Неточные совпадения
Видите ли, господа присяжные заседатели, в доме Федора Павловича в ночь преступления было и перебывало пять человек: во-первых, сам Федор Павлович, но ведь не он же
убил себя, это ясно; во-вторых, слуга его Григорий, но ведь того самого чуть не
убили, в-третьих,
жена Григория, служанка Марфа Игнатьевна, но представить ее убийцей
своего барина просто стыдно.
—
Убивать ее не надо, точно; смерть и так
свое возьмет. Вот хоть бы Мартын-плотник: жил Мартын-плотник, и не долго жил и помер;
жена его теперь убивается о муже, о детках малых… Против смерти ни человеку, ни твари не слукавить. Смерть и не бежит, да и от нее не убежишь; да помогать ей не должно… А я соловушек не
убиваю, — сохрани Господи! Я их не на муку ловлю, не на погибель их живота, а для удовольствия человеческого, на утешение и веселье.
Конечно, в других таких случаях Кирсанов и не подумал бы прибегать к подобному риску. Гораздо проще: увезти девушку из дому, и пусть она венчается, с кем хочет. Но тут дело запутывалось понятиями девушки и свойствами человека, которого она любила. При
своих понятиях о неразрывности
жены с мужем она стала бы держаться за дрянного человека, когда бы уж и увидела, что жизнь с ним — мучение. Соединить ее с ним — хуже, чем
убить. Потому и оставалось одно средство —
убить или дать возможность образумиться.
Некий Вукол Попов, крестьянин, застал
свою жену с отцом, размахнулся и
убил старика.
Это тот самый Кисляков, из военных писарей, который в Петербурге на Николаевской
убил молотком
свою жену и сам явился к градоначальнику объявить о
своем преступлении.
— А если я знаю, что ты знаешь — и знаю даже, что ты говорил, как хозяин твой
убил жену свою, — сказал Вихров.
— Нет, я скажу! Про него идет слух, что он в прошлом году приказчика
своего убил из-за его
жены. Приказчикова
жена с ним живет — это как понимать? И к тому же он известный вор…
— А вам скажут на это, что в письме тоже значится, что Валерьян Николаич
убьет сына Власа, когда тот будет требовать у него
жены своей! — возразил Тулузов и затем уже принялся успокоивать Екатерину Петровну.
Ченцов, прежде всего, по натуре
своей был великодушен: на дуэли, которую он имел с человеком, соблазнившим его первую
жену, он мог, после промаха того,
убить его наверняк, потому что имел право стрелять в
своего врага на десяти шагах; но Ченцов не сделал того, а спросил противника, даст ли он клятву всю жизнь не покидать отнятой им у него женщины.
К тому же у нас все знали его историю, знали, что он
убил жену свою еще в первый год
своего супружества,
убил из ревности и сам донес на себя (что весьма облегчило его наказание).
Живет какой-нибудь судья, прокурор, правитель и знает, что по его приговору или решению сидят сейчас сотни, тысячи оторванных от семей несчастных в одиночных тюрьмах, на каторгах, сходя с ума и
убивая себя стеклом, голодом, знает, что у этих тысяч людей есть еще тысячи матерей,
жен, детей, страдающих разлукой, лишенных свиданья, опозоренных, тщетно вымаливающих прощенья или хоть облегченья судьбы отцов, сыновей, мужей, братьев, и судья и правитель этот так загрубел в
своем лицемерии, что он сам и ему подобные и их
жены и домочадцы вполне уверены, что он при этом может быть очень добрый и чувствительный человек.
