Неточные совпадения
«Уйди!..» — вдруг закричала я,
Увидела я дедушку:
В очках, с раскрытой книгою
Стоял он перед гробиком,
Над Демою читал.
Я
старика столетнего
Звала клейменым, каторжным.
Гневна, грозна, кричала я:
«Уйди!
убил ты Демушку!
Будь проклят ты… уйди...
— Был у меня сын… Был Петр Маракуев, студент, народолюбец. Скончался в ссылке. Сотни юношей погибают, честнейших! И — народ погибает. Курчавенький казачишка хлещет нагайкой
стариков, которые по полусотне лет царей сыто кормили, епископов, вас всех, всю Русь… он их нагайкой, да! И гогочет с радости, что бьет и что
убить может, а — наказан не будет! А?
— Ага, — помню, старик-аграрник, да-да!
Убили? Гм… Не церемонятся. Вчера сестренка попала — поколотили ее. — Гогин говорил торопливо, рассеянно, но вдруг сердито добавил: — И — за дело, не кокетничай храбростью, не дури!..
— Да так живем, вот, как видишь. Изба завалиться хочет, того гляди
убьет кого. А
старик говорит — и эта хороша. Вот и живем — царствуем, — говорила бойкая старуха, нервно подергиваясь головой. — Вот сейчас обедать соберу. Рабочий народ кормить стану.
Верите ли, господа, не то, не то меня мучило больше всего в эту ночь, что я
старика слугу
убил и что грозила Сибирь, и еще когда? — когда увенчалась любовь моя и небо открылось мне снова!
— Слушай, я разбойника Митьку хотел сегодня было засадить, да и теперь еще не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято отцов да матерей за предрассудок считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время не позволено
стариков отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу бить, в их собственном доме, да похваляться прийти и совсем
убить — все при свидетелях-с. Я бы, если бы захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.
— Знаю, это
убил тот
старик Григорий…
— Господа, это Смердяков! — закричал он вдруг изо всей силы, — это он
убил, он ограбил! Только он один и знал, где спрятан у
старика конверт… Это он, теперь ясно!
— Боже! Это он
старика отца своего
убил! — вскричала она, всплеснув руками. — Никаких я ему денег не давала, никаких! О, бегите, бегите!.. Не говорите больше ни слова! Спасайте
старика, бегите к отцу его, бегите!
— Э, черт возьми,
старика, старушонку…
Убили, что ли, кого?
Наконец дело дошло до той точки в рассказе, когда он вдруг узнал, что Грушенька его обманула и ушла от Самсонова тотчас же, как он привел ее, тогда как сама сказала, что просидит у
старика до полуночи: «Если я тогда не
убил, господа, эту Феню, то потому только, что мне было некогда», — вырвалось вдруг у него в этом месте рассказа.
— Ни одному слову не верите, вот почему! Ведь понимаю же я, что до главной точки дошел:
старик теперь там лежит с проломленною головой, а я — трагически описав, как хотел
убить и как уже пестик выхватил, я вдруг от окна убегаю… Поэма! В стихах! Можно поверить на слово молодцу! Ха-ха! Насмешники вы, господа!
Дикарь стал добывать деньги поденною работой в Женеве, добытое пропивал, жил как изверг и кончил тем, что
убил какого-то
старика и ограбил.
Наконец представлено возвращение его к отцу; добрый
старик в том же колпаке и шлафорке выбегает к нему навстречу: блудный сын стоит на коленах, в перспективе повар
убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости.
— Ничего, не
убьют. Известно,
старики поучат сначала, а потом увидят, что ты им не супротивница, — и оставят. Сходи-ка, сходи!
Особенно ярко запомнились мне два — три отдельных эпизода. Высокий, мрачный злодей, орудие Урсулы, чуть не
убивает прекрасного молодого человека, но
старик, похожий на Коляновского (или другой, точно не помню), ударом кулака вышибает из рук его саблю… Сабля, сверкая и звеня, падает на пол. Я тяжело перевожу дыхание, а мать наклоняется ко мне и говорит...
Эта фраза привела Кочетова в бешенство. Кто смеет трогать его за руку? Он страшно кричал, топал ногами и грозил
убить проклятого жида.
Старик доктор покачал головой и вышел из комнаты.
По рассказам арестантов, этот
старик убил на своем веку 60 человек; у него будто бы такая манера: он высматривает арестантов-новичков, какие побогаче, и сманивает их бежать вместе, потом в тайге
убивает их и грабит, а чтобы скрыть следы преступления, режет трупы на части и бросает в реку.
