Неточные совпадения
— Алексей сделал нам ложный прыжок, — сказала она по-французски, — он пишет, что не может быть, — прибавила она таким естественным, простым
тоном, как будто ей никогда и не могло приходить в голову, чтобы Вронский имел для Анны какое-нибудь
другое значение как игрока в крокет.
Правда, что
тон ее был такой же, как и
тон Сафо; так же, как и за Сафо, за ней ходили, как пришитые, и пожирали ее глазами два поклонника, один молодой,
другой старик; но в ней было что-то такое, что было выше того, что ее окружало, — в ней был блеск настоящей воды бриллианта среди стекол.
— Да, как видишь, нежный муж, нежный, как на
другой год женитьбы, сгорал желанием увидеть тебя, — сказал он своим медлительным тонким голосом и тем
тоном, который он всегда почти употреблял с ней,
тоном насмешки над тем, кто бы в самом деле так говорил.
— Я прошу тебя, я умоляю тебя, — вдруг совсем
другим, искренним и нежным
тоном сказала она, взяв его зa руку, — никогда не говори со мной об этом!
Она зашла в глубь маленькой гостиной и опустилась на кресло. Воздушная юбка платья поднялась облаком вокруг ее тонкого стана; одна обнаженная, худая, нежная девичья рука, бессильно опущенная,
утонула в складках розового тюника; в
другой она держала веер и быстрыми, короткими движениями обмахивала свое разгоряченное лицо. Но, вопреки этому виду бабочки, только что уцепившейся за травку и готовой, вот-вот вспорхнув, развернуть радужные крылья, страшное отчаяние щемило ей сердце.
Эти два человека были так родны и близки
друг другу, что малейшее движение,
тон голоса говорил для обоих больше, чем всё, что можно сказать словами.
— Отчего? Подумай, у меня выбор из двух: или быть беременною, то есть больною, или быть
другом, товарищем своего мужа, всё равно мужа, — умышленно поверхностным и легкомысленным
тоном сказала Анна.
— Но ей всё нужно подробно. Съезди, если не устала, мой
друг. Ну, тебе карету подаст Кондратий, а я еду в комитет. Опять буду обедать не один, — продолжал Алексей Александрович уже не шуточным
тоном. — Ты не поверишь, как я привык…
«Так ты женат! не знал я ране!
Давно ли?» — «Около двух лет». —
«На ком?» — «На Лариной». — «Татьяне!»
«Ты ей знаком?» — «Я им сосед». —
«О, так пойдем же». Князь подходит
К своей жене и ей подводит
Родню и
друга своего.
Княгиня смотрит на него…
И что ей душу ни смутило,
Как сильно ни была она
Удивлена, поражена,
Но ей ничто не изменило:
В ней сохранился тот же
тон,
Был так же тих ее поклон.
Часто вместе с
другими товарищами своего куреня, а иногда со всем куренем и с соседними куренями выступали они в степи для стрельбы несметного числа всех возможных степных птиц, оленей и коз или же выходили на озера, реки и протоки, отведенные по жребию каждому куреню, закидывать невода, сети и тащить богатые
тони на продовольствие всего куреня.
— У меня, брат, со вчерашнего твоего голова… Да и весь я как-то развинтился, — начал он совсем
другим тоном, смеясь, к Разумихину.
Рассказывая Спивак о выставке, о ярмарке, Клим Самгин почувствовал, что умиление, испытанное им, осталось только в памяти, но как чувство — исчезло. Он понимал, что говорит неинтересно. Его стесняло желание найти свою линию между неумеренными славословиями одних газет и ворчливым скептицизмом
других, а кроме того, он боялся попасть в
тон грубоватых и глумливых статеек Инокова.
— Совершенно правильно, — отвечал он и, желая смутить, запугать ее, говорил
тоном философа, привыкшего мыслить безжалостно. — Гуманизм и борьба — понятия взаимно исключающие
друг друга. Вполне правильное представление о классовой борьбе имели только Разин и Пугачев, творцы «безжалостного и беспощадного русского бунта». Из наших интеллигентов только один Нечаев понимал, чего требует революция от человека.
Писатель начал рассказывать о жизни интеллигенции
тоном человека, который опасается, что его могут в чем-то обвинить. Он смущенно улыбался, разводил руками, называл полузнакомые Климу фамилии
друзей своих и сокрушенно добавлял...
