Неточные совпадения
И как версту отмеряли,
Увидели поляночку —
Стоят на той поляночке
Две старые
сосны…
То
видя, говорит, как путный, Мишка другу:
«Приляг-ка, брат, и отдохни,
Да коли хочешь, так
сосни...
Самгин вздрогнул, — между
сосен стоял очень высокий, широкоплечий парень без шапки, с длинными волосами дьякона, — его круглое безбородое лицо Самгин
видел ночью. Теперь это лицо широко улыбалось, добродушно блестели красивые, темные глаза, вздрагивали ноздри крупного носа, дрожали пухлые губы: сейчас вот засмеется.
Где я, о, где я, друзья мои? Куда бросила меня судьба от наших берез и елей, от снегов и льдов, от злой зимы и бесхарактерного лета? Я под экватором, под отвесными лучами солнца, на меже Индии и Китая, в царстве вечного, беспощадно-знойного лета. Глаз, привыкший к необозримым полям ржи,
видит плантации сахара и риса; вечнозеленая
сосна сменилась неизменно зеленым бананом, кокосом; клюква и морошка уступили место ананасам и мангу.
Стоит на посту властитель Хитровки,
сосет трубку и
видит — вдоль стены пробирается какая-то фигура, скрывая лицо.
Римский-Корсаков
видел, как аинку
сосал ребенок лет трех, который отлично уже двигался сам и даже имел на ременном поясе ножик, как большой.
Ночь была сегодня темная, настоящая волчья, как говорят охотники, и
видели хорошо только узкие глазки старца Кирилла. Подъезжая к повертке к скиту Пульхерии, он только угнетенно вздохнул. Дороги оставалось всего верст восемь. Горы сменялись широкими высыхавшими болотами, на которых росла кривая болотная береза да сосна-карлица. Лошадь точно почуяла близость жилья и прибавила ходу. Когда они проезжали мимо небольшой лесистой горки, инок Кирилл, запинаясь и подбирая слова, проговорил...
Спускаясь с горы, недалеко от усадьбы, которой за частыми
соснами нельзя было
видеть, сани наши в ухабе так наклонились набок, что ямщик слетел.
— Что! что! Этих мыслей мы не понимаем? — закричал Бычков, давно уже оравший во всю глотку. — Это мысль наша родная; мы с ней родились; ее
сосали в материнском молоке. У нас правда по закону свята, принесли ту правду наши деды через три реки на нашу землю. Еще Гагстгаузен это
видел в нашем народе. Вы думаете там, в Польше, что он нам образец?.. Он нам тьфу! — Бычков плюнул и добавил: — вот что это он нам теперь значит.
Помада смотрит на дымящиеся тонким парочком верхушки сокольницкого бора и
видит, как по вершинкам
сосен ползет туманная пелена, и все она редеет, редеет и, наконец, исчезает вовсе, оставляя во всей утренней красоте иглистую
сосну, а из-за окраины леса опять выходит уже настоящая Лиза, такая, в самом деле, хорошая, в белом платье с голубым поясом.
Дивуется честной купец такому чуду чудному и такому диву дивному, и ходит он по палатам изукрашенным да любуется, а сам думает: «Хорошо бы теперь
соснуть да всхрапнуть», — и
видит, стоит перед ним кровать резная, из чистого золота, на ножках хрустальныих, с пологом серебряным, с бахромою и кистями жемчужными; пуховик на ней как гора лежит, пуху мягкого, лебяжьего.
С той стороны в самом деле доносилось пение мужских и женских голосов; а перед глазами между тем были: орешник, ветляк, липы, березы и
сосны; под ногами — высокая, густая трава. Утро было светлое, ясное, как и вчерашний вечер. Картина эта просто показалась Вихрову поэтическою. Пройдя небольшим леском (пение в это время становилось все слышнее и слышнее), они
увидели, наконец, сквозь ветки деревьев каменную часовню.
Я уразумел, что хоть это и по-французски он говорил, но насчет магнетизма, и больше его не спрашиваю, а занимаюсь, сахар
сосу, а кто мне его дал, того уже не
вижу.
— Эх,
вижу я, барышня, мутит вас. Нехорошо это. А вы, знаете, лимончик
пососите. А то раскиснете. Да.
Что ж, Максим Григорьич, поверишь ли? как приехал на то урочище,
вижу: в самом деле
сосна, и на ней сидит мой Адраган, точь-в-точь как говорил святой!
Щелкает белка, в лапах
сосен мелькает ее пушистый хвост;
видишь невероятно много, хочется
видеть все больше, идти все дальше.
В первый день пасхи он пошёл на кладбище христосоваться с Палагою и отцом. С тихой радостью
увидел, что его посадки принялись: тонкие сучья берёз были густо унизаны почками, на концах лап
сосны дрожали жёлтые свечи, сверкая на солнце золотыми каплями смолы. С дёрна могилы робко смотрели в небо бледно-лиловые подснежники, качались атласные звёзды первоцвета, и уже набухал жёлтый венец одуванчика.
