Неточные совпадения
А уж Тряпичкину, точно, если кто
попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная
бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
И выхватив у Сони
бумажку, Катерина Ивановна скомкала ее в руках и бросила наотмашь прямо в лицо Лужина. Катышек
попал в глаз и отскочил
на пол. Амалия Ивановна бросилась поднимать деньги. Петр Петрович рассердился.
И Катерина Ивановна не то что вывернула, а так и выхватила оба кармана, один за другим наружу. Но из второго, правого, кармана вдруг выскочила
бумажка и, описав в воздухе параболу,
упала к ногам Лужина. Это все видели; многие вскрикнули. Петр Петрович нагнулся, взял
бумажку двумя пальцами с пола, поднял всем
на вид и развернул. Это был сторублевый кредитный билет, сложенный в восьмую долю. Петр Петрович обвел кругом свою руку, показывая всем билет.
У меня в кисете был перочинный ножик и карандаш, завернутые в
бумажке; я с самого начала думал об них и, говоря с офицером, играл с кисетом до тех пор, пока ножик мне
попал в руку, я держал его сквозь материю и смело высыпал табак
на стол, жандарм снова его всыпал. Ножик и карандаш были спасены — вот жандарму с аксельбантом урок за его гордое пренебрежение к явной полиции.
— Сегодня сообщили в редакцию, что они арестованы. Я ездил проверить известие: оба эти князя никакие не князья, они оказались атаманами шайки бандитов, и деньги, которые проигрывали, они привезли с последнего разбоя в Туркестане. Они
напали на почту, шайка их перебила конвой, а они собственноручно зарезали почтовых чиновников, взяли ценности и триста тысяч новенькими
бумажками, пересылавшимися в казначейство. Оба они отправлены в Ташкент, где их ждет виселица.
— Гм! — говорил Николай в следующую минуту, глядя
на нее через очки. — Кабы этот ваш мужичок поторопился прийти к нам! Видите ли, о Рыбине необходимо написать
бумажку для деревни, ему это не повредит, раз он ведет себя так смело. Я сегодня же напишу, Людмила живо ее напечатает… А вот как
бумажка попадет туда?
В этот же день, возвращаясь домой после завтрака
на Арбатской площади, в пирожной лавке, мы встретили компанию возвращавшихся из отпуска наших юнкеров,
попали в трактир «Амстердам»
на Немецком рынке, и к 8 часам вечера от четвертной
бумажки у меня в кармане осталась мелочь.
Выпив молча стаканов шесть, Кузьмичов расчистил перед собой
на столе место, взял мешок, тот самый, который, когда он
спал под бричкой, лежал у него под головой, развязал
на нем веревочку и потряс им. Из мешка посыпались
на стол пачки кредитных
бумажек.
Я сам был игрок; я почувствовал это в ту самую минуту. У меня руки-ноги дрожали, в голову ударило. Конечно, это был редкий случай, что
на каких-нибудь десяти ударах три раза выскочил zero: но особенно удивительного тут не было ничего. Я сам был свидетелем, как третьего дня вышло три zero сряду и при этом один из игроков, ревностно отмечавший
на бумажке удары, громко заметил, что не далее, как вчера, этот же самый zero
упал в целые сутки один раз.
Селиван тогда сейчас же и выкидывал хитрость: он выставлял огонь
на свое окошко и
на этот свет к нему
попадали купцы с толстыми черезами, дворяне с потайными шкатулками и попы с меховыми треухами, подложенными во всю ширь денежными
бумажками.
— То-то, видно, не по нраву пришлось, что дело их узнано, — отвечал Петр; потом, помолчав, продолжал: — Удивительнее всего, голова, эта
бумажка; написано в ней было всего только четыре слова:
напади тоска
на душу раба Петра. Как мне ее, братец, один человек прочитал, я встал под ветром и пустил ее от себя — так, голова, с версту летела, из глаз-на-ли пропала, а
на землю не
падает.
— А так: англичанка тоже не дерзнула ангельский лик портить, а сделала печать
на бумажке и подвела ее под края оклада… Оно это было очень умно и искусно ею устроено, но Лука как нес иконы, так они у него за пазухой шевелились, и оттого печать и
спала.
«Наверно, — думаю, — это кто-нибудь с воли через забор кинул, да не
попал куда надо, а к нам с старушкой вбросил. И думаю себе: развернуть или нет эту
бумажку? Кажется, лучше развернуть, потому что
на ней непременно что-нибудь написано? А может быть, это кому-нибудь что-нибудь нужное, и я могу догадаться и тайну про себя утаю, а записочку с камушком опять точно таким же родом кому следует переброшу».
Я подношу к бледному огню Шандора кредитные
бумажки, зажигаю их и бросаю
на землю. Из груди Каэтана вдруг вырывается стон. Он делает большие глаза, бледнеет и
падает своим тяжелым телом
на землю, стараясь затушить ладонями огонь
на деньгах… Это ему удается.
В то время как я, углубившись в работу, выводила палочки и углы, ко мне
на пюпитр
упала бумажка, сложенная вчетверо. Я недоумевающе развернула ее и прочла...
Он покрутил в руке этот комок, помял, для чего-то оглянулся
на монахов, потом опять помял.
Бумажки и серебряные деньги, скользя меж пальцев, друг за дружкой
попадали обратно в кошелек, и в руке остался один только двугривенный… Мельник оглядел его, потер между пальцами и, крякнув, побагровев, подал его матери.
Тася опустила голову.
Бумажки упали на кровать. Она этого не заметила, потом очнулась, увидала, что у ней нет ничего в руке, испугалась. Долго ли потерять? Она вскочила, подошла к письменному столу и заперла деньги в ящик, где у ней лежало несколько тетрадок, переписанных ее рукой, — роли.
Проводив своего пациента, генеральша минуту глазами, полными слез, глядит
на отца Аристарха, потом ласкающим, благоговеющим взором обводит аптечку, лечебники, счета, кресло, в котором только что сидел спасенный ею от смерти человек, и взор ее
падает на оброненную пациентом
бумажку. Генеральша поднимает
бумажку, разворачивает ее и видит в ней три крупинки, те самые крупинки, которые она дала в прошлый вторник Замухришину.
Замухришин выпрашивает еще корову, рекомендательное письмо для дочки, которую намерен везти в институт, и… тронутый щедротами генеральши, от наплыва чувств всхлипывает, перекашивает рот и лезет в карман за платком… Генеральша видит, как вместе с платком из кармана его вылезает какая-то красная
бумажка и бесшумно
падает на пол.
И он повернулся к столу, сунув
бумажку так, что, если б Мартыныч не подхватил ее, она бы
упала на пол.
— Пресчастливая! Ночей не
спит; а днем все ходит из угла в угол и
на кусочках
бумажки все записывает, все записывает. Лицо у ней так и горит. Руки дрожат в нервной ажитации. Все у ней назревает, назревает сюжет, а потом вдруг начнет метаться, когда ей что-нибудь не дается. Мучится, бедная, вся позеленеет. Зато как рада, когда у ней все это прояснится. И тогда пишет, как я говорю, запоем! Скажите, разве она не счастливая?
— Да так; рассказал он мне, что как доктора-то его к смерти приговорили, он это услыхал, и грусть
на него в те поры
напала, кому его капитал достанется. А было у него в ладанке,
на кресте, пятьсот рублей — все четвертными
бумажками — зашито. И порешил он их съесть; мед-то ему дали, он их изорвал, смешал с ним, да и слопал, прости, Господи!