Над Москвой хвастливо сияло весеннее утро; по неровному булыжнику цокали подковы, грохотали телеги; в теплом, светло-голубом воздухе празднично гудела медь колоколов; по истоптанным панелям нешироких, кривых улиц бойко шагали легкие люди; походка их была размашиста, топот ног звучал отчетливо, они не шаркали подошвами, как петербуржцы. Вообще здесь шума было больше, чем в Петербурге, и шум был
другого тона, не такой сыроватый и осторожный, как там.
Затем память услужливо подсказывала «Тьму» Байрона, «Озимандию» Шелли, стихи Эдгара По, Мюссе, Бодлера, «Пламенный круг» Сологуба и многое
другое этого
тона — все это было когда-то прочитано и уцелело в памяти для того, чтоб изредка прозвучать.
Глаза ее щурились и мигали от колючего блеска снежных искр. Тихо, суховато покашливая, она говорила с жадностью долго молчавшей, как будто ее только что выпустили из одиночного заключения в тюрьме. Клим отвечал ей
тоном человека, который уверен, что не услышит ничего оригинального, но слушал очень внимательно. Переходя с одной темы на
другую, она спросила...
— Да, это…
другой тон! С этим необходимо бороться. — И, грозя розовым кулачком с рубином на одном пальце, он добавил: — Но прежде всего нужно, чтоб Дума не раздражала государя.
— Я тоже чувствую, что это нелепо, но
другого тона не могу найти. Мне кажется: если заговоришь с ним как-то иначе, он посадит меня на колени себе, обнимет и начнет допрашивать: вы — что такое?
И, как всякий человек в темноте, Самгин с неприятной остротою ощущал свою реальность. Люди шли очень быстро, небольшими группами, и, должно быть, одни из них знали, куда они идут,
другие шли, как заплутавшиеся, — уже раза два Самгин заметил, что, свернув за угол в переулок, они тотчас возвращались назад. Он тоже невольно следовал их примеру. Его обогнала небольшая группа, человек пять; один из них курил, папироса вспыхивала часто, как бы в такт шагам; женский голос спросил
тоном обиды...
Другим тоном и тише она досказала...
— Это — замечательно! — с тихой радостью сказал один, а
другой в таком же
тоне прибавил...
Редакция помещалась на углу тихой Дворянской улицы и пустынного переулка, который, изгибаясь, упирался в железные ворота богадельни. Двухэтажный дом был переломлен: одна часть его осталась на улице,
другая, длиннее на два окна, пряталась в переулок. Дом был старый, казарменного вида, без украшений по фасаду, желтая окраска его стен пропылилась, приобрела цвет недубленой кожи, солнце раскрасило стекла окон в фиолетовые
тона, и над полуслепыми окнами этого дома неприятно было видеть золотые слова: «Наш край».
Она встретила сына с радостью, неожиданной для него. Клим с детства привык к ее суховатой сдержанности, привык отвечать на сухость матери почтительным равнодушием, а теперь нужно было найти какой-то
другой тон.
— Я здесь с утра до вечера, а нередко и ночую; в доме у меня — пустовато, да и грусти много, — говорила Марина
тоном старого доверчивого
друга, но Самгин, помня, какой грубой, напористой была она, — не верил ей.
Это было глупо, смешно и унизительно. Этого он не мог ожидать, даже не мог бы вообразить, что Дуняша или какая-то
другая женщина заговорит с ним в таком
тоне. Оглушенный, точно его ударили по голове чем-то мягким, но тяжелым, он попытался освободиться из ее крепких рук, но она, сопротивляясь, прижала его еще сильней и горячо шептала в ухо ему...
Это было неприятно слышать. Говоря, она смотрела на Самгина так пристально, что это стесняло его, заставляя ожидать слов еще более неприятных. Но вдруг изменилась, приобрела
другой тон.
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать о Корвине тем
тоном, каким говорят, думая совершенно о
другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал в поле приказчик отца Спивак; привез его в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей, был не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал от него, спрятался в лесу и заболел, отравившись чем-то или от голода.
— Это — кто? — спросил он, указывая подбородком на портрет Шекспира, и затем сказал таким
тоном, как будто Шекспир был личным его
другом...
— Автор — кашевар, обслуживает походную кухню. Но вот, в пандан,
другое письмо рядового, — сказал он и начал читать повышенным
тоном...
С этим чувством независимости и устойчивости на
другой день вечером он сидел в комнате Лидии, рассказывая ей
тоном легкой иронии обо всем, что видел ночью.
«Дмитрий Самгин, освободитель человечества», — подумал Клим Иванович Самгин в
тон речам Воинова, Пыльникова и — усмехнулся, глядя, как студент, слушая речи мудрецов, повертывает неестественно белое лицо от одного к
другому.