— Ужасные дома. В пять, в шесть, а то и в семь этажей.
Видишь вот ту
сосну?
— Ручные, — ответила она отрывисто и даже не взглянув на меня. — Ну вот, глядите, — сказала она, останавливаясь у плетня. —
Видите тропочку, вон, вон, между соснами-то?
Видите?
Но вот эти
сосны и ели, которые
видели ее, — значит, счастье было.
Гром выстрела и страшный рев… Я стоял, облокотясь о
сосну, ни жив ни мертв и сразу ничего не
видел сквозь дым.
Чай пили в садике, где цвели резеда, левкои, табак и уже распускались ранние шпажники. Ярцев и Кочевой по лицу Юлии Сергеевны
видели, что она переживает счастливое время душевного спокойствия и равновесия, что ей ничего не нужно, кроме того, что уже есть, и у них самих становилось на душе покойно, славно. Кто бы что ни сказал, все выходило кстати и умно.
Сосны были прекрасны, пахло смолой чудесно, как никогда раньше, и сливки были очень вкусны, и Саша была умная, хорошая девочка…
— Эге, это я знаю! Хорошо знаю, как дерево говорит… Дерево, хлопче, тоже боится… Вот осина, проклятое дерево, все что-то лопочет, — и ветру нет, а она трясется.
Сосна на бору в ясный день играет-звенит, а чуть подымется ветер, она загудит и застонет. Это еще ничего… А ты вот слушай теперь. Я хоть глазами плохо
вижу, а ухом слышу: дуб зашумел, дуба уже трогает на поляне… Это к буре.
Он вел дела с Игнатом, и Фома не раз
видел этого высокого и прямого, как
сосна, старика с огромной белой бородой и длинными руками.
Однако ж он становится реже: вон, кажется, налево…
видите? высокая
сосна — так и есть!
— Посмотри, Егор! — сказал Рославлев, — мне показалось, что молния осветила вон там в стороне деревянный крест. Это должна быть могила Терентьича —
видишь? прямо за этой
сосной?
Можно подумать, что они долго глядят не
видя ничего, кроме света, и вдруг сосредоточатся на чем-нибудь одном, взглянут глубоко и тотчас же спрячутся за свои таинственные ресницы, точно робкие серны, убегающие за нагорные
сосны.
Мне пришлось сделать всего сажен полтораста, как открылся покатый лог: сквозь редкие
сосны я издали
увидел «губернатора».
Осторожность и загадочность — вот школа, которую ты обязываешься пройти, если хочешь, чтобы в тебе воистину
видели «дирижирующий класс». Ибо обыватель простодушен и ежели
видит, что на него наступают с тем, чтобы горло ему перекусить, то уклоняется. Но когда его потихоньку неведомо где
сосут, он только перевертывается.
Один охотник рассказывал мне, что он, занимаясь крытьем тетеревов более десяти лет и
видя, что глухари, прилетая иногда к приваде вместе с простыми тетеревами, никогда на нее не шли, а сидели в близком расстоянии на деревьях, преимущественно на
соснах, ломая крепкими своими носами молодые летние побеги, называемые погонцами, вздумал употребить эти погонцы для приманки глухарей; он нарубил верхних побегов с молодых
сосен и натыкал их на приваде, около овсяных снопов.
Пришедши на квартиру, Мановский спросил себе обедать, впрочем, ничего почти не ел и все пил воду; потом прилег как бы
соснуть, но не прошло и полчаса, как знакомый наш Сенька, вместо обычного барского крика: «Эй, малый!» — услышал какое-то мычание и, вошедши в спальню,
увидел, что Михайло Егорыч лежал вверх лицом.
Едва он вспомнил легенду и нарисовал в своем воображении то темное привидение, которое
видел на ржаном поле, как из-за
сосны, как раз напротив, вышел неслышно, без малейшего шороха, человек среднего роста с непокрытою седою головой, весь в темном и босой, похожий на нищего, и на его бледном, точно мертвом лице резко выделялись черные брови.
Угрюмые
сосны с мохнатыми корнями, которые в прошлом году
видели его здесь таким молодым, радостным и бодрым, теперь не шептались, а стояли неподвижные и немые, точно не узнавали его.
Долго он таким образом лапу
сосал и даже настоящим образом в управление вверенной ему трущобой не вступал. Пробовал он однажды об себе «по пристойности» заявить, влез на самую высокую
сосну и оттуда не своим голосом рявкнул, но и от этого пользы не вышло. Лесная сволочь, давно не
видя злодейств, до того обнаглела, что, услышавши его рев, только молвила: «Чу, Мишка ревет! гляди, что лапу во сне прокусил!» С тем и отъехал Топтыгин 3-й опять в берлогу…
— А я вот давеча после обеда,
видите вон этот бугорок под большой
сосной, я вот давеча лежал тут и заснул почти, а тут подходит, как его, забыл фамилию, почтамтский чиновник, что ли, знаете, я думаю?
