Неточные совпадения
— Пожалейте, атаманы-молодцы, мое тело белое! — говорила Аленка ослабевшим
от ужаса голосом, — ведомо вам самим, что он меня силком
от мужа
увел!
Она вспоминала наивную радость, выражавшуюся на круглом добродушном лице Анны Павловны при их встречах; вспоминала их тайные переговоры о больном, заговоры о том, чтоб отвлечь его
от работы, которая была ему запрещена, и
увести его гулять; привязанность меньшего мальчика, называвшего ее «моя Кити», не хотевшего без нее ложиться спать.
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что
увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
Лариса. Нет, не все равно. Вы меня
увезли от жениха; маменька видела, как мы уехали — она не будет беспокоиться, как бы мы поздно ни возвратились… Она покойна, она уверена в вас, она только будет ждать нас, ждать… чтоб благословить. Я должна или приехать с вами, или совсем не являться домой.
Вожеватов. Выдать-то выдала, да надо их спросить, сладко ли им жить-то. Старшую
увез какой-то горец, кавказский князек. Вот потеха-то была… Как увидал, затрясся, заплакал даже — так две недели и стоял подле нее, за кинжал держался да глазами сверкал, чтоб не подходил никто. Женился и уехал, да, говорят, не довез до Кавказа-то, зарезал на дороге
от ревности. Другая тоже за какого-то иностранца вышла, а он после оказался совсем не иностранец, а шулер.
«Полуграмотному человеку, какому-нибудь слесарю, поручена жизнь сотен людей. Он везет их сотни верст. Он может сойти с ума, спрыгнуть на землю, убежать, умереть
от паралича сердца. Может, не щадя своей жизни, со зла на людей устроить крушение. Его ответственность предо мной… пред людями — ничтожна. В пятом году машинист Николаевской дороги
увез революционеров-рабочих на глазах карательного отряда…»
Руку Самгина он стиснул так крепко, что Клим
от боли даже топнул ногой. Марина
увезла его к себе в магазин, — там, как всегда, кипел самовар и, как всегда, было уютно, точно в постели, перед крепким, но легким сном.
Она снова, торопясь и бессвязно, продолжала рассказывать о каком-то веселом товарище слесаря, о революционере, который
увез куда-то раненого слесаря, — Самгин слушал насторожась, ожидая нового взрыва; было совершенно ясно, что она, говоря все быстрей, торопится дойти до чего-то главного, что хочет сказать.
От напряжения у Самгина даже пот выступил на висках.
— Зачем с глаз долой? — нетерпеливо возразила Ольга. — С ним надо действовать решительно: взять его с собой в карету и
увезти. Теперь же мы переселяемся в имение; он будет близко
от нас… мы возьмем его с собой.
— Вот Борюшка говорит, что
увезла. Посмотри-ка у себя и у Василисы спроси: все ли ключи дома, не захватили ли как-нибудь с той вертушкой, Мариной,
от которой-нибудь кладовой — поди скорей! Да что ты таишься, Борис Павлович, говори, какие ключи
увезла она: видел, что ли, ты их?
Но, открыв на минуту заветную дверь, она вдруг своенравно захлопнула ее и неожиданно исчезла,
увезя с собой ключи
от всех тайн: и
от своего характера, и
от своей любви, и
от всей сферы своих понятий, чувств,
от всей жизни, которою живет, — всё
увезла! Перед ним опять одна замкнутая дверь!
— Я не знаю, бабушка: она никаких никогда не
увозит, разве
от своего письменного стола.
— Виноват опять! — сказал он, — я не в ту силу поворотил. Оставим речь обо мне, я удалился
от предмета. Вы звали меня, чтоб сообщить мне о сплетне, и думали, что это обеспокоит меня, — так? Успокойтесь же и успокойте Веру Васильевну,
увезите ее, — да чтоб она не слыхала об этих толках! А меня это не обеспокоит!
Викентьеву это молчание, сдержанность, печальный тон были не по натуре. Он стал подговаривать мать попросить у Татьяны Марковны позволения
увезти невесту и уехать опять в Колчино до свадьбы, до конца октября. К удовольствию его, согласие последовало легко и скоро, и молодая чета, как пара ласточек, с веселым криком улетела
от осени к теплу, свету, смеху, в свое будущее гнездо.
Разумеется, тотчас после «Горе
от ума» Татьяна Павловна
увезла меня домой: «Не танцевать же тебе оставаться, через тебя только я сама не остаюсь», — шипели вы мне, Татьяна Павловна, всю дорогу в карете.
