Неточные совпадения
О бригадире все словно позабыли, хотя некоторые и уверяли, что
видели, как он слонялся с единственной пожарной
трубой и порывался отстоять попов дом.
Левин слушал их и ясно
видел, что ни этих отчисленных сумм, ни
труб, ничего этого не было и что они вовсе не сердились, а что они были все такие добрые, славные люди, и так всё это хорошо, мило шло между ними.
— Я давненько не
вижу гостей, — сказал он, — да, признаться сказать, в них мало
вижу проку. Завели пренеприличный обычай ездить друг к другу, а в хозяйстве-то упущения… да и лошадей их корми сеном! Я давно уж отобедал, а кухня у меня низкая, прескверная, и труба-то совсем развалилась: начнешь топить, еще пожару наделаешь.
Огонь потух; едва золою
Подернут уголь золотой;
Едва заметною струею
Виется пар, и теплотой
Камин чуть дышит. Дым из трубок
В
трубу уходит. Светлый кубок
Еще шипит среди стола.
Вечерняя находит мгла…
(Люблю я дружеские враки
И дружеский бокал вина
Порою той, что названа
Пора меж волка и собаки,
А почему, не
вижу я.)
Теперь беседуют друзья...
Они отошли в кусты. Им следовало бы теперь повернуть к лодке, но Грэй медлил, рассматривая даль низкого берега, где над зеленью и песком лился утренний дым
труб Каперны. В этом дыме он снова
увидел девушку.
Там, где они плыли, слева волнистым сгущением тьмы проступал берег. Над красным стеклом окон носились искры дымовых
труб; это была Каперна. Грэй слышал перебранку и лай. Огни деревни напоминали печную дверцу, прогоревшую дырочками, сквозь которые виден пылающий уголь. Направо был океан явственный, как присутствие спящего человека. Миновав Каперну, Грэй повернул к берегу. Здесь тихо прибивало водой; засветив фонарь, он
увидел ямы обрыва и его верхние, нависшие выступы; это место ему понравилось.
Рыбачьи лодки, повытащенные на берег, образовали на белом песке длинный ряд темных килей, напоминающих хребты громадных рыб. Никто не отваживался заняться промыслом в такую погоду. На единственной улице деревушки редко можно было
увидеть человека, покинувшего дом; холодный вихрь, несшийся с береговых холмов в пустоту горизонта, делал открытый воздух суровой пыткой. Все
трубы Каперны дымились с утра до вечера, трепля дым по крутым крышам.
Сквозь предвечерний сумрак Самгин
видел в зеркале крышу флигеля с полками, у
трубы, для голубей, за крышей — голые ветви деревьев.
Самгин не выспался, идти на улицу ему не хотелось, он и на крышу полез неохотно. Оттуда даже невооруженные глаза
видели над полем облако серовато-желтого тумана. Макаров, посмотрев в
трубу и передавая ее Климу, сказал, сонно щурясь...
— А вот
увидишь, — громко сказал человек с
трубой.
Из окна своей комнаты Клим
видел за крышами угрожающе поднятые в небо пальцы фабричных
труб; они напоминали ему исторические предвидения и пророчества Кутузова, напоминали остролицего рабочего, который по праздникам таинственно, с черной лестницы, приходил к брату Дмитрию, и тоже таинственную барышню, с лицом татарки, изредка посещавшую брата.
Осенью Варвара и Кумов уговорили Самгина послушать проповедь Диомидова, и тихим, теплым вечером Самгин
видел его на задворках деревянного, двухэтажного дома, на крыльце маленькой пристройки с крышей на один скат, с двумя окнами, с
трубой, недавно сложенной и еще не закоптевшей.
Лежали на Театральной площади
трубы, он
видит, что лежат они бесполезно, ну и продал кому-то, кто нуждался в
трубах.
А у Веры именно такие глаза: она бросит всего один взгляд на толпу, в церкви, на улице, и сейчас
увидит, кого ей нужно, также одним взглядом и на Волге она заметит и судно, и лодку в другом месте, и пасущихся лошадей на острове, и бурлаков на барке, и чайку, и дымок из
трубы в дальней деревушке. И ум, кажется, у ней был такой же быстрый, ничего не пропускающий, как глаза.
