Неточные совпадения
К тому же замкнутый образ жизни Лонгрена освободил теперь истерический язык сплетни; про матроса говаривали, что он где-то кого-то
убил, оттого, мол, его больше не берут служить на суда, а сам он мрачен и нелюдим, потому что «терзается угрызениями преступной
совести».
— Из странности. Нет, вот что я тебе скажу. Я бы эту проклятую старуху
убил и ограбил, и уверяю тебя, что без всякого зазору
совести, — с жаром прибавил студент.
— Нервы у меня — ни к черту! Бегаю по городу… как будто человека
убил и
совесть мучает. Глупая штука!
— Как, ты и это помнишь, Андрей? Как же! Я мечтал с ними, нашептывал надежды на будущее, развивал планы, мысли и… чувства тоже, тихонько от тебя, чтоб ты на смех не поднял. Там все это и умерло, больше не повторялось никогда! Да и куда делось все — отчего погасло? Непостижимо! Ведь ни бурь, ни потрясений не было у меня; не терял я ничего; никакое ярмо не тяготит моей
совести: она чиста, как стекло; никакой удар не
убил во мне самолюбия, а так, Бог знает отчего, все пропадает!
Я его рекомендовал одной госпоже, старой знатной барыне, что он раскаивается и хочет
убить себя от
совести, а он пришел к ней, сел и засвистал.
Аксаков, — души
убивают, заменяясь усовершенствованием государственных форм, полицейским благоустройствием;
совесть заменяется законом, внутренние побуждения — регламентом, даже благотворительность превращается в механическое дело; на Западе вся забота о государственных формах».
История Собакского давно у нас известна. Благодарю вас за подробности. [Ссыльного поляка Собаньского
убили его служащие с корыстной целью. Подробности в письме Якушкина от 28 августа 1841 г. (сб. «Декабристы», 1955, стр. 277 и сл.).] Повара я бы, без зазрения
совести, казнил, хотя в нашем судебном порядке я против смертной казни. Это изверг. По-моему, также Собанский счастлив, но бедная его мать нашим рассуждением не удовольствуется…
Взглянул я, знаете, на Легкомысленного, а он так и горит храбростью. Сначала меня это озадачило:"Ведь разбойники-то, думаю,
убить могут!" — однако вижу, что товарищ мой кипятится, ну, и я как будто почувствовал угрызение
совести.
— Ну, а по
совести, — сказал я, — признайтесь! точно вы Затрапезникова
убили?
Да спросите по
совести прапорщика Петрушова и поручика Антонова и т. д., всякий из них маленький Наполеон, маленький изверг и сейчас готов затеять сражение,
убить человек сотню для того только, чтоб получить лишнюю звездочку или треть жалованья.
— Какая тут
совесть и в чем тут
совесть? Человека, что ли, мы с вами
убили? — воскликнул, смеясь, откупщик. — Я, как вы знаете, сам тоже не торгаш и не подьячий, а музыкант и артист в душе; но я понимаю жизнь!.. Вы же, будучи благороднейшим человеком, мало — видно — ее знаете; а потому позвольте мне в этом случае быть руководителем вашим.
Так, например, в настоящем случае люди едут на убийство и истязание голодных людей и признают, что в споре крестьян с помещиком — крестьяне правы (это говорили мне все начальствующие), знают, что крестьяне несчастны, бедны, голодны; помещик богат и не внушает сочувствия, и все эти люди все-таки едут
убивать крестьян для того, чтобы приобрести этим помещику 3000 рублей, только потому, что эти люди воображают себя в эту минуту не людьми, а — кто губернатором, кто чиновником, кто жандармским генералом, кто офицером, кто солдатом, и считают для себя обязательными не вечные требования
совести человека, а случайные, временные требования своих офицерских, солдатских положений.
Как могут они не возмутиться против него, не стать поперек дороги и не закричать: «Нет, этого,
убивать и сечь голодных людей за то, что они не отдают мошеннически отнимаемое у них последнее достояние, — этого мы не позволим!» Но не только никто этого не делает, но, напротив, большинство людей, даже те люди, которые были заводчиками дела, как управляющий, помещик, судья и те, которые были участниками и распорядителями его, как губернатор, министр, государь, совершенно спокойны и даже не чувствуют укоров
совести.
Все люди нашего христианского мира знают, несомненно знают и по преданию, и по откровению, и по непререкаемому голосу
совести, что убийство есть одно из самых страшных преступлений, которые только может сделать человек, как это и сказано в Евангелии, и что не может быть этот грех убийства ограничен известными людьми, т. е. что одних людей грех
убить, а других не грех.
