Неточные совпадения
В соседней бильярдной слышались
удары шаров, говор и смех. Из входной двери появились два офицера: один молоденький, с слабым, тонким
лицом, недавно поступивший из Пажеского корпуса
в их полк; другой пухлый, старый офицер с браслетом на руке и заплывшими маленькими глазами.
Самгин видел, как за санями взорвался пучок огня, похожий на метлу, разодрал воздух коротким
ударом грома, взметнул облако снега и зеленоватого дыма; все вокруг дрогнуло, зазвенели стекла, — Самгин пошатнулся от толчка воздухом
в грудь,
в лицо и крепко прилепился к стене, на углу.
Он взмахнул рукою так быстро, что Туробоев, мигнув, отшатнулся
в сторону, уклоняясь от
удара, отшатнулся и побледнел. Лютов, видимо, не заметил его движения и не видел гневного
лица, он продолжал, потрясая кистью руки, как утопающий Борис Варавка.
Самгин сквозь очки исподлобья посмотрел
в угол, там, среди лавров и пальм, возвышалась, как бы возносясь к потолку, незабвенная, шарообразная фигура, сиял красноватый пузырь
лица, поблескивали остренькие глазки,
в правой руке Бердников ‹держал› бокал вина, ладонью левой он шлепал
в свою грудь, —
удары звучали мягко, точно по тесту.
«
В сущности, это — победа, они победили», — решил Самгин, когда его натиском толпы швырнуло
в Леонтьевский переулок. Изумленный бесстрашием людей, он заглядывал
в их
лица, красные от возбуждения, распухшие от
ударов, испачканные кровью, быстро застывавшей на морозе. Он ждал хвастливых криков, ждал выявления гордости победой, но высокий, усатый человек
в старом, грязноватом полушубке пренебрежительно говорил, прислонясь к стене...
«Всё ли?» — думала она печально. Времени не стало бы стереть все ее муки, которые теперь, одна за другою, являлись по очереди, наносить каждая свои
удары, взглянув сначала все вместе ей
в лицо.
Но когда настал час — «пришли римляне и взяли», она постигла, откуда пал неотразимый
удар, встала, сняв свой венец, и молча, без ропота, без малодушных слез, которыми омывали иерусалимские стены мужья, разбивая о камни головы, только с окаменелым ужасом покорности
в глазах пошла среди павшего царства,
в великом безобразии одежд, туда, куда вела ее рука Иеговы, и так же — как эта бабушка теперь — несла святыню страдания на
лице, будто гордясь и силою
удара, постигшего ее, и своею силою нести его.
Все мне вдруг снова представилось, точно вновь повторилось: стоит он предо мною, а я бью его с размаху прямо
в лицо, а он держит руки по швам, голову прямо, глаза выпучил как во фронте, вздрагивает с каждым
ударом и даже руки поднять, чтобы заслониться, не смеет — и это человек до того доведен, и это человек бьет человека!
— Слепо-ой? — протянула она нараспев, и голос ее дрогнул, как будто это грустное слово, тихо произнесенное мальчиком, нанесло неизгладимый
удар в ее маленькое женственное сердце. — Слепо-ой? — повторила она еще более дрогнувшим голосом, и, как будто ища защиты от охватившего всю ее неодолимого чувства жалости, она вдруг обвила шею мальчика руками и прислонилась к нему
лицом.
Я умышленно сделал веселое
лицо и, сняв фуражку, замахал ею. Этот маневр достиг цели. Мои спутники стали грести энергичнее. Лодка пошла быстрее. Теперь уже чудовища не было видно. Слышно было только, как волны с грохотом разбивались о берег. Сюркум молча выдерживал их
удары. Волны с бешенством отступали назад, чтобы собраться с силами и снова броситься
в атаку. Ветер вторил им зловещим воем.
У Гани
в глазах помутилось, и он, совсем забывшись, изо всей силы замахнулся на сестру.
Удар пришелся бы ей непременно
в лицо. Но вдруг другая рука остановила на лету Ганину руку.
Опять
удар по
лицу, и Морок исчез
в сумерках, как страшное привидение.
Вдруг
в спальной раздались какие-то
удары и вслед за тем слова горничной: «Клеопатра Петровна, матушка, полноте, полноте!» Но
удары продолжались. Павел понять не мог, что это такое. Затем горничная с испуганным
лицом вышла к нему.
