Неточные совпадения
Да и
в словесных
науках они, как видно, не далеко
уходили…» — Тут на минуту Кошкарев остановился и сказал: —
В этом месте, плут… он немножко кольнул вас.
Своими корнями
наука уходит в глубь, которую нельзя исследовать просто научно, а верхами своими
наука поднимается к небу.
В то время, когда его коллеги занимались вперемежку политикой, любовью, театром и немножко
наукой, Рамзес весь
ушел в изучение всевозможных гражданских исков и претензий,
в крючкотворные тонкости имущественных.
Науки, как он понимал их, не занимали десятой доли его способностей; жизнь
в его студенческом положении не представляла ничего такого, чему бы он мог весь отдаться, а пылкая, деятельная, как он говорил, натура требовала жизни, и он вдался
в кутеж такого рода, какой возможен был по его средствам, и предался ему с страстным жаром и желанием
уходить себя, чем больше во мне силы.
То мне хотелось
уйти в монастырь, сидеть там по целым дням у окошка и смотреть на деревья и поля; то я воображал, как я покупаю десятин пять земли и живу помещиком; то я давал себе слово, что займусь
наукой и непременно сделаюсь профессором какого-нибудь провинциального университета.
Признаемся, мы с удовольствием думали, как далеко
ушла в одно столетие наша историческая
наука, — сравнивая с забавной наивностью «новгородского баснословца» — твердый и уверенный голос современного историка, способный возбудить к нему полное доверие.
Но ведь я не пейзажист только, я ведь еще гражданин, я люблю родину, народ, я чувствую, что если я писатель, то я обязан говорить о народе, об его страданиях, об его будущем, говорить о
науке, о правах человека и прочее и прочее, и я говорю обо всем, тороплюсь, меня со всех сторон подгоняют, сердятся, я мечусь из стороны
в сторону, как лисица, затравленная псами, вижу, что жизнь и
наука все
уходят вперед и вперед, а я все отстаю и отстаю, как мужик, опоздавший на поезд, и
в конце концов чувствую, что я умею писать только пейзаж, а во всем остальном я фальшив, и фальшив до мозга костей.
Мухоедов, кажется, сильно отстал от века, может быть, забросил свою любимую
науку, не читал новых книжек и все глубже и глубже
уходил в свою скорлупу, но никакие силы не
в состоянии были сдвинуть его с заветной точки, тут он оказал страшный отпор и остался Мухоедовым, который плюнул на все, что его смущало; мне жаль было разбивать его старые надежды и розовые упования, которыми он еще продолжал жить
в Пеньковке, но которые за пределами этой Пеньковки заменены были уже более новыми идеями, стремлениями и упованиями.
Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого — и кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела — будет ли то новая идея, шаг
в науке,
в политике,
в войне — ни группировались люди, им никуда не
уйти от двух главных мотивов борьбы: от совета «учиться, на старших глядя», с одной стороны, и от жажды стремиться от рутины к «свободной жизни» вперед и вперед — с другой.
Оставляю ученые рассуждения и обращаюсь к своей материи. Батенька не хотели наслаждаться одним удовольствием, доставляемым ученостью сыновей своих, и пожелали разделить свое с искренними приятелями своими. На таков конец затеяли позвать гостей обедать на святках. И перебранили же маменька и званых гостей, и учивших нас, и кто выдумал эти глупые
науки! И вое однако ж тихомолком, чтоб батенька не слыхали; все эти проклятия
ушли в уши поварки, когда приходила требовать масла, соли, оцета, родзынков и проч.
— И опять через неделю
уйдешь. Ты знаешь, что он сделал прошлой весной, — сказал, обращаясь ко мне, Челновский. — Поставил я его на место, сто двадцать рублей
в год платы, на всем готовом, с тем чтобы он приготовил ко второму классу гимназии одного мальчика. Справили ему все, что нужно, снарядили доброго молодца. Ну, думаю, на месте наш Овцебык! А он через месяц опять перед нами как вырос. Еще за свою
науку и белье там оставил.
В эту пору сомнений и разочарований я с особенною охотою стал
уходить в научные занятия. Здесь,
в чистой
науке, можно было работать не ощупью, можно было точно контролировать и проверять каждый свой шаг; здесь полновластно царили те строгие естественнонаучные методы, над которыми так зло насмехалась врачебная практика. И мне казалось, — лучше положить хоть один самый маленький кирпич
в здание великой медицинской
науки будущего, чем толочь воду
в ступе, делая то, чего не понимаешь.
Меньшой сын, как узнал, что у него ничего не будет,
ушел в чужие страны и выучился мастерствам и
наукам, а старший жил при отце и ничему не учился, потому что знал, что будет богат.
Ведь у него теперь никаких прав нет!.. Будут его «пороть». Это слово слышит он по ночам — точно кто произносит над его ухом. Мужик! Бесправный! Ссыльный по приговору односельчан! Вся судьба
в корень загублена. А
в груди трепещет жажда жизни, чувствуешь обиду и позор.
Уходит навсегда дорога к удаче, к
науке, ко всему, на что он считал уже себя способным и призванным.
Это несомненно! Мы подросли
в уважении к идее университетской
науки, приобрели склонность к чтению,
уходили внутренним чувством и воображением
в разные сферы и чужой и своей жизни, исторической и современной.
В нас поощряли интерес к искусству, хотя бы и
в форме дилетантских склонностей, к рисованию, к музыке. Мы рано полюбили и театр.
— Теперь
наука, конечно,
ушла далеко вперед,
в нынешнее время трудно найти такую поразительную диалектику, такое умение логически развить свою мысль, ни на шаг не уклоняясь
в сторону.
Надежды Николая Митрофановича, однако, не сбылись. Старый педагог с первого же урока спасовал перед своей ученицей и не только не угостил ее спасительной лозой, которая
в достаточном количестве была приготовлена заботливым родителем ко дню вступления его дочери
в храм
науки, но даже
ушел с урока с несколькими синяками на руках, сделанными новой кандидаткой
в грамотейки. Это окончательно смутило Николая Митрофанова.
Несмотря на первую сердечную рану, которую нанесла ему жизнь смертью Глаши, Суворов не предался отчаянию, не отстал от дела. Он только еще более
ушел в самого себя и
в исполнение своих служебных обязанностей и
в изучении военных
наук старался найти забвение происшедшего. Он и достиг этого. И если образ Глаши и устремленные на него ее глаза и мелькали порой перед Александром Васильевичем, то лишь для того, чтобы напомнить ему его клятву о сохранении целомудрия.
Агап взял себе на ум эту
науку, и вот через год, когда дядя погнал его опять
в Нежин, он
ушел без шапки, а вернулся и с отчетом и с шапкою, которой ни
в каких расходах не значилось.