Неточные совпадения
Злодеем может быть вор, но это злодей, так
сказать, третьестепенный; злодеем называется
убийца, но и это злодей лишь второй степени; наконец, злодеем может быть вольнодумец — это уже злодей настоящий, и притом закоренелый и нераскаянный.
Два казака, встретившие меня и следившие за
убийцей, подоспели, подняли раненого, но он был уже при последнем издыхании и
сказал только два слова...
— Вы опасный человек! —
сказала она мне, — я бы лучше желала попасться в лесу под нож
убийцы, чем вам на язычок… Я вас прошу не шутя: когда вам вздумается обо мне говорить дурно, возьмите лучше нож и зарежьте меня, — я думаю, это вам не будет очень трудно.
Тысячу бы рублей в ту минуту я дал, своих собственных, чтобы только на вас в свои глаза посмотреть: как вы тогда сто шагов с мещанинишкой рядом шли, после того как он вам «
убийцу» в глаза
сказал, и ничего у него, целых сто шагов, спросить не посмели!..
Он вдруг вспомнил слова Сони: «Поди на перекресток, поклонись народу, поцелуй землю, потому что ты и пред ней согрешил, и
скажи всему миру вслух: „Я
убийца!“ Он весь задрожал, припомнив это.
Самгин вспомнил наслаждение смелостью, испытанное им на встрече Нового года, и подумал, что, наверное, этот министр сейчас испытал такое же наслаждение. Затем вспомнил, как укротитель Парижской коммуны, генерал Галифе, встреченный в парламенте криками: «
Убийца!» —
сказал, топнув ногой: «
Убийца? Здесь!» Ой, как закричали!
В темноте рисовались ей какие-то пятна, чернее самой темноты. Пробегали, волнуясь, какие-то тени по слабому свету окон. Но она не пугалась; нервы были убиты, и она не замерла бы от ужаса, если б из угла встало перед ней привидение, или вкрался бы вор, или
убийца в комнату, не смутилась бы, если б ей
сказали, что она не встанет более.
«Тогда не то, что теперь: не открыли
убийцу…» Я боязливо молчал, не зная, что
сказать на это.
—
Скажи ему, чтобы он с себя антихристову печать снял, тогда и не будет у него ни воров ни
убийц. Так и
скажи ему.
Это и теперь, конечно, так в строгом смысле, но все-таки не объявлено, и совесть нынешнего преступника весьма и весьма часто вступает с собою в сделки: «Украл, дескать, но не на церковь иду, Христу не враг» — вот что говорит себе нынешний преступник сплошь да рядом, ну а тогда, когда церковь станет на место государства, тогда трудно было бы ему это
сказать, разве с отрицанием всей церкви на всей земле: «Все, дескать, ошибаются, все уклонились, все ложная церковь, я один,
убийца и вор, — справедливая христианская церковь».
— Не могу я тут поступить как надо, разорвать и ей прямо
сказать! — раздражительно произнес Иван. — Надо подождать, пока
скажут приговор
убийце. Если я разорву с ней теперь, она из мщения ко мне завтра же погубит этого негодяя на суде, потому что его ненавидит и знает, что ненавидит. Тут все ложь, ложь на лжи! Теперь же, пока я с ней не разорвал, она все еще надеется и не станет губить этого изверга, зная, как я хочу вытащить его из беды. И когда только придет этот проклятый приговор!
«Пусть уж лучше я пред тем, убитым и ограбленным,
убийцей и вором выйду и пред всеми людьми, и в Сибирь пойду, чем если Катя вправе будет
сказать, что я ей изменил, и у нее же деньги украл, и на ее же деньги с Грушенькой убежал добродетельную жизнь начинать!
— Ты говорил это себе много раз, когда оставался один в эти страшные два месяца, — по-прежнему тихо и раздельно продолжал Алеша. Но говорил он уже как бы вне себя, как бы не своею волей, повинуясь какому-то непреодолимому велению. — Ты обвинял себя и признавался себе, что
убийца никто как ты. Но убил не ты, ты ошибаешься, не ты
убийца, слышишь меня, не ты! Меня Бог послал тебе это
сказать.
— Позвольте, не о том речь, — продолжал я, — велика ли моя вина или нет; но если я
убийца, я не хочу, чтоб меня считали вором. Я не хочу, чтоб обо мне, даже оправдывая меня,
сказали, что я то-то наделал «под пьяную руку», как вы сейчас выразились.
Убитый был «кот».
Убийца — мститель за женщину. Его так и не нашли — знали, да не
сказали, говорили: «хороший человек».
«
Убийц я вешаю», —
сказал мне генерал-губернатор.
Не нашед способов спасти невинных
убийц, в сердце моем оправданных, я не хотел быть ни сообщником в их казни, ниже оной свидетелем; подал прошение об отставке и, получив ее, еду теперь оплакивать плачевную судьбу крестьянского состояния и услаждать мою скуку обхождением с друзьями. —
Сказав сие, мы рассталися и поехали всяк в свою сторону.
А вот я теперь
скажу, что из всех мужчин самый порядочный — это вор или
убийца.