Затем следует Вторая Падь, в которой шесть дворов. Тут у одного зажиточного
старика крестьянина из ссыльных живет в сожительницах старуха, девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она
убила своего ребенка и зарыла его в землю, на суде же говорила, что ребенка она не
убила, а закопала его живым, — этак, думала, скорей оправдают; суд приговорил ее на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и спросила: «Капустки кисленькой не купите ли?»
Кишкин подсел на свалку и с час наблюдал, как работали старатели. Жаль было смотреть, как даром время
убивали… Какое это золото, когда и пятнадцать долей со ста пудов песку не падает. Так, бьется народ, потому что деваться некуда, а пить-есть надо. Выждав минутку, Кишкин поманил старого Турку и сделал ему таинственный знак.
Старик отвернулся, для видимости покопался и пошабашил.
— Все равно, конечно!.. Они, впрочем, и тогда говорили: «Не выругайся, говорит, исправник,
старик бы его не
убил; а то, говорит, мы с иконой идем, а он — браниться!»
— Послушайте,
старик, подойдите сюда, — силилась перекричать его барыня. — Ах, Трилли, ты
убьешь маму своим криком. И зачем только пустили этих музыкантов! Да подойдите же ближе, еще ближе… еще, вам говорят!.. Вот так… Ах, не огорчайся же, Трилли, мама сделает все, что хочешь. Умоляю тебя. Мисс, да успокойте же наконец ребенка… Доктор, прошу вас… Сколько же ты хочешь,
старик?
— Панталеоне! — шепнул Санин
старику, — если… если меня
убьют — все может случиться, — достаньте из моего бокового кармана бумажку — в ней завернут цветок — и отдайте эту бумажку синьоре Джемме. Слышите? Вы обещаетесь?
Старик сидел на печи (той самой, на которой прежде него по ночам молился зачитавшийся арестант, хотевший
убить майора) и молился по своей рукописной книге.
Элдар сел, скрестив ноги, и молча уставился своими красивыми бараньими глазами на лицо разговорившегося
старика.
Старик рассказывал, как ихние молодцы на прошлой неделе поймали двух солдат: одного
убили, а другого послали в Ведено к Шамилю. Хаджи-Мурат рассеянно слушал, поглядывая на дверь и прислушиваясь к наружным звукам. Под навесом перед саклей послышались шаги, дверь скрипнула, и вошел хозяин.
Человек, верующий в боговдохновенность Ветхого Завета и святость Давида, завещающего на смертном одре убийство
старика, оскорбившего его и которого он сам не мог
убить, так как был связан клятвою (3-я Книга Царей, глава 2, стих 8), и тому подобные мерзости, которыми полон Ветхий Завет, не может верить в нравственный закон Христа; человек, верующий в учение и проповеди церкви о совместимости с христианством казней, войн, не может уже верить в братство всех людей.
Убьют, повесят, засекут женщин,
стариков, невинных, как у нас в России недавно на Юзовском заводе и как это делается везде в Европе и Америке — в борьбе с анархистами и всякими нарушителями существующего порядка: расстреляют,
убьют, повесят сотни, тысячи людей, или, как это делают на войнах, — побьют, погубят миллионы людей, или как это делается постоянно, — губят души людей в одиночных заключениях, в развращенном состоянии солдатства, и никто не виноват.
— Да что уставщики говорят. У нас, отец мой, в Червленой, войсковой старшина — кунак мне был. Молодец был, как и я, такой же.
Убили его в Чечнях. Так он говорил, что это всё уставщики из своей головы выдумывают. Сдохнешь, говорит, трава вырастет на могилке, вот и всё. —
Старик засмеялся. — Отчаянный был.
— Их пять братьев, — рассказывал лазутчик на своем ломаном полурусском языке: — вот уж это третьего брата русские бьют, только два остались; он джигит, очень джигит, — говорил лазутчик, указывая на чеченца. — Когда
убили Ахмед-хана (так звали убитого абрека), он на той стороне в камышах сидел; он всё видел: как его в каюк клали и как на берег привезли. Он до ночи сидел; хотел
старика застрелить, да другие не пустили.
— Ни-ни! — проговорил
старик. — Эту сватают за Лукашку. Лука — казак молодец, джигит, намеднись абрека
убил. Я тебе лучше найду. Такую добуду, что вся в шелку да в серебре ходить будет. Уже сказал, — сделаю; красавицу достану.
— Чего не видать! — с сердцем сказал
старик, и чтò-то серьезное и строгое выразилось в лице
старика. — Джигита
убил, — сказал он как будто с сожалением.
