Неточные совпадения
— Точно, точно. Так этот лекарь его
отец. Гм! — Павел Петрович повел
усами. — Ну, а сам господин Базаров, собственно, что такое? — спросил он с расстановкой.
Перед этим он стал говорить меньше, менее уверенно, даже как будто затрудняясь в выборе слов; начал отращивать бороду,
усы, но рыжеватые волосы на лице его росли горизонтально, и, когда верхняя губа стала похожа на зубную щетку,
отец сконфузился, сбрил волосы, и Клим увидал, что лицо
отцово жалостно обмякло, постарело.
Мне кажется, что у меня было два
отца: до семи лет — один, — у него доброе, бритое лицо с большими
усами и веселые, светлые глаза.
Отец тоже незаметно, но значительно изменился, стал еще более суетлив, щиплет темненькие
усы свои, чего раньше не делал; голубиные глаза его ослепленно мигают и смотрят так задумчиво, как будто
отец забыл что-то и не может вспомнить.
— По мужу. Истомина — по
отцу. Да, — сказал Долганов, отбрасывая пальцем вправо-влево мокрые жгутики
усов. — Темная фигура. Хотя — кто знает? Савелий Любимов, приятель мой, — не верил, пожалел ее, обвенчался. Вероятно, она хотела переменить фамилию. Чтоб забыли о ней. Нох эйн маль [Еще одну (нем.).], — скомандовал он кельнеру, проходившему мимо.
Таковы были сношения между сими двумя владельцами, как сын Берестова приехал к нему в деревню. Он был воспитан в *** университете и намеревался вступить в военную службу, но
отец на то не соглашался. К статской службе молодой человек чувствовал себя совершенно неспособным. Они друг другу не уступали, и молодой Алексей стал жить покамест барином, отпустив
усы на всякий случай.
— Тебе «кажется», а она, стало быть, достоверно знает, что говорит. Родителей следует почитать. Чти
отца своего и матерь, сказано в заповеди. Ной-то выпивши нагой лежал, и все-таки, как Хам над ним посмеялся, так Бог проклял его. И пошел от него хамов род. Которые люди от Сима и Иафета пошли, те в почете, а которые от Хама, те в пренебрежении. Вот ты и мотай себе на
ус. Ну, а вы как учитесь? — обращается он к нам.
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся!» Что прикажешь делать? у
отца сердце не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под окнами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные
усы, да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав.
Одно время служил у
отца кучер Иохим, человек небольшого роста, с смуглым лицом и очень светлыми
усами и бородкой. У него были глубокие и добрые синие глаза, и он прекрасно играл на дудке. Он был какой-то удачливый, и все во дворе его любили, а мы, дети, так и липли к нему, особенно в сумерки, когда он садился в конюшне на свою незатейливую постель и брал свою дудку.
Князь проговорил свои несколько фраз голосом неспокойным, прерываясь и часто переводя дух. Всё выражало в нем чрезвычайное волнение. Настасья Филипповна смотрела на него с любопытством, но уже не смеялась. В эту самую минуту вдруг громкий, новый голос, послышавшийся из-за толпы, плотно обступившей князя и Настасью Филипповну, так сказать, раздвинул толпу и разделил ее надвое. Перед Настасьей Филипповной стоял сам
отец семейства, генерал Иволгин. Он был во фраке и в чистой манишке;
усы его были нафабрены…
— Ровнешенько двести. Ну-с, она и воротилась в Краков. Отец-то не принял, проклял, она умерла, а князь перекрестился от радости. Я там был, мед пил, по
усам текло, а в рот не попало, дали мне шлык, а я в подворотню шмыг… выпьем, брат Ваня!
Вообще ему стало житься легче с тех пор, как он решился шутить. Жену он с утра прибьет, а потом целый день ее не видит и не интересуется знать, где она была. Старикам и в
ус не дует; сам поест, как и где попало, а им денег не дает. Ходил
отец к городничему, опять просил сына высечь, но времена уж не те. Городничий — и тот полюбил Гришку.
Это был ее
отец, с своим румяным лицом и белыми
усами и бакенбардами.
Отец и сын опять сделали несколько туров по комнате. Иудушка шел нехотя, словно жаловался, что сын держит его в плену. Петенька, подбоченившись, следовал за ним, кусая
усы и нервно усмехаясь.
В длинной раздвоенной бороде
отца протопопа и в его небольших
усах, соединяющихся с бородой у углов рта, мелькает еще несколько черных волос, придающих ей вид серебра, отделанного чернью.
Потом явилась дородная баба Секлетея, с гладким лицом, тёмными
усами над губой и бородавкой на левой щеке. Большеротая, сонная, она не умела сказывать сказки, знала только песни и говорила их быстро, сухо, точно сорока стрекотала. Встречаясь с нею,
отец хитро подмигивал, шлёпал ладонью по её широкой спине, называл гренадёром, и не раз мальчик видел, как он, прижав её где-нибудь в угол, мял и тискал, а она шипела, как прокисшее тесто.
