Неточные совпадения
Ушел. Коротко, точно удар топора, хлопнула дверь крыльца. Минутный диалог в прихожей несколько успокоил тревогу Самгина. Путешествуя из угла в угол комнаты, он начал искать словесные
формы для перевода очень сложного и тягостного ощущения на язык мысли. Утомительная путаница впечатлений требовала
точного, ясного слова, которое, развязав эту путаницу, установило бы определенное отношение к источнику ее — Тагильскому.
И, как всегда, когда он замечал это созвучие, он с досадой, всё более острой, чувствовал, что какие-то говоруны обворовывают его, превращая разнообразный и обширный его опыт в мысли, грубо упрощенные раньше, чем сам он успевает придать им
форму, неотразимо
точную, ослепительно яркую.
Ему казалось, что в нем зарождается некое новое настроение, но он не мог понять — что именно ново? Мысли самосильно принимали
точные словесные
формы, являясь давно знакомыми, он часто встречал их в книгах. Он дремал, но заснуть не удавалось, будили толчки непонятной тревоги.
Может быть, в памяти ее мелькнуло нечто подходящее из ее собственной помещичьей практики. То есть не в
точном смысле истязание, но нечто такое, что грубыми своими
формами тоже нередко переходило в бесчеловечность.
Как ни различны эти фигуры, они встают в моей памяти, объединенные общей чертой: верой в свое дело. Догматы были различны: Собкевич, вероятно, отрицал и физику наравне с грамматикой перед красотой человеческого глаза. Овсянкин был одинаково равнодушен к красоте человеческих
форм, как и к красоте
точного познания, а физик готов был, наверное, поспорить и с Овсянкиным о шестодневии. Содержание веры было различно, психология одна.
Если считают необходимостью определять прекрасное как преимущественное и, выражаясь
точнее, как единственное существенное содержание искусства, то истинная причина этого скрывается в неясном различении прекрасного как объекта искусства от прекрасной
формы, которая действительно составляет необходимое качество всякого произведения искусства.
И таких предписаний, — исходящих как бы от самой природы и от знающего тайны ее знахаря, строгих и
точных, совершенно напоминающих по
форме своей нормы любого права и, однако, столь отличных от них по существу, — так много записано и рассеяно в устном предании, что приходится считаться с этим древним и вечно юным правом, отводить ему почетное место, помнить, что забывать и изгонять народную обрядность — значит навсегда отказаться понять и узнать народ.
Отсюда известное воззрение Гегеля, выраженное им уже в «Феноменологии духа», что философия выше религии, ибо для нее в совершенной и адекватной
форме логического мышления ведомы тайны Бога и мира,
точнее, она и есть самосознание Бога.
Самая пригодность материи для своей роли связана с тем, что она «свободна (αμορφον öv) от тех идей, которые ей надо вместить» (50 d) [
Точнее, «Никогда и никаким образом не усваивает никакой
формы, которая была бы подобна
формам входящих в нее вещей» (Тимей 50 Ь-с; Платон.
Оно, это влияние, только не укладывается в
точную фактическую
форму; больше понимается само собой, чем доказывается.