Он дал себя
увезти, едва сознавая
от страха, что делает.
Он помнил потом, что его оттащили
от нее силой несколько человек, а что ее вдруг
увели, и что опамятовался он уже сидя за столом.
Конечно, у Грушеньки были деньги, но в Мите на этот счет вдруг оказалась страшная гордость: он хотел
увезти ее сам и начать с ней новую жизнь на свои средства, а не на ее; он вообразить даже не мог, что возьмет у нее ее деньги, и страдал
от этой мысли до мучительного отвращения.
Он над ними смеется, он воспитывает своих маленьких детей на заднем дворе и рад, что их
от него
увозят.
Дело в том, что Грушеньку хоть давеча и удалили, но
увели не очень далеко, всего только в третью комнату
от той голубой комнаты, в которой происходил теперь допрос.
— Тоже был помещик, — продолжал мой новый приятель, — и богатый, да разорился — вот проживает теперь у меня… А в свое время считался первым по губернии хватом; двух жен
от мужей
увез, песельников держал, сам певал и плясал мастерски… Но не прикажете ли водки? ведь уж обед на столе.
По всем признакам видно было, что горы кончаются. Они отодвинулись куда-то в сторону, и на место их выступили широкие и пологие увалы, покрытые кустарниковой порослью. Дуб и липа дровяного характера с отмерзшими вершинами растут здесь кое-где группами и в одиночку. Около самой реки — частые насаждения ивы, ольхи и черемухи. Наша тропа стала принимать влево, в горы, и
увела нас
от реки километра на четыре.
Это оказалась восточноазиатская совка, та самая, которую китайцы называют «ли-у» и которая якобы
уводит искателей женьшеня
от того места, где скрывается дорогой корень.
Долго расставались они с Кирсановым, и не могли расстаться: «завтра отправляюсь на свою должность», и одно завтра проходило за другим: плакали, плакали, и все сидели обнявшись, пока уже сама актриса, знавшая, по какому случаю поступает к ней горничная, приехала за нею сама: догадалась, почему горничная долго не является, и
увезла ее
от продления разлуки, вредного для нее.
— Полицмейстер приезжал ночью с квартальным и казаками, часа через два после того, как вы ушли
от нас, забрал бумаги и
увез Николая Платоновича.
Мы ему купим остальную часть Капреры, мы ему купим удивительную яхту — он так любит кататься по морю, — а чтобы он не бросил на вздор деньги (под вздором разумеется освобождение Италии), мы сделаем майорат, мы предоставим ему пользоваться рентой. [Как будто Гарибальди просил денег для себя. Разумеется, он отказался
от приданого английской аристократии, данного на таких нелепых условиях, к крайнему огорчению полицейских журналов, рассчитавших грош в грош, сколько он
увезет на Капреру. (Прим. А. И. Герцена.)]
Матушка тотчас же
увела Настасью в свою спальню, где стоял самовар, особый
от общего, и разного рода лакомства.
— Добре!
от добре! — сказал Солопий, хлопнув руками. — Да мне так теперь сделалось весело, как будто мою старуху москали
увезли. Да что думать: годится или не годится так — сегодня свадьбу, да и концы в воду!
Периодически являются люди, которые с большим подъемом поют: «
От ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови,
уведи меня в стан умирающих за великое дело любви».
На шум выбегают из инспекторской надзиратели, потом инспектор. Но малыши увертываются
от рук Дитяткевича, ныряют между ног у другого надзирателя, добродушного рыжего Бутовича, проскакивают мимо инспектора, дергают Самаревича за шубу, и крики: «бирка, бирка!» несутся среди хохота, топота и шума. Обычная власть потеряла силу. Только резкий звонок, который сторож догадался дать минуты на две раньше, позволяет, наконец, освободить Самаревича и
увести его в инспекторскую.
Редкая собака не поддается обману и не погонится за ней; обыкновенно утка
уводит собаку за версту и более, но охотнику хорошо известно, что значат такие проделки, и, несмотря на то, он часто по непростительной жадности, позабыв о том, что утка летит так плохо
от яиц, то есть
от гнезда, что с нею гибнет целая выводка, сейчас ее убивает, если не помешает близкое преследованье собаки, у которой иногда она висит над рылом, как говорится.
Дашу полюбил он и
увез от отца, а через, несколько месяцев уже тиранит ее и считает наказанием своей жизни безответную, полносердечную любовь ее.
Теперь, когда она опозорила меня, да еще в твоих же глазах, и ты
от меня отвернешься, а ее под ручку с собой
уведешь?