«Смотри в
трубу на луну, — говорил ему Болтин, ходивший по юту, — и как скоро
увидишь там трех-четырех человек, скажи мне».
Мы стали смотреть в ночную
трубу, но все потухло;
видим только: плывут две лодки; они подплыли к корме, и вдруг раздалось мелодическое пение…
Корвет перетянулся, потом транспорт, а там и мы, но без помощи японцев, а сами, на парусах. Теперь ближе к берегу. Я целый день смотрел в
трубу на домы, деревья. Все хижины да дрянные батареи с пушками на развалившихся станках.
Видел я внутренность хижин: они без окон, только со входами;
видел голых мужчин и женщин, тоже голых сверху до пояса: у них надета синяя простая юбка — и только. На порогах, как везде, бегают и играют ребятишки; слышу лай собак, но редко.
Наконец, слава Богу, вошли почти в город. Вот подходим к пристани, к доку,
видим уже
трубу нашей шкуны; китайские ялики снуют взад и вперед. В куче судов видны клиппера, поодаль стоит, закрытый излучиной, маленький, двадцатишестипушечный английский фрегат «Spartan», еще далее французские и английские пароходы. На зданиях развеваются флаги европейских наций, обозначая консульские дома.
Вчера мы смотрели в
трубу на Сатурна: хорошо
видели и кольца.
Добросовестность вдруг, изволите
видеть, во мне проснулась: мне что-то стыдно стало болтать, болтать без умолку, болтать — вчера на Арбате, сегодня на
Трубе, завтра на Сивцевом-Вражке, и всё о том же…
В «Страшном суде» Сикстинской капеллы, в этой Варфоломеевской ночи на том свете, мы
видим сына божия, идущего предводительствовать казнями; он уже поднял руку… он даст знак, и пойдут пытки, мученья, раздастся страшная
труба, затрещит всемирное аутодафе; но — женщина-мать, трепещущая и всех скорбящая, прижалась в ужасе к нему и умоляет его о грешниках; глядя на нее, может, он смягчится, забудет свое жестокое «женщина, что тебе до меня?» и не подаст знака.
Вылезши из печки и оправившись, Солоха, как добрая хозяйка, начала убирать и ставить все к своему месту, но мешков не тронула: «Это Вакула принес, пусть же сам и вынесет!» Черт между тем, когда еще влетал в
трубу, как-то нечаянно оборотившись,
увидел Чуба об руку с кумом, уже далеко от избы.
— Иду как-то великим постом, ночью, мимо Рудольфова дома; ночь лунная, молосная, вдруг
вижу: верхом на крыше, около
трубы, сидит черный, нагнул рогатую-то голову над
трубой и нюхает, фыркает, большой, лохматый. Нюхает да хвостом по крыше и возит, шаркает. Я перекрестила его: «Да воскреснет бог и расточатся врази его», — говорю. Тут он взвизгнул тихонько и соскользнул кувырком с крыши-то во двор, — расточился! Должно, скоромное варили Рудольфы в этот день, он и нюхал, радуясь…
— Чего она натерпелась-то? Живет да радуется. Румяная такая стала да веселая. Ужо вот как замуж выскочит… У них на Фотьянке-то народу теперь нетолченая
труба… Как-то целовальник Ермошка наезжал,
увидел Феню и говорит: «Ужо вот моя-то Дарья подохнет, так я к тебе сватов зашлю…»
Прежде всего я
увидел падающую из каузной
трубы струю воды прямо на водяное колесо, позеленевшее от мокроты, ворочавшееся довольно медленно, все в брызгах и пене; шум воды смешивался с каким-то другим гуденьем и шипеньем.
И вот — жуткая, нестерпимо-яркая, черная, звездная, солнечная ночь. Как если бы внезапно вы оглохли: вы еще
видите, что ревут
трубы, но только
видите:
трубы немые, тишина. Такое было — немое — солнце.
Я шел по проспекту особенно твердо и звонко — и мне казалось, так же шли все. Но вот перекресток, поворот за угол, и я
вижу: все как-то странно, стороной огибают угол здания — будто там в стене прорвало какую-то
трубу, брызжет холодная вода, и по тротуару нельзя пройти.
