Неточные совпадения
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал
на лестницу, никого и ничего не
видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и
шею.
Вронский чувствовал эти направленные
на него со всех сторон глаза, но он ничего не
видел, кроме ушей и
шеи своей лошади, бежавшей ему навстречу земли и крупа и белых ног Гладиатора, быстро отбивавших такт впереди его и остававшихся всё в одном и том же расстоянии.
Эти слова были сигналом. Жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны. Жалобный крик раздался со всех сторон, но суровые запорожцы только смеялись,
видя, как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались
на воздухе. Бедный оратор, накликавший сам
на свою
шею беду, выскочил из кафтана, за который было его ухватили, в одном пегом и узком камзоле, схватил за ноги Бульбу и жалким голосом молил...
Погодя немного минут, баба в коровник пошла и
видит в щель: он рядом в сарае к балке кушак привязал, петлю сделал; стал
на обрубок и хочет себе петлю
на шею надеть; баба вскрикнула благим матом, сбежались: «Так вот ты каков!» — «А ведите меня, говорит, в такую-то часть, во всем повинюсь».
— Лучше всего, маменька, пойдемте к нему сами и там, уверяю вас, сразу
увидим, что делать. Да к тому же пора, — господи! Одиннадцатый час! — вскрикнула она, взглянув
на свои великолепные золотые часы с эмалью, висевшие у ней
на шее на тоненькой венецианской цепочке и ужасно не гармонировавшие с остальным нарядом. «Женихов подарок», — подумал Разумихин.
Катерина (подбегает к нему и падает
на шею). Увидела-таки я тебя! (Плачет
на груди у него).
Твоя теперь воля надо мной, разве ты не
видишь! (Кидается к нему
на шею.)
— Корвин, — прошептал фельетонист, вытянув
шею и покашливая; спрятал руки в карманы и уселся покрепче. — Считает себя потомком венгерского короля Стефана Корвина; негодяй, нещадно бьет мальчиков-хористов, я о нем писал;
видите, как он агрессивно смотрит
на меня?
Он
видел, что Лидия смотрит не
на колокол, а
на площадь,
на людей, она прикусила губу и сердито хмурится. В глазах Алины — детское любопытство. Туробоеву — скучно, он стоит, наклонив голову, тихонько сдувая пепел папиросы с рукава, а у Макарова лицо глупое, каким оно всегда бывает, когда Макаров задумывается. Лютов вытягивает
шею вбок,
шея у него длинная, жилистая, кожа ее шероховата, как шагрень. Он склонил голову к плечу, чтоб направить непослушные глаза
на одну точку.
— Нет, уверяю вас, — это так, честное слово! — несколько более оживленно и все еще виновато улыбаясь, говорил Кумов. — Я очень много
видел таких; один духобор — хороший человек был, но ему
сшили тесные сапоги, и, знаете, он так злился
на всех, когда надевал сапоги, — вы не смейтесь! Это очень… даже страшно, что из-за плохих сапог человеку все делается ненавистно.
В синем табачном дыме, пропитанном запахом кожи, масла, дегтя, Самгин
видел вытянутые
шеи, затылки, лохматые головы, они подскакивали, исчезали, как пузыри
на воде.
Вагон встряхивало, качало, шипел паровоз, кричали люди; невидимый в темноте сосед Клима сорвал занавеску с окна, обнажив светло-голубой квадрат неба и две звезды
на нем; Самгин зажег спичку и
увидел пред собою широкую спину, мясистую
шею, жирный затылок; обладатель этих достоинств, прижав лоб свой к стеклу, говорил вызывающим тоном...
Так неподвижно лег длинный человек в поддевке, очень похожий
на Дьякона, — лег, и откуда-то из-под воротника поддевки обильно полилась кровь, рисуя сбоку головы его красное пятно, — Самгин
видел прозрачный парок над этим пятном; к забору подползал, волоча ногу, другой человек, с зеленым шарфом
на шее; маленькая женщина сидела
на земле, стаскивая с ноги своей черный ботик, и вдруг, точно ее ударили по затылку, ткнулась головой в колени свои, развела руками, свалилась набок.