— Уснув, — говорит, — помолившись, не помню я сколько спала, но только вдруг
вижу во сне пожар, большой пожар: будто у нас все погорело, и река золу несет да в завертах около быков крутит и в глубь глотает,
сосет.
Что пользы мне в том, что сокровищ полны
Подводные эти хоромы?
Увидеть бы мне хотя б зелень
сосны!
Прилечь хоть на ворох соломы!
Мама из коры умеет делать лодочки, и даже с парусом, я же умею только есть смолу и обнимать
сосну. В этих
соснах никто не живет. В этих
соснах, в таких же
соснах, живет пушкинская няня. «Ты под окном своей светлицы» — у нее очень светлое окно, она его все время протирает (как мы в зале, когда ждем дедушкиного экипажа) — чтобы
видеть, не едет ли Пушкин. А он все не едет. Не приедет никогда.
А вот вы сейчас же
увидите, какие это пустяки и как у нас по родной пословице «всякая
сосна своему бору шумит».
Ночью, как все заснули, тетушка Дросида опять тихонечко встала, без огня подошла к окошечку и,
вижу, опять стоя
пососала из плакончика и опять его спрятала, а меня тихо спрашивает...
— Вот так же одна девушка пошла за ягодами, — рассказывал Костя, — отбилась от партии, да и осталась в лесу ночью одна… Дома ее хватились, давай искать — целых два дня искали, а на третий —
видят, что сидит она на
сосне и не откликается. Уцепилась за дерево и сидит… Целых два года была без ума, а уже потом рассказала, как ее леший пугал. Как заухает, как закличет по-ребячьи, как захохочет…
— Про этого врага у меня и помышленья нет, Максимыч, — плаксиво отвечала Аксинья Захаровна. — Себя сгубил, непутный, да и с меня головоньку снимает, из-за него только попреки одни… Век бы его не
видела!.. Твоя же воля была оставить Микешку. Хоть он и брат родной мне, да я бы рада была радешенька на
сосне его
видеть… Не он навязался на шею мне, ты, батько, сам его навязал… Пущай околел бы его где-нибудь под кабаком, ох бы не молвила… А еще попрекаешь!
Первые капли застучали по стеклам… Я подошел к окну… Было уже совсем темно, и сквозь стекло я не
увидел ничего, кроме ползущих вниз дождевых капель и отражения собственного носа. Блеснул свет от молнии и осветил несколько ближайших
сосен…
— Я, кажется, знаю это, — подтвердил он, — но терпеть не могу, когда люди вообще сидят, ничего не делая! Папироску
сосать — все-таки какое-нибудь занятие. Вот и Лубянскую приучаю, да плохо что-то. Все это, доложу я вам, жантильничанье!.. Женственность, изволите
видеть, страдает; а по-нашему, первым делом каждая порядочная женщина, то есть женщина дела, должна прежде всего всякую эту женственность к черту!
Плющевая беседка находилась над самым обрывом. Из нее можно было
видеть всю зеркальную поверхность залива и приморский сестрорецкий курорт. Его крыши и трубы домов выглядывали из-за сплошной стены розовых стволов и зеленых шапок
сосен, пихт и елей.
Я бросился к окну и
увидел у ворот настланную соломою крестьянскую тележонку, в которой были запряжены худой рослый караковый мерин и толстоногая буланая кобылочка, под выменем которой
сосал пегий жеребенок.
«Дураки, — думаю, — как же не
видите, что из вас кровь
сосут?» У меня в саду абрикосы, груши, персики, а сквозь забор, понимаете, ребятишки сапожника — до чего жадно смотрят!
—
Видите ли, — начал он медленно и тихо закрыл глаза, — каждый год
сосна дает венчик в несколько ветвей. Сколько венчиков, столько и лет, — без ошибки. В этом деревце венчиков до пятнадцати — стало быть, и лет ему пятнадцать. Это вернее, чем ежели теперь срубить у корня и пласты считать, особливо в старом дереве. К коре пласты сливаются, и их надо под лупой рассматривать, чтобы не ошибиться.
— Я такие места гнездами называю, Василий Иваныч, — отозвался Хрящев своим особым тоном, какой он пускал, когда говорил по душе. — Вот, изволите
видеть, под елями-то, даже и в таких гнездах, всякий злак произрастает; а под
соснами не было бы и на одну пятую. Рябина и сюда пробралась. Презорство! Зато и для желудка облегчительна… И богородицыны слезки!
— Ах нет! Не скажите, Василий Иваныч!
Сосна, на закате солнца, тоже красавица, только ей далеко до ели. Эта, вон
видите, и сама-то шатром ширится и охраняет всякую былинку… Отчего здесь такая мурава и всякие кусты, ягоды? Ее благодеяниями живут!.. А в сосновом бору все мертво. Правда, идешь как по мягкому ковру, но ковер этот бездыханный… из мертвой хвои, сложился десятками лет.