Неточные совпадения
Уездный чиновник пройди мимо — я уже и задумывался: куда он идет, на вечер ли к какому-нибудь своему брату или прямо к себе домой, чтобы, посидевши
с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний
ужин с матушкой,
с женой,
с сестрой жены и всей
семьей, и о чем будет веден разговор у них в то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике.
Получая, без всяких лукавых ухищрений,
с имения столько дохода, сколько нужно было ему, чтоб каждый день обедать и
ужинать без меры,
с семьей и разными гостями, он благодарил Бога и считал грехом стараться приобретать больше.
С наступлением вечера помещичья
семья скучивалась в комнате потеплее; ставили на стол сальный огарок, присаживались поближе к свету, вели немудреные разговоры, рукодельничали,
ужинали и расходились не поздно.
Порой приезжали более отдаленные соседи помещики
с семьями, но это бывало редко и мимолетно. Приезжали, здоровались, говорили о погоде, молодежь слушала музыку, порой танцовала.
Ужинали и разъезжались, чтобы не видаться опять месяцы. Никаких общих интересов не было, и мы опять оставались в черте точно заколдованной усадьбы.
Вон,
с одной свечкой, босоногая Ольгунька накрывает у городничего стол, и он садится
с своей многолюдной
семьей ужинать.
«Как мы везли Ямуцки прынц Иззедин-Музафер-Мирза в Рассею». Писал
с натуры прынцов воспитатель Хабибулла Науматуллович, бывший служитель в атель Бельвю (в
С.-Питембурхи, на Невским, против киятра.
С двух до
семи часов обеды по 1 и по 2 р. и по карте.
Ужины. Завтраки). [Какой странный воспитатель для молодого иомудского принца! — может заметить читатель. Совершенно согласен
с справедливостью этого замечания, но изменить ничего не могу. — Примеч. авт.] Издание Общества покровительства животным.
Даже после
ужина, вопреки обыкновенью, опять всей
семьей перешли на крылечко, посидели и весело поболтали
с стариком в ночной прохладе, под звездным небом, при слабом беловатом свете потухающей зари, что любил Степан Михайлыч, сам не зная почему.
После
ужина Степан Михайлович имел обыкновение еще
с полчаса посидеть в одной рубахе и прохладиться на крыльце, отпустя
семью свою на покой.
К
ужину в небольшой проходной комнате, выходившей окнами на двор, собралась вся
семья: Татьяна Власьевна, Гордей Евстратыч, старший сын Михалко
с женой Аришей, второй сын Архип
с женой Дуней и черноволосая бойкая Нюша.
После
ужина все, по старинному прадедовскому обычаю, прощались
с бабушкой, то есть кланялись ей в землю, приговаривая: «Прости и благослови, бабушка…» Степенная, важеватая старуха отвечала поясным поклоном и приговаривала: «Господь тебя простит, милушка». Гордею Евстратычу полагались такие же поклоны от детей, а сам он кланялся в землю своей мамыньке. В старинных раскольничьих
семьях еще не вывелся этот обычай, заимствованный из скитских «метаний».
Софья Михайловна(как бы
с просветлевшим на мгновение лицом). А мне теперь одна фантазия пришла: мне кутить хочется!.. (Блинкову.) Прикажите Прихвосневу, чтоб он дал нам
ужинать и вина человек на шесть, на
семь.
Иван Дмитрич, человек средний, проживающий
с семьей тысячу двести рублей в год и очень довольный своей судьбой, как-то после
ужина сел на диван и стал читать газету.
Принесли чай, сухари, варенья, масло, потом покормили малиной со сливками. В
семь часов вечера был
ужин из шести блюд, и во время этого
ужина я услышал громкий зевок; кто-то громко зевнул в соседней комнате. Я
с удивлением поглядел на дверь: так зевать может только мужчина.
Он совершил обычный прием клиентов, поехал затем в суд и по другим делам, приказав приготовить к вечеру роскошный
ужин и кофе
с ликерами, сервировать его на две персоны в кабинете, а к
семи часам туда же подать чай.
— Мало ли что актеры предлагают? Вот автор теперь жалуется на них, что они
семь раз за его счет
ужинали, а ему это сто рублей стоило, прошла же пьеса один раз и они же сами отказались дальше в ней играть. Он их бранит на чем свет стоит, говорит, что они нарочно ее провалили, а
с него
ужины брали.
Хорошо было год, два, три, но когда это: вечера, балы, концерты,
ужины, бальные платья, прически, выставляющие красоту тела, молодые и не молодые ухаживатели, все одинакие, все что-то как будто знающие, имеющие как будто право всем пользоваться и надо всем смеяться, когда летние месяцы на дачах
с такой же природой, тоже только дающей верхи приятности жизни, когда и музыка и чтение, тоже такие же — только задирающие вопросы жизни, но не разрешающие их, — когда все это продолжалось
семь, восемь лет, не только не обещая никакой перемены, но, напротив, все больше и больше теряя прелести, она пришла в отчаяние, и на нее стало находить состояние отчаяния, желания смерти.