Тут была и оборванная, растрепанная и окровавленная крестьянская женщина, которая с плачем жаловалась на свекора, будто бы хотевшего
убить ее; тут были два брата, уж второй год делившие между собой
свое крестьянское хозяйство и с отчаянной злобой смотревшие друг на друга; тут был и небритый седой дворовый, с дрожащими от пьянства руками, которого сын его, садовник, привел к барину, жалуясь на его беспутное поведение; тут был мужик, выгнавший
свою бабу из дома за то, что она целую весну не работала; тут была и эта больная баба, его
жена, которая, всхлипывая и ничего не говоря, сидела на траве у крыльца и выказывала
свою воспаленную, небрежно-обвязанную каким-то грязным тряпьем, распухшую ногу…
Вот он-то с
своей музыкой был причиной всего. Ведь на суде было представлено дело так, что всё случилось из ревности. Ничуть не бывало, т. е. не то, что ничуть не бывало, а то, да не то. На суде так и решено было, что я обманутый муж, и что я
убил, защищая
свою поруганную честь (так ведь это называется по-ихнему). И от этого меня оправдали. Я на суде старался выяснить смысл дела, но они понимали так, что я хочу реабилитировать честь
жены.
«Пойти к ней?» задал я себе вопрос. И тотчас же ответил, что надо пойти к ней, что, вероятно, всегда так делается, что когда муж, как я,
убил жену, то непременно надо итти к ней. «Если так делается, то надо итти, — сказал я себе. — Да если нужно будет, всегда успею», подумал я о
своем намерении застрелиться и пошел зa нею. «Теперь будут фразы, гримасы, но я не поддамся им», сказал я себе.
Если бы явился не он, то другой бы явился. Если бы не предлог ревности, то другой. Я настаиваю на том, что все мужья, живущие так, как я жил, должны или распутничать, или разойтись, или
убить самих себя или
своих жен, как я сделал. Если с кем этого не случилось, то это особенно редкое исключение. Я ведь, прежде чем кончить, как я кончил, был несколько раз на краю самоубийства, а она тоже отравлялась.
Игнат, про которого Резун сказал, что его подбирали по дороге, стал доказывать Резуну, что он пилу украл у прохожих плотников и
свою жену чуть до смерти не
убил пьяный.
— Я только эти комнаты топлю, — бормотал Иван Иваныч, показывая мне
свои комнаты. — С тех пор, как умерла
жена и сына на войне
убили, я запер парадные. Да… вот…
Несмотря на все эти отчаянные поступки
жены, Рымов, кажется, решился поставить на
своем и не обращал никакого внимания на нее, что, конечно, еще более
убивало Анну Сидоровну.
Надругался сын над ним, больно рванул его за сердце…
Убить его мало за то, что он так надсадил душу
своего отца! Из-за чего? Из-за женщины, дрянной, зазорной жизнью живущей!.. Грех было ему, старику, связываться с ней, забыв о
своей жене и сыне…
У одного индейца был слон. Хозяин дурно кормил его и заставлял много работать. Один раз слон рассердился и наступил ногою на
своего хозяина. Индеец умер. Тогда
жена индейца заплакала, принесла
своих детей к слону и бросила их слону под ноги. Она сказала: «Слон! ты
убил отца,
убей и их». Слон посмотрел на детей, взял хоботом старшего, потихоньку поднял и посадил его себе на шею. И слон стал слушаться этого мальчика и работать для него.
Петр. И не кажись она мне на глаза!
Убью!
Своими руками задушу! Она мне враг, а не
жена! Мне нынче человек сказывал про нее, все сказывал, он все знает, он колдун…
Бедная, благородная птица! Полет в угол не обошелся ему даром… На другой день его клетка содержала в себе холодный труп. За что я
убил его? Если его любимая фраза о муже, убившем
свою жену, напомн.. [Тут, к сожалению, опять зачеркнуто. Заметно, что Камышев зачеркивал не во время писанья, а после… К концу повести я обращу на эти зачеркиванья особое внимание. — А. Ч.]
Когда моя благородная, убитая мной птица выкрикивала фразу о муже, убившем
свою жену, в моем воображении всегда появлялся на сцену Урбенин. Почему?.. Я знал, что ревнивые мужья часто
убивают жен-изменниц, знал в то же время, что Урбенины не
убивают людей… И я отгонял мысль о возможности убийства Ольги мужем, как абсурд.
