Неточные совпадения
— Что вы говорите! — вскрикнул он, когда княгиня сказала ему, что Вронский едет в этом поезде. На мгновение лицо Степана Аркадьича выразило грусть, но через минуту, когда, слегка подрагивая на каждой ноге и расправляя бакенбарды, он вошел в комнату, где был Вронский, Степан Аркадьич уже вполне забыл свои отчаянные рыдания над трупом сестры и
видел в Вронском только героя и старого
приятеля.
— Не хочешь знать
приятелей! Здравствуй, mon cher! — заговорил Степан Аркадьич, и здесь, среди этого петербургского блеска, не менее, чем в Москве, блистая своим румяным лицом и лоснящимися расчесанными бакенбардами. — Вчера приехал и очень рад, что
увижу твое торжество. Когда увидимся?
Всю дорогу
приятели молчали. Левин думал о том, что означала эта перемена выражения на лице Кити, и то уверял себя, что есть надежда, то приходил в отчаяние и ясно
видел, что его надежда безумна, а между тем чувствовал себя совсем другим человеком, не похожим на того, каким он был до ее улыбки и слов: до свидания.
«Разумеется, не теперь, — думал Левин, — но когда-нибудь после». Левин, больше чем прежде, чувствовал теперь, что в душе у него что-то неясно и нечисто и что в отношении к религии он находится в том же самом положении, которое он так ясно
видел и не любил в других и за которое он упрекал
приятеля своего Свияжского.
— Как же, пошлем и за ним! — сказал председатель. — Все будет сделано, а чиновным вы никому не давайте ничего, об этом я вас прошу.
Приятели мои не должны платить. — Сказавши это, он тут же дал какое-то приказанье Ивану Антоновичу, как видно ему не понравившееся. Крепости произвели, кажется, хорошее действие на председателя, особливо когда он
увидел, что всех покупок было почти на сто тысяч рублей. Несколько минут он смотрел в глаза Чичикову с выраженьем большого удовольствия и наконец сказал...
— Да как сказать — куда? Еду я покуда не столько по своей надобности, сколько по надобности другого. Генерал Бетрищев, близкий
приятель и, можно сказать, благотворитель, просил навестить родственников… Конечно, родственники родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя; ибо
видеть свет, коловращенье людей — кто что ни говори, есть как бы живая книга, вторая наука.
Вы человек с доброй душой: к вам придет
приятель попросить взаймы — вы ему дадите;
увидите бедного человека — вы захотите помочь; приятный гость придет к вам — захотите получше угостить, да и покоритесь первому доброму движенью, а расчет и позабываете.
— А вы кто сами-то изволите быть-с? — спросил, вдруг обращаясь к нему, Разумихин. — Я вот, изволите
видеть, Вразумихин; не Разумихин, как меня всё величают, а Вразумихин, студент, дворянский сын, а он мой
приятель. Ну-с, а вы кто таковы?
И, наконец, студента Пестрякова
видели у самых ворот оба дворника и мещанка, в самую ту минуту, как он входил: он шел с тремя
приятелями и расстался с ними у самых ворот и о жительстве у дворников расспрашивал, еще при
приятелях.
— Merci, — промолвила Одинцова, вставая. — Вы обещали мне посетить меня, привезите же с собой и вашего
приятеля. Мне будет очень любопытно
видеть человека, который имеет смелость ни во что не верить.
— Что я знаю о нем? Первый раз
вижу, а он — косноязычен. Отец его — квакер,
приятель моего супруга, помогал духоборам устраиваться в Канаде. Лионель этот, — имя-то на цветок похоже, — тоже интересуется диссидентами, сектантами, книгу хочет писать. Я не очень люблю эдаких наблюдателей, соглядатаев. Да и неясно: что его больше интересует — сектантство или золото? Вот в Сибирь поехал. По письмам он интереснее, чем в натуре.
Я переписываюсь с одним англичанином, — в Канаде живет, сын
приятеля супруга моего, — он очень хорошо
видит, что надобно делать у нас…
— Стильтон! — брезгливо сказал толстый джентльмен высокому своему
приятелю,
видя, что тот нагнулся и всматривается в лежащего. — Честное слово, не стоит так много заниматься этой падалью. Он пьян или умер.
— Известно что… поздно было: какая академия после чада петербургской жизни! — с досадой говорил Райский, ходя из угла в угол, — у меня,
видите, есть имение, есть родство, свет… Надо бы было все это отдать нищим, взять крест и идти… как говорит один художник, мой
приятель. Меня отняли от искусства, как дитя от груди… — Он вздохнул. — Но я ворочусь и дойду! — сказал он решительно. — Время не ушло, я еще не стар…
—
Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, — не сидел бы я, да и не думал, как добыть деньги, если бы мое время не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом дело бы не стало, а теперь… Не знаю вот, что еще в банке скажут: может, и поверят. А если не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
Около огня я
увидел своих
приятелей.