Государь же вздохнул, пожал плечами с эполетами и
сказал: «Закон» и подставил бокал, в который камер-лакей наливал шипучий мозельвейн. Все сделали вид, что удивлены мудростью сказанного государем слова. И больше о телеграмме не было речи. И двух мужиков — старого и молодого — повесили с помощью выписанного из Казани жестокого
убийцы и скотоложника, татарина-палача.
В те поры вон
убийцу оправили, а то еще невинного под плети подвели, ну, и меня тоже, можно
сказать, с чистою душой, во все эти дела запутали.
— Но закон может ошибиться!.. Вспомните, Егор Егорыч, как я поступила в отношении вашего племянника, который явно хотел быть моим
убийцей, потому что стрелял в меня на глазах всех; однако я прежде всего постаралась спасти его от закона и не хотела, чтобы он был под судом: я
сказала, что ссора наша семейная, Валерьян виноват только против меня, и я его прощаю… Так и вы простите нас…
— Просила, но он мне
сказал, что если по делу окажется, что ты
убийца (на последние слова Екатерина Петровна сделала некоторое ударение), тогда он будет непременно действовать против тебя!
— Да собственного-то виду у него, может быть, и не было!.. Он, может быть, какой-нибудь беглый!.. Там этаких господ много проходит! — объяснил, в свою очередь, тоже довольно правдоподобно, Сверстов. — Мне главным образом надобно узнать, из какого именно города значится по паспорту господин Тулузов… Помнишь, я тогда еще
сказал, что я, и не кто другой, как я, открою
убийцу этого мальчика!
Я знал из них даже
убийц до того веселых, до того никогда не задумывающихся, что можно было биться об заклад, что никогда совесть не
сказала им никакого упрека.
Мать Варнавки, бедненькая просвирня, сегодня
сказала мне в слезах, что лекарь с городничим, вероятно по злобе к ее сыну или в насмешку над ним, подарили ему оного утопленника, а он, Варнавка, по глупости своей этот подарок принял, сварил мертвеца в корчагах, в которых она доселе мирно золила свое белье, и отвар вылил под апортовую яблоньку, а кости, собрав, повез в губернский город, и что чрез сие она опасается, что ее драгоценного сына возьмут как
убийцу с костями сего человека.
Французский забытый теперь писатель Alphonse Karr
сказал где-то, доказывая невозможность уничтожения смертной казни: «Que Messieurs les assassins, commencent par nous donner l’exemple», [Пусть господа
убийцы сначала подадут нам пример.] и много раз я потом слыхал повторение этой шутки людьми, которым казалось, что этими словами выражен убедительный и остроумный довод против уничтожения смертной казни.
— Митя, Митя! —
сказал он прерывающимся голосом. — Конец мой близок… я изнемогаю!.. Если дочь моя не погибла, сыщи ее… отнеси ей мое грешное благословение… Я чувствую, светильник жизни моей угасает… Ах, если б я мог, как православный, умереть смертью христианина!.. Если б господь сподобил меня… Нет, нет!.. Достоин ли
убийца и злодей прикоснуться нечистыми устами… О, ангел-утешитель мой! Митя!.. молись о кающемся грешнике!
Так! с юности твоей преданный лукавству и нечестию, упитанный неповинной кровию, ты шел путем беззакония, дела твои вопиют на небеса; но хуже ли ты разбойника, который, умирая,
сказал: «Помяни мя, господи! егда приидеши во царствии твоем!» И едва слова сии излетели из уст
убийцы — и уже имя его было начертано на небеси!
— Нет, —
сказала твердым голосом Анастасья, — я не отрекусь от отца моего. Да, злодеи! я дочь боярина Шалонского, и если для вас мало, что вы, как разбойники, погубили моего родителя, то умертвите и меня!.. Что мне радости на белом свете, когда я вижу среди
убийц отца моего… Ах! умертвите меня!
— Лучше быть
убийцей, чем слыть за бесстыдную, когда честна, —
сказала она.
Глядя на пол, Климков молчал. Желание
сказать кухарке о надзоре за её братом исчезло. Невольно думалось, что каждый убитый имеет родных, и теперь они — вот так же — недоумевают, спрашивают друг друга: за что? Плачут, а в сердцах у них растет ненависть к
убийцам и к тем, кто старается оправдать преступление. Он вздохнул и
сказал...
Всё равно… они все ведут к смерти; — но я не позволю низкому, бездушному человеку почитать меня за свою игрушку… ты или я сама должна это сделать; — сегодня я перенесла обиду, за которую хочу, должна отомстить… брат! не отвергай моей клятвы… если ты ее отвергнешь, то берегись… я
сказала, что не перенесу этого… ты будешь добр для меня; ты примешь мою ненависть, как дитя мое; станешь лелеять его, пока оно вырастет и созреет и смоет мой позор страданьями и кровью… да, позор… он,
убийца, обнимал, целовал меня… хотел… не правда ли, ты готовишь ему ужасную казнь?..
