Я оборвал фразу и водрузил трубку на место. Это было внезапным мозговым отвращением к бесцельным словам, какие начал я произносить по инерции. Что переменилось бы, узнай я, куда уехала Биче Сениэль? Итак, она продолжала свой путь, — наверное, в духе безмятежного приказания жизни, как это было на набережной, — а я опустился в кресло, внутренне застегнувшись и пытаясь
увлечься книгой, по первым строкам которой видел уже, что предстоит скука счетом из пятисот страниц.
Неточные совпадения
То же самое он видел и в социалистических
книгах: или это были прекрасные фантазии, но неприложимые, которыми он
увлекался, еще бывши студентом, — или поправки, починки того положения дела, в которое поставлена была Европа и с которым земледельческое дело в России не имело ничего общего.
Между тем она, по страстной, нервной натуре своей,
увлеклась его личностью, влюбилась в него самого, в его смелость, в самое это стремление к новому, лучшему — но не влюбилась в его учение, в его новые правды и новую жизнь, и осталась верна старым, прочным понятиям о жизни, о счастье. Он звал к новому делу, к новому труду, но нового дела и труда, кроме раздачи запрещенных
книг, она не видела.
Я садился обыкновенно направо от входа, у окна, за хозяйский столик вместе с Григорьевым и беседовал с ним часами. То и дело подбегал к столу его сын, гимназист-первоклассник, с восторгом показывал купленную им на площади
книгу (он
увлекался «путешествиями»), брал деньги и быстро исчезал, чтобы явиться с новой
книгой.
Особенно он
увлекался чтением. Часто его можно было видеть где-нибудь на диване или на кровати в самой неизящной позе: на четвереньках, упершись на локтях, с глазами, устремленными в
книгу. Рядом на стуле стоял стакан воды и кусок хлеба, густо посыпанный солью. Так он проводил целые дни, забывая об обеде и чае, а о гимназических уроках и подавно.
— Все сделаю, все сделаю! — говорил Вихров, решительно
увлекаясь своим новым делом и очень довольный, что приобрел его. — Изучу весь этот быт, составлю об нем
книгу, перешлю и напечатаю ее за границей.
— Вы — не
увлекайтесь, в
книгах все очень прикрашено, искажено в ту или иную сторону. Большинство пишущих
книги — это люди вроде нашего хозяина, мелкие люди.
Сначала Григорий Иваныч не мог без смеха смотреть на мою жалкую фигуру и лицо, но когда, развернув какую-то французскую
книгу и начав ее переводить, я стал путаться в словах, не понимая от рассеянности того, что я читал, ибо перед моими глазами летали утки и кулики, а в ушах звенели их голоса, — воспитатель мой наморщил брови, взял у меня
книгу из рук и, ходя из угла в угол по комнате, целый час читал мне наставления, убеждая меня, чтобы я победил в себе вредное свойство
увлекаться до безумия, до забвения всего меня окружающего…
Увлекаясь прекрасным слогом сих
книг, они с точностью следуют злодейским советам, в них изложенным, и ожидают за сие от начальства наград.
Г. Милюков отчасти имел в виду этот взгляд в последней половине своего труда, именно в оценке деятельности Пушкина, Лермонтова и Гоголя; но,
увлекшись жаркою любовью к сатирическому направлению, он не мог провести этого взгляда по всей
книге.
Кольцов совершенно
увлекся стихотворством и даже почти перестал читать
книги, написанные прозою; ему все хотелось прислушиваться к гармонии стихов, любоваться игрою созвучий в рифме и плавностью поэтической речи.
В наших внеклассных чтениях он принимал участие полудилетантское, часто манкировал, но иногда
увлекался и просиживал целые дни над какой-нибудь толстой
книгой.
Он мог подаваться, особенно после событий 1861–1862 годов, в сторону охранительных идей, судить неверно, пристрастно обо многом в тогдашнем общественном и чисто литературном движении; наконец, у него не было широкого всестороннего образования, начитанность, кажется, только по-русски (с прибавкой, быть может, кое-каких французских
книг), но в пределах тогдашнего русского «просвещения» он был совсем не игнорант, в нем всегда чувствовался московский студент 40-х годов: он был искренно предан всем лучшим заветам нашей литературы, сердечно чтил Пушкина, напечатал когда-то критический этюд о Гоголе,
увлекался с юных лет театром, считался хорошим актером и был прекраснейший чтец «в лицах».
Но я был уже старше той «зеленой» молодежи, которая
увлекалась Бюхнером, Фохтом и Молешоттом и восторженно приняла
книгу Дарвина «О происхождении видов».