Неточные совпадения
Тяжело душеньке с телом расставатися,
Тяжелее душеньке во
грехах оставатися.
Точно Офелия, эта Шекспирова «божественная нимфа» со своею просьбою не плакать, а молиться о нем, Ульяна Петровна совсем забыла о мире. Она молилась о муже сама, заставляла молиться за него и других, ездила исповедовать
грехи своей чистой души к схимникам Китаевской и Голосеевской пустыни, молилась у кельи известного провидца Парфения, от которой вдалеке был виден весь город, унывший под
тяжелою тучею налетевшей на него невзгоды.
О-ие кумушки говорили, что молъ Крылушкин или не молъ, а ему не отмолить своего
греха перед женою, которую он до поры сжил со света своей душой ревнивою да рукой
тяжелою; но народушка не обращал внимания на эти толки.
— Это —
грех, не понимать. Взял девушку, она тебе детей родит, а тебя будто и нет, — без души ты ко мне. Это
грех, Петя. Кто тебе ближе меня, кто тебя пожалеет в
тяжёлый час?
—
Грех плакать, Афанасий Иванович! Не грешите и Бога не гневите своею печалью. Я не жалею о том, что умираю. Об одном только жалею я (
тяжелый вздох прервал на минуту речь ее): я жалею о том, что не знаю, на кого оставить вас, кто присмотрит за вами, когда я умру. Вы как дитя маленькое: нужно, чтобы любил вас тот, кто будет ухаживать за вами.
Цари на славу ей!
Будь окружен любовью и почетом!
Будь праведен в неправости своей —
Но не моги простить себе! Не лги
Перед собой! Пусть будет только жизнь
Запятнана твоя — но дух бессмертный
Пусть будет чист — не провинись пред ним!
Не захоти от мысли отдохнуть,
Что искупать своим ты каждым мигом,
Дыханьем каждым, бьеньем каждым сердца,
Свой должен
грех! И если изнеможешь
Под бременем
тяжелым — в эту келью
Тогда приди…
Что, что мне до родимой моей, хоть и не нажить мне на всем свете другой родной матушки! что мне до того, что прокляла она меня в час свой
тяжелый, последний! что мне до золотой прежней жизни моей, до теплой светлицы, до девичьей волюшки! что мне до того, что продалась я нечистому и душу мою отдала погубителю, за счастие вечный
грех понесла! ах, не в том мое горе, хоть и на этом велика погибель моя!
1-й лакей. То-то я слышу дух такой
тяжелый. (С оживлением.) Ни на что не похоже, какие
грехи с этими заразами. Скверно совсем! Даже бога забыли. Вот у нашего барина сестры, княгини Мосоловой, дочка умирала. Так что же? Ни отец, ни мать и в комнату не вошли, так и не простились. А дочка плакала, звала проститься, — не вошли! Доктор какую-то заразу нашел. А ведь ходили же за нею и горничная своя и сиделка — и ничего, обе живы остались.
Блажен, кто верит счастью и любви,
Блажен, кто верит небу и пророкам, —
Он долголетен будет на земли
И для сынов останется уроком.
Блажен, кто думы гордые свои
Умел смирить пред гордою толпою,
И кто
грехов тяжелою ценою
Не покупал пурпурных уст и глаз,
Живых, как жизнь, и светлых, как алмаз!
Блажен, кто не склонял чела младого,
Как бедный раб, пред идолом другого!
Сам чувствую, что в разум вхожу, а на сердце час от часу становится
тяжелее, — только и говорю работникам: не оставляйте, говорю, братцы, меня одного, я
грех сделаю, руки на себя наложу!..
— Так вот, — сказал старец, — то же бывает и с
грехами. Ты легко положила большой и
тяжелый камень на прежнее место, потому что помнила, откуда взяла его.
Люди наказываются не за
грехи, а наказываются самими
грехами. И это самое
тяжелое и самое верное наказание.
Богатые люди так привыкли к
греху служения телу, что не видят его и, полагая, что делают то, что должно для блага детей, с первых лет приучают их к объедению, роскоши, праздности, то есть, развращая их, готовят для них
тяжелые страдания.
