Неточные совпадения
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне,
к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого места упасть! И растянулся, как
черт знает что такое. (
Уходит; за ним Бобчинский.)
— Говорил? Забыл. Но тогда я не мог говорить утвердительно, потому даже невесты еще не видал; я только намеревался. Ну, а теперь у меня уж есть невеста, и дело сделано, и если бы только не дела, неотлагательные, то я бы непременно вас взял и сейчас
к ним повез, — потому я вашего совета хочу спросить. Эх,
черт! Всего десять минут остается. Видите, смотрите на часы; а впрочем, я вам расскажу, потому это интересная вещица, моя женитьба-то, в своем то есть роде, — куда вы? Опять
уходить?
Такой процент, говорят, должен
уходить каждый год… куда-то…
к черту, должно быть, чтоб остальных освежать и им не мешать.
— А ты — умен! На кой
черт нужен твой ум? Какую твоим умом дыру заткнуть можно? Ну! Учитесь в университетах, — в чьих?
Уйди! Иди
к черту! Вон…
Робко
ушел к себе Райский, натянул на рамку холст и начал
чертить мелом. Три дня
чертил он, стирал, опять
чертил и, бросив бюсты, рисунки, взял кисть.
Исправнику лошадиную кладь закатил и сказал, что если он завтра не поедет, то я еду
к другому телу; бабу записал умершею от апоплексического удара, а фельдшеру дал записочку
к городничему, чтобы тот с ним позанялся; эскадронному командиру сказал: «убирайтесь, ваше благородие,
к черту, я ваших мошенничеств прикрывать не намерен», и написал, что следовало; волка посоветовал исправнику казнить по полевому военному положению, а от Ольги Александровны, взволнованной каретою немца Ицки Готлибовича Абрамзона,
ушел к вам чай пить.
— Ну, и
черт с тобой! — произнес Павел, когда Плавин
ушел. — Но каков, однако, пролаза, — прибавил он, — на два дня приехал в Москву, успел уже съездить
к генерал-губернатору и получить от него приглашение на бал. У него и маменька такая была, шлендой и звали; по всем важным господам таскалась, вот и он наследовал от нее это милое свойство.
— В-вся рота идет, к-как один ч-человек — ать! ать! ать! — говорил Слива, плавно подымая и опуская протянутую ладонь, — а оно одно, точно на смех — о! о! — як тот козел. — Он суетливо и безобразно ткнул несколько раз указательным пальцем вверх. — Я ему п-прямо сказал б-без церемонии: уходите-ка, п-почтеннейший, в друг-гую роту. А лучше бы вам и вовсе из п-полка
уйти. Какой из вас
к черту офицер? Так, м-междометие какое-то…
— Пропали вы, что ли? Так вы вот за что принялись? На всех донесете, а сами в монастырь
уйдете или
к черту… Но ведь я вас всё равно укокошу, хоть бы вы и не боялись меня!
Пустобайка. Сору-то сколько…
черти! Вроде гуляющих, эти дачники… появятся, насорят на земле — и нет их… А ты после ихнего житья разбирай, подметай… (Громко, с досадой стучит трещоткой и свистит. Кропилкин отвечает свистом. Пустобайка
уходит. Калерия выходит и садится под соснами, печальная, задумчивая. Прислушивается
к пению, покачивая головой, тихо подпевает. С правой стороны в лесу раздается голос Пустобайки.)
— Я
ухожу!
К черту и бенефис и театр.
Ухожу!
Бубнов. Я говорю — старика-то кто-то уложил… (Шум на сцене гаснет, как огонь костра, заливаемый водою. Раздаются отдельные возгласы вполголоса: «Неужто?», «Вот те раз!», «Ну-у?», «Уйдем-ка, брат!», «Ах,
черт!». «Теперь — держись!», «Айда прочь, покуда полиции нет!» Толпа становится меньше.
Уходят Бубнов, Татарин. Настя и Квашня бросаются
к трупу Костылева.)
— Это всего лучше! Возьмите все и — шабаш! А я — на все четыре стороны!.. Я этак жить не могу… Точно гири на меня навешаны… Я хочу жить свободно… чтобы самому все знать… я буду искать жизнь себе… А то — что я? Арестант… Вы возьмите все это…
к черту все! Какой я купец? Не люблю я ничего… А так —
ушел бы я от людей… работу какую-нибудь работал бы… А то вот — пью я… с бабой связался…
Однажды Митька,
к великой радости моей, принес копье, на которое кузнец насадил железный наконечник, и так как наискось против крыльца дома стоял пустой флигель, бывший когда-то на моей памяти малярной мастерской, то мы
уходили в него и,
начертивши углем на дверях круги с черным центром упражнялись в метании копья.