—
Тон и смысл городской, культурной жизни, окраску ее давала та часть философски мощной интеллигенции, которая ‹шла› по пути, указанному Герценом, Белинским и
другими, чьи громкие имена известны вам.
«На Выборгской стороне? — сравнивал Клим Самгин, торопясь определить настроение свое и толпы. — Там была торжественность, конечно,
другого тона, там ведь не хоронили, а можно сказать: хотели воскресить царя…»
Плохо верили обломовцы и душевным тревогам; не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись как огня увлечения страстей; и как в
другом месте тело у людей быстро сгорало от волканической работы внутреннего, душевного огня, так душа обломовцев мирно, без помехи
утопала в мягком теле.
Вероятно, с летами она успела бы помириться с своим положением и отвыкла бы от надежд на будущее, как делают все старые девы, и погрузилась бы в холодную апатию или стала бы заниматься добрыми делами; но вдруг незаконная мечта ее приняла более грозный образ, когда из нескольких вырвавшихся у Штольца слов она ясно увидела, что потеряла в нем
друга и приобрела страстного поклонника. Дружба
утонула в любви.
— Я шучу! — сказала она, меняя
тон на
другой, более искренний. — Я хочу, чтоб вы провели со мной день и несколько дней до вашего отъезда, — продолжала она почти с грустью. — Не оставляйте меня, дайте побыть с вами… Вы скоро уедете — и никого около меня!
— Одни из этих артистов просто
утопают в картах, в вине, — продолжал Райский, —
другие ищут роли. Есть и дон-кихоты между ними: они хватаются за какую-нибудь невозможную идею, преследуют ее иногда искренно; вообразят себя пророками и апостольствуют в кружках слабых голов, по трактирам. Это легче, чем работать. Проврутся что-нибудь дерзко про власть, их переводят, пересылают с места на место. Они всем в тягость, везде надоели. Кончают они различно, смотря по характеру: кто угодит, вот как вы, на смирение…
Он родился, учился, вырос и дожил до старости в Петербурге, не выезжая далее Лахты и Ораниенбаума с одной, Токсова и Средней Рогатки с
другой стороны. От этого в нем отражались, как солнце в капле, весь петербургский мир, вся петербургская практичность, нравы,
тон, природа, служба — эта вторая петербургская природа, и более ничего.
Улыбка, дружеский
тон, свободная поза — все исчезло в ней от этого вопроса. Перед ним холодная, суровая, чужая женщина. Она была так близка к нему, а теперь казалась где-то далеко, на высоте, не родня и не
друг ему.
Вскоре бабушка с Марфенькой и подоспевшим Викентьевым уехали смотреть луга, и весь дом
утонул в послеобеденном сне. Кто ушел на сеновал, кто растянулся в сенях, в сарае;
другие, пользуясь отсутствием хозяйки, ушли в слободу, и в доме воцарилась мертвая тишина. Двери и окна отворены настежь, в саду не шелохнется лист.
— Что — правда? — спросила она, вслушиваясь в этот внезапный, радостный
тон. — Вы что-то
другое хотите сказать, а не то, что я думала… — покойнее прибавила она.
«Не могу, сил нет, задыхаюсь!» — Она налила себе на руки одеколон, освежила лоб, виски — поглядела опять, сначала в одно письмо, потом в
другое, бросила их на стол, твердя: «Не могу, не знаю, с чего начать, что писать? Я не помню, как я писала ему, что говорила прежде, каким
тоном… Все забыла!»
Лишь только Татьяне Марковне доложили о приезде Викентьевой, старуха, принимавшая ее всегда запросто, радушно-дружески, тут вдруг, догадываясь, конечно, после признания Марфеньки, зачем она приехала, приняла
другой тон и манеры.
Не говоря о
другом, я по крайней мере был уверен, что этим
тоном затер все смешное, бывшее в моем положении.
Ни одного цельного цвета, красного, желтого, зеленого: все смесь, нежные, смягченные
тоны того,
другого или третьего.
Скоро яркий пурпурный блеск уступил мягким, нежным
тонам, и мы еще не доехали до города, как небо, лес — все стало
другое.
Матросы иначе в третьем лице
друг друга не называют, как они или матросиком, тогда как, обращаясь один к
другому прямо, изменяют
тон.
Денное небо не хуже ночного. Одно облако проходит за
другим и медленно
тонет в блеске небосклона. Зори горят розовым, фантастическим пламенем, облака здесь, как и в Атлантическом океане, группируются чудными узорами.
Только и говорится о том, как корабль стукнулся о камень, повалился на бок, как рухнули мачты, палубы, как гибли сотнями люди — одни раздавленные пушками,
другие утонули…