Еще
удар чувствительному сердцу! Еще язва для оскорбленного национального самолюбия! Иван Парамонов! Сидор Терентьев! Антип Егоров! Столпы, на которых утверждалось благополучие отечества! Вы
в три дня созидавшие и
в три минуты разрушавшие созданное! Где вы? Где мрежи, которыми вы уловляли вселенную! Ужели и они лежат заложенные
в кабаке и ждут покупателя
в лице Ивана Карлыча? Ужели и ваши таланты, и ваша «удача», и ваше «авось», и ваше «небось» — все, все погибло
в волнах очищенной?
По коридору бродили люди, собирались
в группы, возбужденно и вдумчиво разговаривая глухими голосами. Почти никто не стоял одиноко — на всех
лицах было ясно видно желание говорить, спрашивать, слушать.
В узкой белой трубе между двух стен люди мотались взад и вперед, точно под
ударами сильного ветра, и, казалось, все искали возможности стать на чем-то твердо и крепко.
Он говорил тихо, но каждое слово его речи падало на голову матери тяжелым, оглушающим
ударом. И его
лицо,
в черной раме бороды, большое, траурное, пугало ее. Темный блеск глаз был невыносим, он будил ноющий страх
в сердце.
По праздникам молодежь являлась домой поздно ночью
в разорванной одежде,
в грязи и пыли, с разбитыми
лицами, злорадно хвастаясь нанесенными товарищам
ударами, или оскорбленная,
в гневе или слезах обиды, пьяная и жалкая, несчастная и противная.
Лицо станового дрогнуло, он затопал ногами и, ругаясь, бросился на Рыбина. Тупо хлястнул
удар, Михаило покачнулся, взмахнул рукой, но вторым
ударом становой опрокинул его на землю и, прыгая вокруг, с ревом начал бить ногами
в грудь, бока,
в голову Рыбина.
При каждом
ударе наказываемый, как бы удивляясь, поворачивал сморщенное от страдания
лицо в ту сторону, с которой падал
удар, и, оскаливая белые зубы, повторял какие-то одни и те же слова.
Едва только он выпрямился после того, как так позорно качнулся на бок, чуть не на целую половину роста, от полученной пощечины, и не затих еще, казалось,
в комнате подлый, как бы мокрый какой-то звук от
удара кулака по
лицу, как тотчас же он схватил Шатова обеими руками за плечи; но тотчас же,
в тот же почти миг, отдернул свои обе руки назад и скрестил их у себя за спиной.
Так дело шло до начала двадцатых годов, с наступлением которых, как я уже сказал и прежде, над масонством стали разражаться
удар за
ударом, из числа которых один упал и на голову отца Василия, как самого выдающегося масона из духовных
лиц: из богатого московского прихода он был переведен
в сельскую церковь.
Хомяк видел Митьку на Поганой Луже, где парень убил под ним коня
ударом дубины и, думая навалиться на всадника, притиснул под собою своего же товарища. Но
в общей свалке Хомяк не разглядел его
лица, да, впрочем,
в Митькиной наружности и не было ничего примечательного. Хомяк не узнал его.
Сквозь полку шлема проходила отвесно железная золоченая стрела, предохранявшая
лицо от поперечных
ударов; но Вяземский, из удальства, не спустил стрелы, а напротив, поднял ее посредством щурепца до высоты яхонтового снопа, так что бледное
лицо его и темная борода оставались совершенно открыты, а стрела походила на золотое перо, щегольски воткнутое
в полку ерихонки.
А защита против всего этого была плохая, потому что, кроме ветхой прислуги, о которой было сказано выше, ночной погорелковский штат весь воплощался
в лице хроменького мужичка Федосеюшки, который, за два рубля
в месяц, приходил с села сторожить по ночам господскую усадьбу и обыкновенно дремал
в сенцах, выходя
в урочные часы, чтоб сделать несколько
ударов в чугунную доску.
Так же били 2-го, 3-го, 4-го, 5-го, 6-го, 7-го, 8-го, 9-го, 10-го, 11-го, 12-го, — каждого по 70
ударов. Все они молили о пощаде, стонали, кричали. Рыдания и стоны толпы женщин всё становились громче и раздирательнее, и всё мрачнее и мрачнее становились
лица мужчин. Но кругом стояли войска и истязание не остановилось до тех пор, пока не совершено было дело
в той самой мере,
в которой оно представлялось почему-то необходимым капризу несчастного, полупьяного, заблудшего человека, называемого губернатором.