— Ну тя
к черту! — махнул рукой Челкаш. — Влюбился ты в меня, что ли? Мнется, как девка!.. Али расставанье со мной тошно? Эй, сосун! Говори, что ты? А то
уйду я!..
— Как это будет хорошо! — воскликнул он. — А тут, бог даст, — прибавил он, обращаясь
к Савелью, — и вы, мой друг Савелий Никандрыч, переедете
к нам в Петербург. Мы вам отведем особую комнату и найдем приличную службу. Что,
черт возьми, губить свой век в деревне?.. Дай-ка вам дорогу с вашим умом, как вы далеко
уйдете.
Тетерев. Елена Николаевна, —
уйдите! Пошлите их всех
к черту!
— Ну, душка, — говорил, унявшись, Масуров и обращаясь
к жене, — вели-ка нам подать закусить, знаешь, этого швейцарского сырку да хереску. Вы, братец, извините меня, что я
ушел; страстишка! Нельзя: старый, знаете, коннозаводчик. Да,
черт возьми! Славный был у меня завод! Как вам покажется, Павел Васильич? После батюшки мне досталось одних маток две тысячи.
Я с любопытством взглянул на нее. Синяя
черта, извиваясь между хребтов, горных речек и падей,
уходила на северо-восток, захватывала значительную часть течения Лены и ее безымянных притоков, подходила
к водоразделу Енисея на северо-западе, а на юго-востоке широким синим пятном
к ней придвигался Байкал…
Рябинин. Ну, — всё равно! Он предложил мне пристрелить попа. Спрашиваю: зачем? Для возбуждения храбрости, говорит. Вот, — свинья! Для возбуждения храбрости, идиот! Вы его отшейте, нам таких — не надо! Обязательно —
к чёрту!
К эсерам… Ну, я готов на чердак… (
Уходит с Глафирой.)
Куницын. Нет, братец, нет, как хочешь, ты тут во всем виноват!.. Каким же образом женщину, привыкшую
к довольству, держать в этакой конуре и кормить протухлой колбасой и картофелем! Это какая хочешь
уйдет — не выдержит. Я тебе всегда говорил, что деньги нынче все значат! Ну, если их нет, а они надобны, так украдь их,
черт возьми! Поверь, что на деле моя философия всегда твоей верней будет!
Блохин (вскакивает). Это свинство! Это… это
черт знает что такое! Я больше никогда… (
Уходит к обрыву и стоит там один, насупившись.)
Михайла (слезает с печи). Вишь ты, солнышко-то уж высоко. (Встает, обувается.) Видно, за водой с старухой
ушли. Болит, голова болит. Да не стану. Ну ее
к чертям. (Молится богу, умывается.) Пойти запрягать.
2-й старик. Эка невидаль! Ну те
к черту! Не хочу с тобой говорить,
уйду.
Глагольев 2 (вскакивает). Клянусь, что это великая идея!.. Миллион
чертей! Я спрошу, Платонов, и даю вам честное слово, что она моя! У меня предчувствие есть! Сейчас же спрошу! Держу пари, что она моя! (Бежит
к дому и у двери сталкивается с Анной Петровной и Трилецким.) Mille pardons [Тысячу извинений (франц.).], madame! (Расшаркивается и
уходит.)
От Сони Раскольников
ушел потому, что там была «или ее дорога, или его». Ее дорога — возвращение по сю сторону
черты,
к добру. Его дорога — пребывание за
чертою, скорбное подвижничество во имя дьявола. Какой же дороги он ждал от Свидригайлова?
Висленев
ушел к себе, заперся со всех сторон и, опуская штору в окне, подумал: «Ну,
черт возьми совсем! Хорошо, что это еще так кончилось! Конечно, там мой нож за окном… Но, впрочем, кто же знает, что это мой нож?.. Да и если я не буду спать, то я на заре пойду и отыщу его…»
— Ни гласа, ни воздыхания, — проворчал Жирков, возвращаясь ощупью
к крыльцу. — Своего извозчика
услал, а тут и днем-то извозчиков не найдешь. Ну, положение! Придется до утра ждать!
Чёрт подери, корзина промокнет и платье изгадится. Двести рублей стоит… Ну, положение!
— А ну те
к черту, паралик лохматый! — вдруг сердито крикнула Мотька, схватила ведра и стремительно
ушла в ворота.
С тем и
ушла. Головку
к шелковой думке приклонила, —
к подушечке махонькой, — вздохнула, об судьбе своей горькой призадумалась, однако ж слеза не идет —
черт свое дело сделал.