя не спрашивают.
Знаешь, что во многоглаголании несть спасения, потому и молчи… Просидел век свой в деревне, как таракан за печью, так все тебе в диковину… Что за невидаль такая
фельдмаршал?.. Не бог
знает что!.. Захотел бы
фельдмаршалом быть, двадцать бы раз был. Не хочу да и все.
Когда
узнали, что он муж и только что несколько часов муж прелестной воспитанницы,
фельдмаршал сказал по-немецки...
Генерал-фельдмаршал сказал ей, что явился, чтобы получить от нее последнее повеление, и приказал мне созвать офицеров стражи. Они явились, и герцогиня со слезами на глазах сказала им, что они, конечно,
знают, как герцог-регент обходится с императором, с нею и ее супругом; что регент выказывает относительно ее так много злой воли, что имеет, как должно думать, намерение захватить императорский трон.
Неожиданное известие о том, что
фельдмаршал Ласси, командовавший русскими войсками, вступил на неприятельскую территорию и взял приступом крепость Вильманстранд, едва не погубило дела.
Узнав об этом, Шетарди поспешил к великой княжне и застал ее в отчаянии. Он старался поддержать в ней бодрость духа.
Солдаты уже
знали о полученной их любимым начальником царской милости. Громкое «ура» раскатилось по их рядам при появлении вновь назначенного
фельдмаршала.
Князь Вадбольский, управившись с Владимиром, поспешил к пастору и,
узнав, что он говорит по-русски, обласкал его; на принесенные же им жалобы, что так неожиданно и против условий схвачен человек, ему близкий, дан ему утешительный ответ, что это сделано по воле
фельдмаршала, именно для блага человека, в котором он принимает такое живое участие; и потому пастор убежден молчать об этом происшествии, как о важной тайне.
— Надевайте-ка своих жаворонков на голову и выслушайте меня. Мне есть до
фельдмаршала Бориса Петровича слово и дело; царю оно очень угодно будет;
узнает о нем, так сердце его взыграет, аки солнышко на светлое Христово воскресенье.
Владимир Андреевич припомнил свое детство в Смоленске, в доме родственников светлейшего. Он был воспитанником-приемышем. Кто были его родители — он не
знал. Затем он был отправлен в Москву в университетскую гимназию, откуда вышел в военную службу в один из армейских полков и прямо отправился на театр войны с Турцией. Неожиданно, с месяц, с два тому назад, он был отозван из своего полка и переведен в гвардию с командировкою в Петербург, в распоряжение светлейшего князя, генерал-фельдмаршала.
Средства спасения придуманы так, что никто об исполнении их не будет
знать, кроме третьего лица, именно Мурзенки, много обязанного несчастному (что Паткуль имел случай объяснить
фельдмаршалу и что мы
узнаем со временем).
«Вы
знаете, что я не произвожу никого через очередь и никогда не делаю обиды старшим, но вы, завоевав Польшу, сами себя сделали
фельдмаршалом».
Фельдмаршал устроивал тогда переправу в трех местах и, по вызову Паткуля, отряжал его в обход через мрачные леса Пекгофа (где через столетие должен был покоиться прах одного из великих соотечественников его и полководцев России [Барклая де Толли.]).
Узнав о поражении своих, Шереметев посылает им в помощь конные полки фон Вердена и Боура. Они силятся несколько времени посчитаться с неприятелем; но, видя, что мена невыгодна для них, со стыдом ретируются.
Я послан царскою Думою с наказом, как можно, дать
знать о злодейском умысле
фельдмаршалу; но боюсь с ним разойтись.
— Я никогда еще не смел этого делать с вами, господин
фельдмаршал, особенно в таких делах, от которых зависит ваше и мое доброе имя, благосостояние и слава государя, которому мы оба служим. Кому лучше
знать, как не главнокомандующему армиею, какими мелкими средствами можно вовремя и в пору произвесть великие дела.
«Я сам
знаю, как мы невластны в своих симпатиях и антипатиях», — думал князь Андрей, — «и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому
фельдмаршалу, другу отца.
Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
— Как же не
знаешь?.. Милорадович — русский
фельдмаршал?