Над ним наклонилась Палага, но он не понимал её речи, с ужасом глядя, как бьют Савку: лёжа у забора вниз
лицом, парень дёргал руками и ногами, точно плывя по земле; весёлый, большой мужик Михайло, высоко поднимая ногу, тяжёлыми
ударами пятки, чёрной, точно лошадиное копыто, бухал
в его спину, а коренастый, добродушный Иван, стоя на коленях, истово ударял по шее Савки, точно стараясь отрубить голову его тупым, красным кулаком.
Я боролся с Гезом. Видя, что я заступился, женщина вывернулась и отбежала за мою спину. Изогнувшись, Гез отчаянным усилием вырвал от меня свою руку. Он был
в слепом бешенстве. Дрожали его плечи, руки; тряслось и кривилось
лицо. Он размахнулся:
удар пришелся мне по локтю левой руки, которой я прикрыл голову. Тогда, с искренним сожалением о невозможности сохранять далее мирную позицию, я измерил расстояние и нанес ему прямой
удар в рот, после чего Гез грохнулся во весь рост, стукнув затылком.
Забору этому не было конца ни вправо, ни влево. Бобров перелез через него и стал взбираться по какому-то длинному, крутому откосу, поросшему частым бурьяном. Холодный пот струился по его
лицу, язык во рту сделался сух и неподвижен, как кусок дерева;
в груди при каждом вздохе ощущалась острая боль; кровь сильными, частыми
ударами била
в темя; ушибленный висок нестерпимо ныл…
Фоме было приятно смотреть на эту стройную, как музыка, работу. Чумазые
лица крючников светились улыбками, работа была легкая, шла успешно, а запевала находился
в ударе. Фоме думалось, что хорошо бы вот так дружно работать с добрыми товарищами под веселую песню, устать от работы, выпить стакан водки и поесть жирных щей, изготовленных дородной и разбитной артельной маткой…
Евсей искал на
лице Зарубина шрам от
удара бутылкой, но не находил его. Теперь над правым глазом шпиона была маленькая красная дырка, Климков не мог оторвать от неё взгляда, она как бы всасывала
в себя его внимание, возбуждая острую жалость к Якову.
«Рррбуу», — рычал князь, закусив ковер и глядя на жену столбенеющими глазами;
лицо его из багрового цвета стало переходить
в синий, потом бледно-синий; пенистая слюна остановилась, и рычание стихло. Смертельный апоплексический
удар разом положил конец
ударам арапников, свиставших по приказанию скоропостижно умершего князя.
Приняв этот новый
удар судьбы с стоическим спокойствием и ухаживая от нечего делать за княгиней, барон мысленно решился снова возвратиться
в Петербург и приняться с полнейшим самоотвержением тереться по приемным и передним разных влиятельных
лиц; но на этом распутий своем он, сверх всякого ожидания, обретает Анну Юрьевну, которая,
в последние свои свидания с ним, как-то всей своей наружностью, каждым движением своим давала ему чувствовать, что она его, или другого, он хорошенько не знал этого, но желает полюбить.
На Маришку посыпался град
ударов. Собравшаяся толпа с тупым безучастием смотрела на происходившую сцену, и ни на одном
лице не промелькнуло даже тени сострадания. Нечто подобное мне случилось видеть только один раз, когда на улице стая собак грызла больную старую собаку, которая не
в состоянии была защищаться.
Тот,
в свою очередь, обезумел от гнева: с замечательною для семидесятилетнего почти старика силою он выхватил у близстоящего маркера тяжеловесный кий, ударил им Янсутского по голове, сшиб его этим
ударом с ног, затем стал пихать его ногами, плевать ему
в лицо.
И память ли обманывает, или так это и было: однажды сам Саша своим тогдашним маленьким кулаком ударил Тимошку по
лицу, и что-то страшно любопытное, теперь забытое, было
в этом
ударе и ожидании: что будет потом?
Стрелки стояли во фронте. Венцель, что-то хрипло крича, бил по
лицу одного солдата. С помертвелым
лицом, держа ружье у ноги и не смея уклоняться от
ударов, солдат дрожал всем телом. Венцель изгибался своим худым и небольшим станом от собственных
ударов, нанося их обеими руками, то с правой, то с левой стороны. Кругом все молчали; только и было слышно плесканье да хриплое бормотанье разъяренного командира. У меня потемнело
в глазах, я сделал движение. Житков понял его и изо всех сил дернул за полотнище.
Раздается
удар гонга, за занавесом стихает зал. Начинается веселая таинственная музыка. Мольер под нее захрапел. С шорохом упал громадный занавес. Чувствуется, что театр переполнен.
В крайней золоченой ложе громоздятся какие-то смутные
лица.