Невыспавшиеся девицы стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый парок поднимался с реки, и сквозь него,
на светлой воде, Клим
видел знакомые лица девушек неразличимо похожими; Макаров, в белой рубашке с расстегнутым воротом, с обнаженной
шеей и встрепанными волосами, сидел
на песке у ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.
Предполагая
на другой же день отправиться домой, с вокзала он проехал к Варваре, не потому, что хотел
видеть ее, а для того, чтоб строго внушить Сомовой: она не имеет права сажать ему
на шею таких субъектов, как Долганов, человек, несомненно, из того угла, набитого невероятным и уродливым, откуда вылезают Лютовы, Дьякона, Диомидовы и вообще люди с вывихнутыми мозгами.
— Как раз — так: редкой! — согласился Бердников, дважды качнув головою, и было странно
видеть, что
на такой толстой, короткой
шее голова качается легко.
— Покажите, как принесут: у меня есть две девушки: так
шьют, такую строчку делают, что никакой француженке не сделать. Я
видела, они приносили показать, графу Метлинскому
шьют: никто так не сошьет. Куда ваши, вот эти, что
на вас…
Позы, жесты ее исполнены достоинства; она очень ловко драпируется в богатую шаль, так кстати обопрется локтем
на шитую подушку, так величественно раскинется
на диване. Ее никогда не
увидишь за работой: нагибаться,
шить, заниматься мелочью нейдет к ее лицу, важной фигуре. Она и приказания слугам и служанкам отдавала небрежным тоном, коротко и сухо.
Несмотря, однако ж,
на эту наружную угрюмость и дикость, Захар был довольно мягкого и доброго сердца. Он любил даже проводить время с ребятишками.
На дворе, у ворот, его часто
видели с кучей детей. Он их мирит, дразнит, устроивает игры или просто сидит с ними, взяв одного
на одно колено, другого
на другое, а сзади
шею его обовьет еще какой-нибудь шалун руками или треплет его за бакенбарды.
— А я люблю ее… — добавил Леонтий тихо. — Посмотри, посмотри, — говорил он, указывая
на стоявшую
на крыльце жену, которая пристально глядела
на улицу и стояла к ним боком, — профиль, профиль:
видишь, как сзади отделился этот локон,
видишь этот немигающий взгляд? Смотри, смотри: линия затылка, очерк лба, падающая
на шею коса! Что, не римская голова?
Еще в девичьей сидели три-четыре молодые горничные, которые целый день, не разгибаясь, что-нибудь
шили или плели кружева, потому что бабушка не могла
видеть человека без дела — да в передней праздно сидел, вместе с мальчишкой лет шестнадцати, Егоркой-зубоскалом, задумчивый Яков и еще два-три лакея,
на помощь ему, ничего не делавшие и часто менявшиеся.
— А вот этого я и не хочу, — отвечала она, — очень мне весело, что вы придете при нем — я хочу
видеть вас одного: хоть
на час будьте мой — весь мой… чтоб никому ничего не досталось! И я хочу быть — вся ваша… вся! — страстно шепнула она, кладя голову ему
на грудь. — Я ждала этого,
видела вас во сне, бредила вами, не знала, как заманить. Случай помог мне — вы мой, мой, мой! — говорила она, охватывая его руками за
шею и целуя воздух.
— Но-но-но, тубо! — крикнул он
на нее, как
на собачонку. —
Видишь, Аркадий: нас сегодня несколько парней сговорились пообедать у татар. Я уж тебя не выпущу, поезжай с нами. Пообедаем; я этих тотчас же в
шею — и тогда наболтаемся. Да входи, входи! Мы ведь сейчас и выходим, минутку только постоять…
Вижу где-то далеко отсюда, в просторной комнате,
на трех перинах, глубоко спящего человека: он и обеими руками, и одеялом закрыл себе голову, но мухи нашли свободные места, кучками уселись
на щеке и
на шее.
— Я к игумену прошлого года во святую пятидесятницу восходил, а с тех пор и не был.
Видел, у которого
на персях сидит, под рясу прячется, токмо рожки выглядывают; у которого из кармана высматривает, глаза быстрые, меня-то боится; у которого во чреве поселился, в самом нечистом брюхе его, а у некоего так
на шее висит, уцепился, так и носит, а его не
видит.