Есть рассказ о том, что человек за
грехи был наказан тем, что не мог умереть; можно смело сказать, что если бы человек был наказан тем, что не мог бы страдать, то наказание это было бы такое же
тяжелое.
«Если и в настоящее время у некоторых людей, проводящих эту
тяжелую жизнь тленной плоти, тело во многих движениях и расположениях сверх обыкновенной естественной меры оказывает удивительную покорность, то какое основание мы имеем не верить, что до
греха, неповиновения и наказания человек;·, повреждением человеческие члены могли служить человеческой воле для размножения потомства без всякой похоти?» Тогда «муж мог сеять потомство, а жена воспринимать своими детородными членами, приводимыми в движение, когда нужно и насколько нужно, посредством воли, без всякого возбуждения похоти» [De civ. Dei, XIV, 23, 17, 24.]
Должна ты быть смиренною, изо всех
грехов нет
тяжелей гордости, это самый великий
грех, за гордость светлейший архангел был низвергнут во ад.
— Стой! Стой! Опомнись! Удержись от хулы… Ничего нет
тяжелее этого
греха! — вскрикнула Варенька, зажимая рукой уста Дуни. — Успокойся, слушай!
Бывает так, что в темную келию постника, погруженного в молитву, вдруг нечаянно заглянет луч или сядет у окна келии птичка и запоет свою песню; суровый постник невольно улыбнется, и в его груди из-под
тяжелой скорби о
грехах, как из-под камня, вдруг польется ручьем тихая, безгрешная радость.
Даже в самые яркие весенние дни он кажется покрытым густою тенью, а в светлые, лунные ночи, когда деревья и обывательские домишки, слившись в одну сплошную тень, погружены в тихий сон, он один как-то нелепо и некстати, давящим камнем высится над скромным пейзажем, портит общую гармонию и не спит, точно не может отделаться от
тяжелых воспоминаний о прошлых, непрощённых
грехах.
В письме к матери он каялся в своем преступлении и писал, что надеется
тяжелою солдатскою службою загладить свой
грех и беззаветной преданностью царю и отечеству доказать свое искреннее бесповоротное исправление.
Сильно упрекала себя старушка, зачем дала цыганке такое опасное снадобье; но Мариула оправдывала ее так убедительно, так увертливо сваливала на себя беду, что Парамоновна успокоилась. Она бескорыстно желала сделать добро другим; не ее же вина, если ее не послушались. Что
тяжелей всего было для нее — надо было прибегнуть ко лжи, которую она считала тяжким
грехом. Разгласив же истину, можно было на старости лет познакомиться с тюрьмою или с чем-нибудь худшим.
— Не улеглось еще! — скорее прохрипел, нежели произнес монах. — В четверть века не улеглось. Потому-то и на духу не признаюсь, что знаю, что все эти года грешу, злобой грешу, с этим
грехом и перед престолом Всевышнего предстану. Один Он мне судья. Мне и ему. Точно вчера случилось это. Как теперь его вижу и лицо его подлое, испуганное. Точно умереть
тяжелее, нежели убить. О, убить куда
тяжелей, а я… я убил.
— Положительных доказательств нет, на душу и
греха брать не буду, — отвечал Малюта; — да не в этом и дело, великий государь, времена-то переживаются
тяжелые и милость-то ноне надо оказывать не так, сплеча, а с опаскою: семь раз отмерить, а потом уж и отрезать: мне что, о тебе, великий царь, душою томится твой верный раб. Вести-то идут отовсюду нерадостные… Не до свадеб бы боярам, помощникам царя.
— Говорил, говорил… Ох,
грехи мои
тяжелые… Много этот немец народа извел в Белокаменной, да и я немало… до тех пор, пока не зарекся раз навсегда бесу-то служить… И тебе закажу, бойся его, проклятого, как раз уготовит геенну огненную.
— Вот, матушка-барыня, как увидел я мертвенького Акулинина младенца, и озарила меня мысль, без
греха тяжелого дело это оборудовать, и княжескую волю исполнить, и ангельской души не губить…
Уже отпущены были их
грехи, а они не понимали этого и все о чем-то просили — глухие и мглистые, как обрывки
тяжелого сна.