Я, Сунцай и Дерсу шли впереди; стрелки подвигались медленно. Сзади слышались их голоса. В одном месте я остановился для того, чтобы осмотреть горные породы, выступающие из-под снега. Через несколько минут, догоняя своих
приятелей, я
увидел, что они идут нагнувшись и что-то внимательно рассматривают у себя под ногами.
На задаваемые вопросы Дерсу ответил мне, что изгородь эту они сделали для того, чтобы черт со скал не мог
видеть, что делается на биваке. Мне стало смешно, но я не высказывал этого, чтобы не обидеть старого
приятеля.
— Если б я этого не
видел, что она не может быть спокойна, доверив тебя кому-нибудь другому, разумеется, не стал бы я нарушать своего комфорта. Но теперь, надеюсь, уснет: ведь я медик и твой
приятель.
— Нет, я ничего не понимаю, Александр. Я не знаю, о чем ты толкуешь. Тебе угодно
видеть какой-то удивительный смысл в простой просьбе твоего
приятеля, чтобы ты не забывал его, потому что ему приятно
видеть тебя у себя. Я не понимаю, отчего тут приходить в азарт.
Показавши
приятелям любовницу своей фантазии, он
увидел, что любовница гораздо лучше, что всякое другое достоинство, большинство людей оценивает с точностью только по общему отзыву.
Кстати, чуть не забыл: так ты, Александр, исполнишь мою просьбу бывать у нас, твоих добрых
приятелей, которые всегда рады тебя
видеть, бывать так же часто, как в прошлые месяцы?
Он боялся, что когда придет к Лопуховым после ученого разговора с своим другом, то несколько опростоволосится: или покраснеет от волнения, когда в первый раз взглянет на Веру Павловну, или слишком заметно будет избегать смотреть на нее, или что-нибудь такое; нет, он остался и имел полное право остаться доволен собою за минуту встречи с ней: приятная дружеская улыбка человека, который рад, что возвращается к старым
приятелям, от которых должен был оторваться на несколько времени, спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор человека, не имеющего на душе никаких мыслей, кроме тех, которые беспечно говорит он, — если бы вы были самая злая сплетница и смотрели на него с величайшим желанием найти что-нибудь не так, вы все-таки не
увидели бы в нем ничего другого, кроме как человека, который очень рад, что может, от нечего делать, приятно убить вечер в обществе хороших знакомых.
Все это так дико было
видеть в человеке, за которого Лопухов считал Кирсанова, что гость сказал хозяину: — «послушай, ведь мы с тобою
приятели: ведь это, наконец, должно быть совестно тебе».
Видишь, чья это грубая образина или прилизанная фигура в зеркале? твоя,
приятель.
— Да, дома. Надену халат и сижу. Трубку покурю, на гитаре поиграю. А скучно сделается, в трактир пойду. Встречу
приятелей, поговорим, закусим, машину послушаем… И не
увидим, как вечер пройдет.
— Вижу-с. Вот потому-то я хотел, чтобы вы ко мне в комнату зашли. Там отдельный выход.
Приятели собрались… В картишки поиграть. Ведь я здесь не живу…
И я не делал новых попыток сближения с Кучальским. Как ни было мне горько
видеть, что Кучальский ходит один или в кучке новых
приятелей, — я крепился, хотя не мог изгнать из души ноющее и щемящее ощущение утраты чего-то дорогого, близкого, нужного моему детскому сердцу.
Мой
приятель не тратил много времени на учение, зато все закоулки города знал в совершенстве. Он повел меня по совершенно новым для меня местам и привел в какой-то длинный, узкий переулок на окраине. Переулок этот прихотливо тянулся несколькими поворотами, и его обрамляли старые заборы. Но заборы были ниже тех, какие я
видел во сне, и из-за них свешивались густые ветки уже распустившихся садов.
В этот день он явился в класс с видом особенно величавым и надменным. С небрежностью, сквозь которую, однако, просвечивало самодовольство, он рассказал, что он с новым учителем уже «
приятели». Знакомство произошло при особенных обстоятельствах. Вчера, лунным вечером, Доманевич возвращался от знакомых. На углу Тополевой улицы и шоссе он
увидел какого-то господина, который сидел на штабеле бревен, покачивался из стороны в сторону, обменивался шутками с удивленными прохожими и запевал малорусские песни.
И они втроем: Мина, Журавский и мой
приятель, отправились к карцеру с видом людей, идущих на деловое свидание. Когда дверь карцера открылась, я
увидел широкую скамью, два пучка розог и помощника Мины. Затем дверь опять захлопнулась, как будто проглотив красивую фигуру Крыштановича в мундирчике с короткой талией…
— Дурак! — опять отрезал мой
приятель. — Да ведь ты их еще не
видел.
Мне приятно расспросить его о многих старых
приятелях и лицейских товарищах, а еще лучше, что он в Петербурге
увидит моих родных.