Мастера ему только осмелились сказать за товарища, что как же, мол, вы его
от нас так без тугамента
увозите? ему нельзя будет назад следовать! А Платов им вместо ответа показал кулак — такой страшный, багровый и весь изрубленный, кое-как сросся — и, погрозивши, говорит: «Вот вам тугамент!» А казакам говорит...
От всего богатства Мыльникова остались одни новые ворота да сотни три бревен, которые подрядчик
увез к себе, потому что за них не было заплачено.
— Эк тебе далась эта Фотьянка, — ворчала Устинья Марковна, отмахиваясь рукой
от пустых слов. — Набежала дикая копейка — вот и радуются. Только к дому легкие-то деньги не больно льнут, Марьюшка, а еще
уведут за собой и старые, у кого велись.
Феня в это время уже была в передней и умоляла Мыльникова, чтобы он
увез куда-нибудь
от греха дожидавшегося у ворот Кожина.
Старуха сделала какой-то знак головой, и Таисья торопливо
увела Нюрочку за занавеску, которая шла
от русской печи к окну. Те же ловкие руки, которые заставили ее кланяться бабушке в ноги, теперь быстро расплетали ее волосы, собранные в две косы.
Маленькому Пете Мухину было двенадцать лет, когда он распрощался с своею Самосадкой,
увозя с собой твердую решимость во что бы то ни стало бежать
от антихристовой учебы.
—
Увезем, видно, с собой мертвяка, — решил Мосей, раздумывая. — Тут
от Бастрыка есть повертка к старому медному руднику, там на ём есть одна обвалившаяся шахта, ну, мы его туды и спустим. Не стоит провозу-то, гадина!
Петр Елисеич
увел стариков к себе в кабинет и долго здесь толковал с ними, а потом сказал почти то же, что и поп. И не отговаривал
от переселения, да и не советовал. Ходоки только уныло переглянулись между собой.
— Большие тысячи, сказывают… Ну, их, значит, старцев, и порешили в лесу наши скитские, а деньги себе забрали. Есть тут один такой-то инок… Волк он, а не инок. Теперь уж он откололся
от скитов и свою веру объявил. Скитницу еще за собой
увел… Вот про него и сказывают, что не миновали его рук убитые-то сибирские старцы.
Наконец, сегодня, то есть 21 августа, явился Пальм и завтра утром
увозит Дурова, который непременно сам заедет к вам. Вопрос в том, застанет ли он вас дома. Во всяком случае, у вас на столе будет и рукопись и это письмо… [Дальше — просьба достать для петрашевца С. Ф. Дурова сочинения Фурье. Дуров уехал в Москву 22 августа (неизданное письмо Пущина к жене
от 24 августа).]
Вечером того дня, когда труп Жени
увезли в анатомический театр, в час, когда ни один даже случайный гость еще не появлялся на Ямской улице, все девушки, по настоянию Эммы Эдуардовны, собрались в зале. Никто из них не осмелился роптать на то, что в этот тяжелый день их, еще не оправившихся
от впечатлений ужасной Женькиной смерти заставят одеться, по обыкновению, в дико-праздничные наряды и идти в ярко освещенную залу, чтобы танцевать петь и заманивать своим обнаженным телом похотливых мужчин.
Девочку они
увезли с собой, и она сделалась предметом длинных-длинных писем
от Еспера Иваныча к княгине, а равно длинных и длинных ответов
от нее к нему.
— Ой, какой вы сегодня нехороший!.. Вот я у вас сейчас всех гостей
уведу!.. Ступайте-ка, ступайте
от капризника этого, — проговорила Анна Гавриловна.
Увез от отца любовницу, она забеременела, а он ее бросил.
Ну-с, вот-с князь девицу-то сманил, да и
увез от отца, да по настоянию князя девица захватила с собой и кой-какие документики.
— Поступков не было. И становой, сказывают, писал: поступков, говорит, нет, а ни с кем не знакомится, книжки читает… так и ожидали, что
увезут! Однако ответ
от вышнего начальства вышел: дожидаться поступков. Да барин-то сам догадался, что нынче с становым шутка плохая: сел на машину — и айда в Петербург-с!
Я посмотрел на нее, и у меня отлегло
от сердца. Слово «вексель», сказанное Филиппом, мучило меня. Она ничего не подозревала… по крайней мере мне тогда так показалось. Зинаида появилась из соседней комнаты, в черном платье, бледная, с развитыми волосами; она молча взяла меня за руку и
увела с собой.