— Это знаешь, кто поет? — сказал
старик, очнувшись. — Это Лукашка джигит. Он чеченца
убил; то-то и радуется. И чему радуется? Дурак, дурак!
— Сходи! — сказал уже после урядник, оглядываясь вокруг себя. — Твои часы, что ли, Гурка? Иди! И то ловок стал Лукашка твой, — прибавил урядник, обращаясь к
старику. — Все как ты ходит, дома не посидит; намедни
убил одного.
Кстати, этого
старика потом нашли убитым, и кто бы, ты думал,
убил его?
Старик Кокин увязался за своей снохой и, не добившись от нее ничего, зверски
убил ее ребенка, девочку лет четырех:
старик завел маленькую жертву в подполье и там отрезывал ей один палец за другим, а мать в это время оставалась наверху и должна была слушать отчаянные вопли четвертуемой дочери.
— Дитятко… Дунюшка… встань, дитятко, не
убивай себя по-пустому, — говорил
старик разбитым, надорванным голосом. — В чем же вина твоя? В чем?.. Очнись ты, утеха моя, мое дитятко! Оставь его, не слушай… Господь видит дела наши… Полно, не круши меня слезами своими… встань, Дунюшка!..
— Да,
убили… — сказал нехотя Дымов. — Купцы, отец с сыном, ехали образа продавать. Остановились тут недалече в постоялом дворе, что теперь Игнат Фомин держит.
Старик выпил лишнее и стал хвалиться, что у него с собой денег много. Купцы, известно, народ хвастливый, не дай бог… Не утерпит, чтоб не показать себя перед нашим братом в лучшем виде. А в ту пору на постоялом дворе косари ночевали. Ну, услыхали это они, как купец хвастает, и взяли себе во внимание.
— Глупый человек, руки чешутся, оттого и
убил, — ответил
старик.
— Разве он
убил? — таинственно и тихо говорил
старик. — Чёрная сила это, она это! Человек человека не может
убить… Не он
убивает, люди добрые!
Бегушев на это молчал. В воображении его опять носилась сцена из прошлой жизни. Он припомнил старика-генерала, мужа Натальи Сергеевны, и его свирепое лицо, когда тот подходил к барьеру во время дуэли; припомнил его крик, который вырвался у него, когда он падал окровавленный: «Сожалею об одном, что я не
убил тебя, злодея!»
— А ежели меня вот на этом самом месте
убьют? — упавшим голосом объяснял сконфуженный
старик.
Это была искра, брошенная на кучу пороха!.. «Кто мешает! — заревели пьяные казаки. — Кто смеет нам мешать!.. мы делаем, что хотим, мы не рабы, чорт возьми!..
убить, да,
убить! отомстим за наших братьев… пойдемте, ребята»… и толпа с воем ринулась к кибиткам; несчастный
старик спал на груди своей дочери; он вскочил… высунулся… и всё понял!..
Воодушевясь, он рассказал несколько случаев удачной охоты и через неделю пошёл с Пётром и Алексеем в лес,
убил матёрого медведя,
старика. Потом пошли одни братья и подняли матку, она оборвала Алексею полушубок, оцарапала бедро, братья всё-таки одолели её и принесли в город пару медвежат, оставив убитого зверя в лесу, волкам на ужин.
Крутицкий. Да зачем болтать, зачем болтать? Ну, услышат, что у меня деньги, ну,
убьют меня, ну, туда мне и дорога, я уж
старик. А тебе-то нехорошо; ты молодой человек, а все болтаешь. Так вот болтуном и прозовут, и нехорошо. Все и будут: болтун да болтун! Ну, что? Ну, что?
А Бурана нашего первый солдат из ружья
убил. Не вовсе
убил, — помаялся
старик еще малое время, да недолго. Пока солнце за гору село, из
старика и дух вон. Страсть было жалко!..
— Василь, миленький, ради бога! — бормотал заплетающимся языком
старик. — Пойдем…
убьют ведь нас!..
Страшись
убить напрасно
старика...
Надругался сын над ним, больно рванул его за сердце…
Убить его мало за то, что он так надсадил душу своего отца! Из-за чего? Из-за женщины, дрянной, зазорной жизнью живущей!.. Грех было ему,
старику, связываться с ней, забыв о своей жене и сыне…
Мой первый Пушкин — «Цыганы». Таких имен я никогда не слышала: Алеко, Земфира, и еще —
Старик. Я
стариков знала только одного — сухорукого Осипа в тарусской богадельне, у которого рука отсохла — потому что
убил брата огурцом. Потому что мой дедушка, А.Д. Мейн — не
старик, потому что
старики чужие и живут на улице.