И когда вот не нужно, чувства проснулись во мне, и защемило мою
совесть, точно это я умышленно
убил его…
Она ничего не ответила и только сделала презрительную гримасу, и, глядя в этот раз на ее сытые, холодные глаза, я понял, что у этой цельной, вполне законченной натуры не было ни бога, ни
совести, ни законов и что если бы мне понадобилось
убить, поджечь или украсть, то за деньги я не мог бы найти лучшего сообщника.
Васильков. За то, что вы ее развратили. Она от природы создание доброе; в вашем омуте женщина может потерять все — и честь, и
совесть, и всякий стыд. А ты развратней всех. Нет, нет, бери пистолет, а то я тебя
убью стулом.
— Ты барин, генеральский сын, а и то у тебя
совести нет, а откуда ж у меня? Мне совесть-то, может, дороже, чем попу, а где ее взять, какая она из себя? Бывало, подумаю: «Эх, Васька, ну и бессовестный же ты человек!» А потом погляжу на людей, и даже смешно станет, рот кривит. Все сволочь, Сашка, и ты, и я. За что вчера ты Поликарпа
убил? Бабьей… пожалел, а человека не пожалел? Эх, Сашенька, генеральский ты сынок, был ты белоручкой, а стал ты резником, мясник как есть. А все хитришь… сволочь!
Ольга. Я только одному дивлюсь, как у тебя хватает
совести прямо глядеть на меня. Ах,
убила б я тебя.
Грешный человек, хотел его сонного побывшить [
Убить.], да зазрела
совесть.
Не утешай себя мыслью, что если ты не видишь тех, которых ты мучаешь и
убиваешь, и если у тебя много товарищей, делающих то же, то ты не мучитель, не убийца: ты мог бы не быть им до тех пор, пока не знал, откуда те деньги, которые попадают тебе в руки, но если ты знаешь, то нет тебе оправдания — не перед людьми (перед людьми во всем и всегда есть оправдание), а перед своей
совестью.
Люди не считают дурным есть животных оттого, что ложные учителя уверили их в том, что бог разрешил людям есть животных. Это неправда. В каких бы книгах ни было написано, что не грех
убивать животных и есть их, в сердце каждого человека написано яснее, чем в каких бы то ни было книгах, что животных надо жалеть и нельзя
убивать также, как и людей. Мы все знаем это, если не заглушаем в себе
совести.
Бодростин то переносил эту докуку, то вдруг она становилась ему несносна, и он, смяв свою смущающуюся
совесть, брал Сида в дом, сажал его на цепь, укрепленную в стене его кабинета, и они ругались до того, что Михаил Андреевич в бешенстве швырял в старика чем попало, и нередко, к крайнему для того удовольствию, зашибал его больно, и раз чуть вовсе не
убил тяжелою бронзовою статуэткой, но сослать Сида в Сибирь у него не хватало духа.
Отрежь мне язык — буду протестовать мимикой, замуравь меня в погреб — буду кричать оттуда так, что за версту будет слышно, или уморю себя голодом, чтоб на их черной
совести одним пудом было больше,
убей меня — буду являться тенью.
Когда порядок в театре был водворен и взбешенный дирижер принялся во второй раз за увертюру, она была уже у себя дома. Она быстро разделась и прыгнула под одеяло. Лежа не так страшно умирать, как стоя или сидя, а она была уверена, что угрызения
совести и тоска
убьют ее…Она спрятала голову под подушку и, дрожа, боясь думать и задыхаясь от стыда, завертелась под одеялом…От одеяла пахло сигарами, которые курил он…Что-то он скажет, когда придет?
«Вот что, я
убью его и себя, — придумал он, — а ее оставлю жить. Пусть она чахнет от угрызений
совести и презрения окружающих. Это для такой нервной натуры, как она, гораздо мучительнее смерти…»
— В ту ночь, когда я стояла у его трупа, я думала, что сойду с ума, и хотела
убить себя, но пришел ты… и своими змеиными ласками усыпил мою
совесть.
— Если бы вы знали только, как он страдает, этот несчастный: угрызения
совести подавляют,
убивают его…
— Вы
убили своих начальников, Богом и мною над вами поставленных, то все равно, что вы подняли руку на меня. Удары, которые вы им наносили, — государь указал на свою грудь, — вы нанесли мне. Я поставил их начальниками над вами, а меня поставил Бог. Я отвечаю за вас Богу, а они отвечают мне! Хорошо вы чувствовали благодарность за попечения и милости покойного брата моего. Но, по крайней мере, имеете ли вы в
совести вашей полное раскаяние в совершенном вами преступлении?
Убить его ему было мало — нет, он хотел отнять у него доброе имя, спокойствие
совести — словом, все радости жизни, чтобы генерал испытал все мучения, какие испытывал он.
Как возгóворил православный царь:
«Отвечай мне по правде, по
совести,
Вольной волею или нехотя,
Ты
убил на смерть мово верного слугу,
Мово лучшего бойца Кирибеевича...