Полицмейстер с огромными
усами, какой-то генерал, похожий на Суворова, и мой
отец стояли, прислонясь к загородке оркестра, и важно оглядывали публику, пока играла музыка, и потом все они сели в первом ряду…
Отец Христофор отхлебнул из блюдечка, вытер
усы и покрутил головой.
Конечно, они — взрослые,
отцы семейств и слишком серьезны для того, чтобы увлекаться игрушками, они держатся так, как будто всё это нимало не касается их, но дети очень часто умнее взрослых и всегда искреннее, они знают, что похвала и старику приятна, и — не скупятся на похвалы мастерам, заставляя их поглаживать
усы и бороды, чтобы скрыть улыбки удовлетворения и удовольствия.
Большой, бритый, без
усов, украшенный множеством сверкающих камней,
отец проговорил, закуривая сигару...
Черная клинообразная бородка и маленькие
усы вздрагивали на его сухом лице, с хрящеватым, как у
отца, носом.
Фома, наблюдая за игрой физиономии старика, понял, что он боится
отца. Исподлобья, как волчонок, он смотрел на Чумакова; а тот со смешной важностью крутил седые
усы и переминался с ноги на ногу перед мальчиком, который не уходил, несмотря на данное ему разрешение.
Слова молитвы, похожей на требование, вылетали из круглых ртов белым паром, замерзая инеем на бровях и
усах басов, оседая в бородах нестройно подпевавшего купечества. Особенно пронзительно, настойчиво и особенно не в лад хору пел городской голова Воропонов, сын тележника; толстый, краснощёкий, с глазами цвета перламутровых пуговиц, он получил в наследство от своего
отца вместе с имуществом и неукротимую вражду ко всем Артамоновым.
Таким остался
отец до глубокой старости, с тою разницей, что все короче подстригал на затылке скудные седины, сохраняя те же стриженые
усы и бакенбарды и ту же несообщительную сдержанность выражения.
Отворил окно, поманил пальцем… Жили у нас во дворе, во флигелечке, два брата — бомбардиры отставные, здоровенные, подлецы, усищи у каждого по аршину, морды красные… Сапожничали: где починить, где подметку подкинуть, где и новую пару сшить, а более насчет пьянства. Вошли в комнату, стали у косяков, только
усами водят, как тараканы: не перепадет ли?
Отец подносит по рюмочке.
На Поречной стройно вытянулись лучшие дома, — голубые, красные, зеленые, почти все с палисадниками, — белый дом председателя земской управы Фогеля, с башенкой на крыше; краснокирпичный с желтыми ставнями — головы; розоватый —
отца протоиерея Исаии Кудрявского и еще длинный ряд хвастливых уютных домиков — в них квартировали власти: войсковой начальник Покивайко, страстный любитель пения, — прозван Мазепой за большие
усы и толщину; податной инспектор Жуков, хмурый человек, страдавший запоем; земский начальник Штрехель, театрал и драматург; исправник Карл Игнатьевич Вормс и развеселый доктор Ряхин, лучший артист местного кружка любителей комедии и драмы.
— Ничего, ничего, — улыбаясь чуть заметно под своими
усами, проговорил
отец Сергий, — не прерывайте службу.
Один козак, бывший постарее всех других, с седыми
усами, подставивши руку под щеку, начал рыдать от души о том, что у него нет ни
отца, ни матери и что он остался одним-один на свете. Другой был большой резонер и беспрестанно утешал его, говоря: «Не плачь, ей-богу не плачь! что ж тут… уж бог знает как и что такое». Один, по имени Дорош, сделался чрезвычайно любопытен и, оборотившись к философу Хоме, беспрестанно спрашивал его...
Назаров смотрел через дверь, как сопит и дёргается на сбитой постели расслабленное, неприятно пахучее тело
отца, шевелятся серые
усы на неузнаваемом лице. Тучей вились мухи, ползали по клейкому лбу, путались в бороде, лезли в чёрный рот, — он сурово сказал тётке...
Но он, пискарь-сын, отлично запомнил поучения пискаря-отца, да и на
ус себе намотал.
«Что скажешь в таком деле, сокол? То-то! Нур сказал было: „Надо связать его!..“ Не поднялись бы руки вязать Лойко Зобара, ни у кого не поднялись бы, и Нур знал это. Махнул он рукой да и отошел в сторону. А Данило поднял нож, брошенный в сторону Раддой, и долго смотрел на него, шевеля седыми
усами, на том ноже еще не застыла кровь Радды, и был он такой кривой и острый. А потом подошел Данило к Зобару и сунул ему нож в спину как раз против сердца. Тоже
отцом был Радде старый солдат Данило!
Жених! жених! Коляска под крыльцом.