Приятели Володи называли меня дипломатом, потому что раз, после обеда у покойницы бабушки, она как-то при них, разговорившись о нашей будущности, сказала, что Володя будет военный, а что меня она надеется
видеть дипломатом, в черном фраке и с прической а la cog, составлявшей, по ее мнению, необходимое условие дипломатического звания.
Вихров очень хорошо
видел, что бывший
приятель его находился в каком-то чаду самодовольства, — но что ж могло ему внушить это? Неужели чин действительного статского советника и станиславская звезда?
— А не будете ли вы так добры, — сказал он,
видя, что Плавин натягивает свои перчатки, — посетить меня ужо вечером; ко мне соберутся кое-кто из моих
приятелей.
— Вот
видишь, старый
приятель, наведывайся сколько хочешь. Сказки я умею рассказывать, но ведь до известных пределов, — понимаешь? Не то кредит и честь потеряешь, деловую то есть, ну и так далее.
Встречаете на улице
приятеля и
видите, что он задумчив и угнетен.
— А вот
увидишь. Недавно воротилась сюда из-за границы молодая вдова, Юлия Павловна Тафаева. Она очень недурна собой. С мужем я и Сурков были
приятели. Тафаев умер в чужих краях. Ну, догадываешься?
«Очевидно, он что-то знает такое, чего я не знаю, — думал я про полковника. — Если бы я знал то, что он знает, я бы понимал и то, что я
видел, и это не мучило бы меня». Но сколько я ни думал, я не мог понять того, что знает полковник, и заснул только к вечеру, и то после того, как пошел к
приятелю и напился с ним совсем пьян.
Но зато, когда это случалось, он бывал чрезвычайно весел, бренчал на фортепьянах свои любимые штучки, делал сладенькие глазки и выдумывал про всех нас и Мими шуточки, вроде того, что грузинский царевич
видел Мими на катанье и так влюбился, что подал прошение в синод об разводной, что меня назначают помощником к венскому посланнику, — и с серьезным лицом сообщал нам эти новости; пугал Катеньку пауками, которых она боялась; был очень ласков с нашими
приятелями Дубковым и Нехлюдовым и беспрестанно рассказывал нам и гостям свои планы на будущий год.
— Да, да… довольно-таки вы поревновали… понимаю я вас! Ну, так вот что, мой друг! приступимте прямо к делу! Мне же и недосуг: в Эртелевом лед скалывают, так присмотреть нужно… сенатор, голубчик, там живет! нехорошо, как замечание сделает! Ну-с, так изволите
видеть… Есть у меня тут
приятель один… такой друг! такой друг!
— Так
видишь ли: есть у меня
приятель, а у него особа одна… вроде как подруга…
Забвенный, который подобно Кукишеву, мечтал, как он будет «понуждать» свою кралю прохаживаться с ним по маленькой, как она сначала будет жеманиться, а потом мало-помалу уступит, был очень обижен, когда
увидел, что школа уже пройдена сполна и что ему остается только одна утеха: собирать
приятелей и смотреть, как Анютка «водку жрет».
— Да, пожил я, почудил, а — мало! Песня эта — не моя, ее составил один учитель семинарии, как бишь его звали, покойника? Забыл. Жили мы с ним
приятелями. Холостой. Спился и — помер, обморозился. Сколько народу спилось на моей памяти — сосчитать трудно! Ты не пьешь? Не пей, погоди. Дедушку часто
видишь? Невеселый старичок. С ума будто сходит.
Пошли. А в кабаке стоит старый человек, с седыми, как щетина, волосами, да и лицо тоже все в щетине. Видно сразу: как ни бреется, а борода все-таки из-под кожи лезет, как отава после хорошего дождя. Как
увидели наши
приятели такого шероховатого человека посреди гладких и аккуратных немцев, и показалось им в нем что-то знакомое. Дыма говорит тихонько...
— И чего бы, кажется, сердиться на
приятеля… Разве я тут виноват… Если уже какой-нибудь поджарый Падди может повалить самого сильного человека во всех Лозищах… Га! Это значит, такая уже в этой стороне во всем образованность… Тут сердиться нечего, ничего этим не поможешь, а видно надо как-нибудь и самим ухитряться… Индейский удар! Это у них,
видишь ли, называется индейским ударом…
А может быть, он узнал Матвея, может быть, он знает Борка и Дыму, может быть, он
видел, что они ищут его по всему городу, и предлагает подождать здесь, а сам пошлет кого-нибудь за
приятелями Матвея?
Вот однажды рано поутру мой
приятель встречает его на улице (а уж они, заметьте, раззнакомились), встречает его и
видит, что он пьян.
О, мой Гусь, мой старый
приятель! Подожди только несколько минут, и ты
увидишь такую женщину, что забудешь все на свете. И она будет твоя, потому что кто же с тобой, Гусем, может тягаться!