Второй потерей была его
жена, баронесса фон Зайниц, которую он
убил своим поведением.
— Не знаю еще, радоваться мне или нет, что я не
убил тебя, дружище. Теперь я совершенно спокоен и просил бы тебя рассказать мне все… об этой женщине. Но так как ты лжец, то прежде всего я спрошу ее. Синьорина Мария, вы были моей невестой, и в ближайшие дни я думал назвать вас
своей женой, скажите же правду: вы действительно… любовница этого человека?
Я с одушевлением стал рассказывать о вторжении диких германских варваров в Италию, о боях с ними Мария, о том, как
жены варваров, чтобы не достаться в руки победителям,
убивали своих детей и закалывались сами. Учитель, задавший мне
свой вопрос с ироническим недоверием, слушал, пораженный, и весь класс слушал с интересом. Я получил за
свою работу пять с крестом, — у нас отметка небывалая.
Дрожащею рукою он написал сначала письмо к родителям
жены, живущим в Серпухове. Он писал старикам, что честный ученый мастер не желает жить с распутной женщиной, что родители свиньи и дочери их свиньи, что Швей желает плевать на кого угодно… В заключение он требовал, чтобы старики взяли к себе
свою дочь вместе с ее рыжим мерзавцем, которого он не
убил только потому, что не желает марать рук.
— Без сомнения. Одним выстрелом он
убьет двух зайцев, сделается полным хозяином и
своего и
своей жены имущества.
Все шло в доме Хвостовых
своим обыденным порядком. Петр Валерьянович с утра до вечера занимался чтением книг и газет,
убивая этим казавшееся ему бесконечным время, и лишь в конце недели видимо заскучал, ожидая писем от
жены.
Он подошел к тому же шифоньеру и, вынув из кармана ключи, открыл тот же ящик, откуда около пятнадцати лет тому назад вынул пистолет, которым он
убил мнимого любовника
своей жены — Костогорова.
— Строга… — удивленно взглянула на говорившего Арина. — Да если бы он не был виноват, он не был бы теперь в каталажке… Несчастный одним выстрелом
убил человека на большой дороге, а другим попал в сердце
своей жены.
Никто не останавливался над тем, чтт это за женщина и стоила ли она такого жертвоприношения. Все равно! И что это была за любовь — на чем она зиждилась? Все началось точно с детской, точно «в мужа с
женою играли», — потом расстались, и она, по
своей малосодержательности, быть может, счастлива, мужа ласкает и рождает детей, — а он хранит какой-то клочок и
убивает себя за него… Это все равно! Он — то хорош, он всем интересен! О нем как-то легко и приятно плакать.
«Да, очень может быть, завтра
убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и
женою; он вспоминал первые времена
своей любви к ней; вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично-размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял c Несвицким, и стал ходить перед домом.
«Что ж было? — спрашивал он сам себя. — Я
убил любовника, да,
убил любовника
своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? — Оттого, что ты женился на ней», — отвечал внутренний голос.
На другой день, по обыкновению, он выходит на двор, где ожидают его просители, подсудимые и тяжущиеся, и решает представляемые ему дела. Окончив эти дела, он едет опять на любимую
свою забаву — охоту. И в этот день ему удается самому
убить старую львицу и захватить ее двух львенков. После охоты он опять пирует с
своими друзьями, забавляясь музыкой и пляской, а ночь проводит с любимой
женой своей.
Каин
убил Авеля, брата
своего, и Иосиф тоже был продан
своими братьями, и те на цену его купили себе и
женам сапоги.
И досадила этим Дукачиха мужу до того, что он, обругав ее, взял опять с одного полка
свою шапку, а с другого ружье и вышел, чтобы
убить зайца и бросить его в ту могилу, в которую незадолго перед этим свалился, а
жена его осталась выплакивать
свое горе за припечком.