— Ты права! — говорил он, — чего мне желать теперь? — пускай придут
убийцы… я был счастлив!.. чего же более для меня? — я видал смерть близко на ратном поле, и не боялся… и теперь не испугаюсь: я мужчина, я тверд душой и телом, и до конца не потеряю надежды спастись вместе с тобою… но если надобно умереть, я умру, не вздрогнув, не простонав… клянусь, никто под небесами не
скажет, что твой друг склонил колена перед низкими палачами!..
Но увы! еще не кончились его муки; пьяные безумцы прежде времени пустили конец веревки, который взвился кверху; мученик сорвался, ударился о-земь, — и нога его хрустнула… он застонал и повалился возле трупа своей дочери. «
Убийцы! — прохрипел он… — вот вам мое проклятье! проклятье!..» — «Заткни ему горло!» —
сказал Орленко… это было сожаленье…
Поутру труп оледенелый
Нашли на пенистых брегах.
Он хладен был, окостенелый;
Казалось, на ее устах
Остался голос прежней муки;
Казалось, жалостные звуки
Еще не смолкли на губах;
Узнали все. Но поздно было!
— Отец!
убийца ты ее;
Где упование твое?
Терзайся век! живи уныло!..
Ее уж нет. — И за тобой
Повсюду призрак роковой.
Кто гроб ее тебе укажет?
Беги! ищи ее везде!!!..
«Где дочь моя?» и отзыв
скажет:
Где?..
— Голубчик мой… доктор… скорее… умирает она. Я
убийца. — Он глянул куда-то вбок, сурово и черно раскрыл глаза, кому-то
сказал: —
Убийца я, вот что.
Владимир. Хорошо! Я пойду… и
скажу, что вы не можете, заняты. (Горько) Она еще раз в жизни поверит надежде! (Тихо идет к дверям.) О, если б гром убил меня на этом пороге; как? я приду — один! я сделаюсь
убийцею моей матери. (Останавливается и смотрит на отца.) Боже! вот человек!
Трудно.
Что
скажет он? Романовы признали
Димитрия царем? Да вся Москва
Того лишь ждет, чтоб мы его признали.
Аль что его
убийцей мы зовем?
Да пусть о том лишь слух пройдет в народе —
Его каменьями побьют!
Я все тебе
сказал.
Убийца ты. Волхвы тебе когда-то
Семь лет царенья предсказали. Близок
Твой смертный час. Прости — я ухожу.
От инока от Левкия прими
Благословенье днесь.
Надежда. Муж только что пришёл, переодевается. Это он
сказал, что
убийца заболел…
Итак, я сижу в Петербургской гостинице уже девятый день. Вопли души совершенно истощили мое портмоне. Хозяин — мрачный, заспанный, лохматый хохол с лицом
убийцы — уже давно не верит ни одному моему слову. Я ему показываю некоторые письма и бумаги, из которых он мог бы и т. д., но он пренебрежительно отворачивает лицо и сопит. Под конец мне приносят обедать, точно Ивану Александровичу Хлестакову: «Хозяин
сказал, что это в последний раз…»
— К моим услугам шведская спичка, употребления которой еще не знают здешние крестьяне. Употребляют этакие спички только помещики, и то не все. Убивал, кстати
сказать, не один, а минимум трое: двое держали, а третий душил. Кляузов был силен, и
убийцы должны были знать это.
В тот же день вечером, чтобы не терять времени и покончить раз навсегда с надоевшим мне «делом об убийстве», я отправился в арестантский дом и обманул Урбенина,
сказав ему, что Кузьма назвал его
убийцею.
—
Убийца вы и есть, —
сказал я, — и даже скрыть этого не можете: в романе проврались, да и сейчас плохо актерствуете.
Но вдруг, можете себе представить, случай наводит на
убийцу. Увидели, как один шалопай, уже много раз судившийся, известный своею развратною жизнью, пропивал в кабаке табакерку и часы, принадлежавшие доктору. Когда стали его уличать, он смутился и
сказал какую-то очевидную ложь. Сделали у него обыск и нашли в постели рубаху с окровавленными рукавами и докторский ланцет в золотой оправе. Каких же еще нужно улик? Злодея посадили в тюрьму. Жители возмущались и в то же время говорили...
— И вы не знаете, —
скажите, что, правда, не знаете, — какие сладострастные убийцы-садисты вырабатываются в ваших чрезвычайках. Вон, рассказывают про здешнего особника, Белянкина… А был, наверно, хорошим рабочим.
— Ты как хочешь думай, —
сказала на другой день Вера Семеновна, — но для меня вопрос уже отчасти решен. Глубоко я убеждена, что противиться злу, направленному против меня лично, я не имею никакого основания. Захотят убить меня? Пусть. Оттого, что я буду защищаться,
убийца не станет лучше. Теперь для меня остается только решить вторую половину вопроса: как я должна относиться к злу, направленному против моих ближних?
Это значило бы
сказать ей: твой отец Егор Никифоров —
убийца, каторжник, твой отец — я.
— Я могу вам
сказать только то, что я сам слышал…
Убийца, говорят, ограбил свою жертву.
— Я понимаю вас, —
сказал он, — имя Егора Никифорова для вас, также как и для всех, ненавистно… Это — имя
убийцы…