Его смущал вопрос об удалении нечистот из помещений фаланстеров, и для разрешения его он прибегнул к когортам самоотверженных, тогда как в недалеком будущем дело устроилось проще — при помощи ватерклозетов, дренажа, сточных
труб и, наконец, целого подземного города, образец которого мы
видим в катакомбах Парижа.
Александр, кажется, разделял мнение Евсея, хотя и молчал. Он подошел к окну и
увидел одни
трубы, да крыши, да черные, грязные, кирпичные бока домов… и сравнил с тем, что
видел, назад тому две недели, из окна своего деревенского дома. Ему стало грустно.
Раза два я
видел, как Молодкин проскакал на пожарной
трубе мимо нашего дома и всякий раз заглядывал в мои окна и даже посылал мне воздушный поцелуй.
— Будут. Вот я так ни при чем останусь — это верно! Да, вылетел, брат, я в
трубу! А братья будут богаты, особливо Кровопивушка. Этот без мыла в душу влезет. А впрочем, он ее, старую ведьму, со временем порешит; он и именье и капитал из нее высосет — я на эти дела провидец! Вот Павел-брат — тот душа-человек! он мне табаку потихоньку пришлет — вот
увидишь! Как приеду в Головлево — сейчас ему цидулу: так и так, брат любезный, — успокой! Э-э-эх, эхма! вот кабы я богат был!
— И взаправду теперь, — говорил он, — если мы от этой самой ничтожной блохи пойдем дальше, то и тут нам ничего этого не видно, потому что тут у нас ни книг этаких настоящих, ни глобусов, ни
труб, ничего нет. Мрак невежества до того, что даже, я тебе скажу, здесь и смелости-то такой, как там, нет, чтоб очень рассуждать! А там я с литератами, знаешь, сел, полчаса посидел, ну и
вижу, что религия, как она есть, так ее и нет, а блоха это положительный хвакт. Так по науке выходит…
— Этого я не могу, когда женщину бьют! Залез на крышу, за
трубой сижу, так меня и трясёт, того и гляди упаду, руки дрожат, а снизу: «У-у-у! Бей-й!!» Пух летит, ах ты, господи! И я — всё
вижу, не хочу, а не могу глаза закрыть, — всё
вижу. Голое это женское тело треплют.
Волна прошла, ушла, и больше другой такой волны не было. Когда солнце стало садиться,
увидели остров, который ни на каких картах не значился; по пути «Фосса» не мог быть на этой широте остров. Рассмотрев его в подзорные
трубы, капитан
увидел, что на нем не заметно ни одного дерева. Но был он прекрасен, как драгоценная вещь, если положить ее на синий бархат и смотреть снаружи, через окно: так и хочется взять. Он был из желтых скал и голубых гор, замечательной красоты.
— Да, не надо, — сказал Проктор уверенно. — И завтра такой же день, как сегодня, а этих бутылок всего три. Так вот, она первая
увидела вас, и, когда я принес
трубу, мы рассмотрели, как вы стояли в лодке, опустив руки. Потом вы сели и стали быстро грести.
Публика загудела. Это была не обычная корзина аэростата, какие я
видел на картинках, а низенькая, круглая, аршина полтора в диаметре и аршин вверх, плетушка из досок от бочек и веревок. Сесть не на что, загородка по колено. Берг дал знак, крикнул «пускай», и не успел я опомниться, как шар рванулся сначала в сторону, потом вверх, потом вбок, брошенный ветром, причем низком корзины чуть-чуть не ударился в
трубу дома — и закрутился… Москва тоже крутилась и проваливалась подо мной.
При жизни мать рассказала Евсею несколько сказок. Рассказывала она их зимними ночами, когда метель, толкая избу в стены, бегала по крыше и всё ощупывала, как будто искала чего-то, залезала в
трубу и плачевно выла там на разные голоса. Мать говорила сказки тихим сонным голосом, он у неё рвался, путался, часто она повторяла много раз одно и то же слово — мальчику казалось, что всё, о чём она говорит, она
видит во тьме, только — неясно
видит.