В музыке громовой
удар литавр, и из полу вырастает Лагранж с невероятным носом,
в черном колпаке, заглядывает Мольеру
в лицо.
Май, окно открыто… ночь
в саду тепло цветами дышит… яблони — как девушки к причастию идут, голубые
в серебре луны. Сторож часы бьёт, и кричит
в тишине медь, обиженная
ударами, а человек предо мной сидит с ледяным
лицом и спокойно плетёт бескровную речь; вьются серые, как пепел, слова, обидно и грустно мне — вижу фольгу вместо золота.
И
в то же время
удар по
лицу чем-то мокрым и тяжёлым ослепил его и покачнул назад.
Заплакали все дети, сколько их было
в избе, и, глядя на них, Саша тоже заплакала. Послышался пьяный кашель, и
в избу вошел высокий, чернобородый мужик
в зимней шапке и оттого, что при тусклом свете лампочки не было видно его
лица, — страшный. Это был Кирьяк. Подойдя к жене, он размахнулся и ударил ее кулаком по
лицу, она же не издала ни звука, ошеломленная
ударом, и только присела, и тотчас же у нее из носа пошла кровь.
Мне было очень тяжело, так тяжело и горько, что и описать невозможно.
В одни сутки два такие жестокие
удара! Я узнал, что Софья любит другого, и навсегда лишился ее уважения. Я чувствовал себя до того уничтоженным и пристыженным, что даже негодовать на себя не мог. Лежа на диване и повернувшись
лицом к стене, я с каким-то жгучим наслаждением предавался первым порывам отчаянной тоски, как вдруг услыхал шаги
в комнате. Я поднял голову и увидел одного из самых коротких моих друзей — Якова Пасынкова.
Молодая женщина вся вздрогнула, как от внезапного
удара. По
лицу ее пробежала резкая судорога, она с ненавистью взглянула на неосторожного допросчика и быстро поднялась на ноги. При этом она нечаянно толкнула чайник и, не обращая внимания на то, что вода лилась на угли, скрылась
в дверях избы.
Я видел, как
лицо Иосафа мгновенно вспыхнуло, и
в ту же минуту раздался страшнейший
удар пощечины, какой когда-либо я слыхивал, и мне кажется, что
в этом беспощадном
ударе у Иосафа выразилась не столько злоба к врагу, сколько ненависть и отвращение к гадкому человечишку.
Она от
удара ткнулась
лицом в стол, но тотчас же вскочила на ноги и, глядя
в лицо мужа взглядом ненависти, твёрдо, громко сказала...
Неизъяснимое равнодушие трёх его слов отдалось
в голове и груди Орлова, как три тупых
удара. С бессмысленной гримасой на
лице он повернулся к двери, но навстречу ему влетел Чижик, с ведром
в руке, запыхавшийся и весь
в поту.
Я быстро поднял на него глаза. Он вдруг понял все, побледнел так же, как и я, и быстро отступил на два шага. Но было уже поздно. Тяжелым свертком я больно и громко ударил его по левой щеке, и по правой, и потом опять по левой, и опять по правой, и еще, и еще. Он не сопротивлялся, даже не нагнулся, даже не пробовал бежать, а только при каждом
ударе дергал туда и сюда головой, как клоун, разыгрывающий удивление. Затем я швырнул тетрадь ему
в лицо и ушел со сцены
в сад. Никто не остановил меня.
Василий, с налитыми кровью глазами, вытянув вперед шею, сжал кулаки и дышал
в лицо сына горячим дыханием, смешанным с запахом водки; а Яков откинулся назад и зорко следил угрюмым взглядом за каждым движением отца, готовый отражать
удары, наружно спокойный, но — весь
в горячем поту. Между ними была бочка, служившая им столом.
Василий зарычал и так быстро взмахнул рукой, что Яков не успел уклониться.
Удар попал ему по голове; он пошатнулся и оскалил зубы
в зверское
лицо отца, уже снова поднявшего руку.
Сидели мы у опушки леса над рекой. Поздно было, из-за Малинкиной колокольни смотрело на нас большое, медно-красное
лицо луны, и уже сторож отбил
в колокол десять чётких
ударов. Всколыхнули они тишину, и
в ночи мягко откликнулись им разные голоса тайных сил земли.
— Вы бы спросили, ел ли еще нынче Сашка-то что-нибудь. Что ж, бейте, коли вам собака дороже человека, — проговорил Сашка. Но тут же получил такой страшный
удар кулаком
в лицо, что упал, стукнулся головой о перегородку и, схватясь рукой за нос, выскочил
в дверь и повалился на ларе
в коридоре.