Неточные совпадения
— Сходи! — сказал уже после урядник, оглядываясь вокруг себя. — Твои часы, что ли, Гурка? Иди! И то ловок стал Лукашка твой, — прибавил урядник, обращаясь к
старику. — Все как ты ходит, дома не посидит; намедни
убил одного.
— Чего не видать! — с сердцем сказал
старик, и чтò-то серьезное и строгое выразилось в лице
старика. — Джигита
убил, — сказал он как будто с сожалением.
— Ни-ни! — проговорил
старик. — Эту сватают за Лукашку. Лука — казак молодец, джигит, намеднись абрека
убил. Я тебе лучше найду. Такую добуду, что вся в шелку да в серебре ходить будет. Уже сказал, — сделаю; красавицу достану.
— Да что уставщики говорят. У нас, отец мой, в Червленой, войсковой старшина — кунак мне был. Молодец был, как и я, такой же.
Убили его в Чечнях. Так он говорил, что это всё уставщики из своей головы выдумывают. Сдохнешь, говорит, трава вырастет на могилке, вот и всё. —
Старик засмеялся. — Отчаянный был.
— Это знаешь, кто поет? — сказал
старик, очнувшись. — Это Лукашка джигит. Он чеченца
убил; то-то и радуется. И чему радуется? Дурак, дурак!
— Их пять братьев, — рассказывал лазутчик на своем ломаном полурусском языке: — вот уж это третьего брата русские бьют, только два остались; он джигит, очень джигит, — говорил лазутчик, указывая на чеченца. — Когда
убили Ахмед-хана (так звали убитого абрека), он на той стороне в камышах сидел; он всё видел: как его в каюк клали и как на берег привезли. Он до ночи сидел; хотел
старика застрелить, да другие не пустили.
Парень долго не мог успокоиться и время от времени начинал причитать как-то по-бабьи. Собственно, своим спасеньем Михей Зотыч обязан был ему. Когда били Ермилыча, кучер убежал и спрятался, а когда толпа погналась за Михеем Зотычем, он окончательно струсил:
убьют старика и за него примутся. В отчаянии он погнал на лошадях за толпой, как-то пробился и, обогнав Михея Зотыча, на всем скаку подхватил его в свою кошевку.
Кличет воевода верного слугу, // Храброго Иванушку-Воина: // — Подь-ка, Иванко,
убей старика, // Старчища Мирона кичливого!
Неточные совпадения
«Уйди!..» — вдруг закричала я, // Увидела я дедушку: // В очках, с раскрытой книгою // Стоял он перед гробиком, // Над Демою читал. // Я
старика столетнего // Звала клейменым, каторжным. // Гневна, грозна, кричала я: // «Уйди!
убил ты Демушку! // Будь проклят ты… уйди!..»
— Был у меня сын… Был Петр Маракуев, студент, народолюбец. Скончался в ссылке. Сотни юношей погибают, честнейших! И — народ погибает. Курчавенький казачишка хлещет нагайкой
стариков, которые по полусотне лет царей сыто кормили, епископов, вас всех, всю Русь… он их нагайкой, да! И гогочет с радости, что бьет и что
убить может, а — наказан не будет! А?
— Ага, — помню, старик-аграрник, да-да!
Убили? Гм… Не церемонятся. Вчера сестренка попала — поколотили ее. — Гогин говорил торопливо, рассеянно, но вдруг сердито добавил: — И — за дело, не кокетничай храбростью, не дури!..
— Да так живем, вот, как видишь. Изба завалиться хочет, того гляди
убьет кого. А
старик говорит — и эта хороша. Вот и живем — царствуем, — говорила бойкая старуха, нервно подергиваясь головой. — Вот сейчас обедать соберу. Рабочий народ кормить стану.
Верите ли, господа, не то, не то меня мучило больше всего в эту ночь, что я
старика слугу
убил и что грозила Сибирь, и еще когда? — когда увенчалась любовь моя и небо открылось мне снова!