Однажды
на падали около моря
видели большого темно-бурого орла с длинной голой
шеей.
Он долго не мог отыскать свою шляпу; хоть раз пять брал ее в руки, но не
видел, что берет ее. Он был как пьяный; наконец понял, что это под рукою у него именно шляпа, которую он ищет, вышел в переднюю, надел пальто; вот он уже подходит к воротам: «кто это бежит за мною? верно, Маша… верно с нею дурно!» Он обернулся — Вера Павловна бросилась ему
на шею, обняла, крепко поцеловала.
— Когда я жила с матушкой… я думала, отчего это никто не может знать, что с ним будет; а иногда и
видишь беду — да спастись нельзя; и отчего никогда нельзя сказать всей правды?.. Потом я думала, что я ничего не знаю, что мне надобно учиться. Меня перевоспитать надо, я очень дурно воспитана. Я не умею играть
на фортепьяно, не умею рисовать, я даже
шью плохо. У меня нет никаких способностей, со мной, должно быть, очень скучно.
Вижу, сидит у окна девица, в пяльцах
шьет; взглянет
на меня и усмехнется.
— Будто не
видите, Осип Никифорович! — отвечала Солоха. —
Шея, а
на шее монисто.
Бедный словесник, задержанный неожиданно в своем задумчивом шествии, остановился, постоял, попробовал двинуться дальше, но
видя, что препятствие не уступает, спокойно размотал башлык с
шеи, оставив его
на заборе, и с облегчением продолжая путь.
Вспоминая эти сказки, я живу, как во сне; меня будит топот, возня, рев внизу, в сенях,
на дворе; высунувшись в окно, я
вижу, как дед, дядя Яков и работник кабатчика, смешной черемисин Мельян, выталкивают из калитки
на улицу дядю Михаила; он упирается, его бьют по рукам, в спину,
шею, пинают ногами, и наконец он стремглав летит в пыль улицы. Калитка захлопнулась, гремит щеколда и запор; через ворота перекинули измятый картуз; стало тихо.
Лежа с вытянутой
шеей, он поднимает от времени до времени свою черноватую головку и,
видя, что проезжий спокойно удаляется, возвращается опять
на дорогу и побежит по ней уже назад.
Я
увидел своими глазами причину, от которой происходит этот обман: коростель кричит, как бешеный, с неистовством, с надсадой, вытягивая
шею, подаваясь вперед всем телом при каждом вскрикиванье, как будто наскакивая
на что-то, и беспрестанно повертываясь
на одном месте в разные стороны, отчего и происходит разность в стиле и близости крика.
Нос у него узенький, кругловатый, нисколько не подходящий к носам обыкновенных уток: конец верхней половинки его загнут книзу; голова небольшая, пропорциональная,
шея длинная, но короче, чем у гагары, и не так неподвижно пряма; напротив, он очень гибко повертывает ею, пока не
увидит вблизи человека; как же скоро заметит что-нибудь, угрожающее опасностью, то сейчас прибегает к своей особенной способности погружаться в воду так, что видна только одна узенькая полоска спины, колом торчащая
шея и неподвижно устремленные
на предмет опасности, до невероятности зоркие, красные глаза.
Через минуту я опять услышал шум и
увидел одного из только что дравшихся орланов. Он сел
на коряжину недалеко от меня, и потому я хорошо мог его рассмотреть. В том, что это был именно один из забияк, я не сомневался. Испорченное крыло, взъерошенное оперение
на груди и запекшаяся кровь с правой стороны
шеи говорили сами за себя.
— Ты чего это, милая, мужикам-то
на шею лезешь? — кричала она, размахивая своими короткими руками. — Один грех избыла, захотелось другого… В кои-то веки нос показала из лесу и сейчас в сани к Кириллу залезла. Своем глазам
видела… Стыдобушка головушке!
— А за то, что нынче девки не в моде. Право, посмотришь, свет-то навыворот пошел. Бывало, в домах ли где, в собраниях ли каких,
видишь, все-то кавалеры с девушками, с барышнями, а барышни с кавалерами, и таково-то славно, таково-то весело и пристойно. Парка парку себе отыскивает. А нынче уж нет! Все пошло как-то таранты
на вон. Все мужчины, как идолы какие оглашенные, все только около замужних женщин так и вертятся, так и кривляются, как пауки; а те тоже чи-чи-чи! да га-га-га! Сами
на шею и вешаются.