Возьмите всю поэзию, всю живопись, скульптуру, начиная с любовных стихов и голых Венер и Фрин, вы
видите, что женщина есть орудие наслаждения; она такова на
Трубе и на Грачевке и на придворном бале.
К счастию, мой драгун,
видя беду неминучую, пустил на своей
трубе такую чертовскую трель, что караульный офицер опрометью выскочил из дома, закричал на часового и, дав мне знак рукою съехать с мостика, подошел ко мне.
Вдруг, с зачастившим сердцем, я услышал животрепещущий взрыв скрипок и
труб прямо где-то возле себя, как мне показалось, и, миновав колонны, я
увидел разрезанную сверху донизу огненной чертой портьеру.
Вот оркестр поравнялся с окном, и вся камера полна веселых, ритмичных, дружно-разноголосых звуков. Одна
труба, большая, медная, резко фальшивит, то запаздывает, то смешно забегает вперед — Муся
видит солдатика с этой
трубой, его старательную физиономию, и смеется.
Господь! Постигнуть дай Жуану,
Что смутно
видел он вдали!
Души мучительную рану
Сознаньем правды исцели!
Но если, тщетно званный нами,
Он не поймет твоей любви,
Тогда сверкающий громами
Свой гневный лик ему яви,
Да потрясет твой зов могучий
Его, как голос судных
труб!
«
Видите, мы студенты, и мы гасим, а не поджигаем», — бодро и смело крикнул Бенни в толпу с
трубы.
Если б я не сам
видел этот Диковинный случай — я бы не вдруг ему поверил; кухня была заперта; кроме
трубы, которая оказалась не закрытою, другого отверстия в кухне не было; должно предположить, что сова попала в кухню через
трубу для дневки и что она залетела недавно, на самом рассвете, но как поймал ее ястреб, привязанный на двухаршинном должнике, — придумать трудно; во всяком случае жадность, злобность и сила ястреба удивительны.
— Ваше превосходительство, — опять выступила и ему одному вслух заговорила Байцурова, у нас что с
трубами свадьба, что и без
труб свадьба: дело попом петое, и жена мужу нерушимый кус. Не наша воля на то была, а ее да божья, что
видим теперь ее здесь властной госпожой, а не невольною бранкою. Здесь холопы не доказчики, а жены нашего рода на мужей не пόслухи. Она все дело решила, и она, ваше превосходительство, ждет, что вы под руку ее к столу сведете.
Спустишься к нему, охватит тебя тепловатой пахучей сыростью, и первые минуты не
видишь ничего. Потом выплывет во тьме аналой и чёрный гроб, а в нём согбенно поместился маленький старичок в тёмном саване с белыми крестами, черепами, тростью и копьём, — всё это смято и поломано на иссохшем теле его. В углу спряталась железная круглая печка, от неё, как толстый червь,
труба вверх ползёт, а на кирпиче стен плесень наросла зелёной чешуёй. Луч света вонзился во тьму, как меч белый, и проржавел и рассыпался в ней.
Густая стена зелени бульвара скрывала хвастливые лица пестрых домов Поречной, позволяя
видеть только крыши и
трубы, но между стволов и ветвей слобожане узнавали горожан и с ленивой насмешкой рассказывали друг другу события из жизни Шихана: кто и сколько проиграл и кто выиграл в карты, кто вчера был пьян, кто на неделе бил жену, как бил и за что.
Еще ж пятнадцать прадедов моих ты
видишь(Дай бог, чтоб и меня сюда вписали
И род наш до
трубы последней продолжился...
И теперь он задумчиво смотрел вдаль, откуда выползали медленно тучи. Они казались ему дымом тысяч
труб того города, который так ему хотелось
видеть… Его созерцание прервал сухой кашель деда.
Было тихо. В окна глядел не то тусклый рассвет, не то поздний вечер, что-то заполненное бесформенной и сумеречной мглой. Ветер дул в «щели», как в
трубе, и гнал по ней ночные туманы. Взглянув из окна кверху, я мог
видеть клочки ясного неба. Значит, на всем свете зарождалось уже яркое солнечное утро. А мимо станка все продолжала нестись, клубами, холодная мгла… Было сумрачно, тихо, серо и печально.