Отец и дочка входят с офицером. —
Не вышел ростом, не красив лицом,
Но мог бы быть товарищам примером:
Весь раздушон, хохол торчит вихром,
Торчат
усы изысканным манером,
И воротник как жар, и белый кант,
И сахара белее аксельбант.
Тонкая, красивая рука моего отца-дяди крестит меня; мягкие, шелковистые
усы щекочут мою щеку…
Глава семьи был мужчина лет пятидесяти семи с сильной проседью в волосах. Он был широк в костях, имел нос с горбинкой, подслеповатые глаза, носил бороду и редкие
усы. Родом он был с Амура.
Отец его, как я узнал впоследствии, был полукореец, полугольд, а мать орочка. Нашего нового знакомого звали Лайгур.
Состоя на одних со мною правах и потому будучи обязан служить приказным, он, однако, бросил свою гражданскую палату — и, переместись в аристократическую канцелярию к начальнику, ведшему за
усы его
отца, взирал свысока на всех заседателей и надсмотрщиков, которых мог обогнать одним шагом.
Мать моя была не одна возмущена тем, что Б. провел за
усы киевского Кошута, — Альтанскому это было еще более противно; но как матушка этим возмущалась, то Альтанский старался скрыть свое негодование и рифмовал «
отец, молодец, наконец и ларец».
— Вот так, смотрите:
отец шел вот так по той дорожке, а Б… вот так по этой… Тут они встретились, поговорили, и Б… его взял за
усы и повел… Вот по аллее, вот точно таким образом.
Так погиб от прелой нитки мой храбрый и честный, изрубленный в боях
отец, которого я мало знал и черты которого в настоящее время едва могу воскресить в моей памяти. Едва помню его бравую военную фигуру, коротко остриженную голову,
усы и бакенбарды с седыми концами, горячий цвет лица и синие глаза: вот и все.
— Честное слово вам даю, совершенно взял вот так за
усы, но
отец его в руку…
— Если заменить этот пушок на твоей губе густыми
усами, бросить несколько седых волос в голову и немножко поставить лицо, ты был бы настоящий двойник твоего
отца. Это обещает, что ты будешь иметь недурную наружность.
А тот к полицеймейстеру, и рассказал, что мой
отец похож на Кошута, а полицеймейстер Б…, а Б… встретил
отца на гулянье в саду, взял рукой вот так за
усы: «Пане Кошут, говорит, что это у вас такое?», а
отец мой — он ужасно какой находчивый — он нимало не смешался и говорит: «Это вата», а тот его прямо за
усы и повел перед всей публикой по аллее.
Отец, слушая деда, крутил только свой длинный черный
ус да хмурил свои тонкие брови.
Как раз в то время, когда Хлебников подходил к палисаднику священнического домика, из него вышел сам
отец Иосиф, еще не старый человек, с открытым, строгим лицом, опушенным небольшою жидкою бородкой и
усами, и какими-то светящимися неизмеримой добротой серыми глазами.
Скорее деньги Иоганна фон Ферзена, чем еще только расцветшая красота его дочери Эммы за несколько лет до того времени, к которому относится наш рассказ, сильно затронули сердце соседа и приятеля ее
отца, рыцаря Эдуарда фон Доннершварца, владельца замка Вальден, человека хотя и молодого еще, но с отталкивающими чертами опухшего от пьянства лица и торчащими в разные стороны рыжими щетинистыми
усами.
Вечером приехал
отец. Он был очень миловидный и совсем еще не старый — не более лет пятидесяти двух или трех. Манера держаться у него была военная, и он был в отставном военном сюртуке, со шпорами, но без
усов. Мы его никогда ранее не видали и потому не заметили, как он вошел в комнату сына, а узнали его уже тогда, когда он оттуда вышел.
— А мы делаем это, — сказал дьявол с
усами, величественно откидывая голову назад, — точно так же, как делал это наш
отец и повелитель при избрании Саула на царство.
Скорее деньги Иоганна фон-Ферзен, чем еще только расцветшая красота его дочери Эммы за несколько лет до того времени, к которому относится наш рассказ, сильно затронули сердце соседа и приятеля ее
отца, рыцаря Эдуарда фон-Доннершварца, владельца замка Вальден, человека хотя и молодого еще, но с отталкивающими чертами опухшего от пьянства лица и торчащими в разные стороны рыжими щетинистыми
усами.
— Прикажи, отец-командер, выручим! — закричал Бутырского полка солдат с седыми
усами.
Отец Иоанн отодвинул щеколду и сам быстро отошел от калитки. В последнюю вошел парень лет двадцати пяти, судя по костюму, фабричный, с обстриженными в скобку белокурыми волосами, с лицом, опушенным жидкой бородой, и
усами, цвет которых был светлее цвета волос на голове, и с бегающими хитрыми серыми глазами.
До вас хорхирей едет!» А
отец и
усом не вел и нимало не думал поспешить, а, будучи весь в воде, даже как будто с усмешкою глядел на архиерейскую карету.