К его удивлению, Любка не особенно удивилась и совсем не обрадовалась, когда он торжественно показал ей паспорт. Она была только рада опять
увидеть Лихонина. Кажется, эта первобытная, наивная душа успела уже прилепиться к своему покровителю. Она кинулась было к нему
на шею, но он остановил ее и тихо, почти
на ухо спросил...
Я не
видел или, лучше сказать, не помнил, что
видел отца, а потому, обрадовавшись, прямо бросился к нему
на шею и начал его обнимать и целовать.
Мари
видела, что он любит ее в эти минуты до безумия, до сумасшествия; она сама пылала к нему не меньшею страстью и готова была броситься к нему
на шею и задушить его в своих объятиях; но по свойству ли русской женщины или по личной врожденной стыдливости своей, ничего этого не сделала и устремила только горящий нежностью взор
на Вихрова и проговорила...
— А это штука еще лучше! — произнес доктор как бы про себя и потом снова задиктовал: — Правое ухо до половины оторвано;
на шее — три пятна с явными признаками подтеков крови;
на груди переломлено и вогнуто вниз два ребра; повреждены легкие и сердце. Внутренности и вскрывать нечего. Смерть прямо от этого и последовала, —
видите все это?
В гостиной Вихров, наконец,
увидел небольшую, но довольно толстенькую фигуру самого генерала, который сидел
на покойных, мягких креслах, в расстегнутом вицмундире, без всяких орденов, с одним только
на шее Георгием за храбрость.
Вошли и
видим: в общей зале один господин, без верхнего платья, танцует с девицами, сам пьет и их поит шампанским, потом бросился и к нам
на шею: «Ах, очень рад!..
— Ах, какая ты недотрога!.. — с улыбкой проговорила Раиса Павловна. — Не нужно быть слишком застенчивой. Все хорошо в меру: и застенчивость, и дерзость, и даже глупость… Ну, сознайся, ты рада, что приедет к нам Лаптев? Да?.. Ведь в семнадцать лет жить хочется, а в каком-нибудь Кукарском заводе что могла ты до сих пор
видеть, — ровно ничего! Мне, старой бабе, и то иногда тошнехонько сделается, хоть сейчас же камень
на шею да в воду.
Внимание ее обострялось. С высоты крыльца она ясно
видела избитое, черное лицо Михаила Ивановича, различала горячим блеск его глаз, ей хотелось, чтобы он тоже увидал ее, и она, приподнимаясь
на ногах, вытягивала
шею к нему.
Он сел писать. Она прибирала
на столе, поглядывая
на него,
видела, как дрожит перо в его руке, покрывая бумагу рядами черных слов. Иногда кожа
на шее у него вздрагивала, он откидывал голову, закрыв глаза, у него дрожал подбородок. Это волновало ее.
— Разве мы хотим быть только сытыми? Нет! — сам себе ответил он, твердо глядя в сторону троих. — Мы должны показать тем, кто сидит
на наших
шеях и закрывает нам глаза, что мы все
видим, — мы не глупы, не звери, не только есть хотим, — мы хотим жить, как достойно людей! Мы должны показать врагам, что наша каторжная жизнь, которую они нам навязали, не мешает нам сравняться с ними в уме и даже встать выше их!..
Как сейчас
вижу: сквозь дверную щель в темноте — острый солнечный луч переламывается молнией
на полу,
на стенке шкафа, выше — и вот это жестокое, сверкающее лезвие упало
на запрокинутую, обнаженную
шею I… и в этом для меня такое что-то страшное, что я не выдержал, крикнул — и еще раз открыл глаза.
Если бы вам сказали: ваша тень
видит вас, все время
видит. Понимаете? И вот вдруг — у вас странное ощущение: руки — посторонние, мешают, и я ловлю себя
на том, что нелепо, не в такт шагам, размахиваю руками. Или вдруг — непременно оглянуться, а оглянуться нельзя, ни за что,
шея — закована. И я бегу, бегу все быстрее и спиною чувствую: быстрее за мною тень, и от нее — никуда, никуда…