Неточные совпадения
Из
таких лиц в особенности занимала ее одна русская девушка, приехавшая на воды с больною русскою
дамой, с мадам Шталь, как ее все
звали.
— Есть у меня, пожалуй, трехмиллионная тетушка, — сказал Хлобуев, — старушка богомольная: на церкви и монастыри
дает, но помогать ближнему тугенька. А старушка очень замечательная. Прежних времен тетушка, на которую бы взглянуть стоило. У ней одних канареек сотни четыре. Моськи, и приживалки, и слуги, каких уж теперь нет. Меньшому из слуг будет лет шестьдесят, хоть она и
зовет его: «Эй, малый!» Если гость как-нибудь себя не
так поведет,
так она за обедом прикажет обнести его блюдом. И обнесут, право.
Гремят отдвинутые стулья;
Толпа в гостиную валит:
Так пчел из лакомого улья
На ниву шумный рой летит.
Довольный праздничным обедом
Сосед сопит перед соседом;
Подсели
дамы к камельку;
Девицы шепчут в уголку;
Столы зеленые раскрыты:
Зовут задорных игроков
Бостон и ломбер стариков,
И вист, доныне знаменитый,
Однообразная семья,
Все жадной скуки сыновья.
Авдотья Романовна позвонила, на
зов явился грязный оборванец, и ему приказан был чай, который и был, наконец, сервирован, но
так грязно и
так неприлично, что
дамам стало совестно.
— Эх! — сказал он, — давайте-ка о чем-нибудь другом говорить или не хотите ли в преферансик по маленькой? Нашему брату, знаете ли, не след
таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш брат думай об одном: как бы дети не пищали да жена не бранилась. Ведь я с тех пор в законный, как говорится, брак вступить успел… Как же… Купеческую дочь взял: семь тысяч приданого.
Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать. Баба, должен я вам сказать, злая, да благо спит целый день… А что ж преферанс?
Подумав об этом, я написал к Маццини записку и спросил его, примет ли Гарибальди приглашение в
такую даль, как Теддингтон; если нет, то я его не буду
звать, тем дело и кончится, если же поедет, то я очень желал бы их обоих пригласить.
Много
таких дам в бриллиантах появилось в Кружке после японской войны. Их
звали «интендантскими
дамами». Они швырялись тысячами рублей, особенно «туровала» одна блондинка, которую все называли «графиней». Она была залита бриллиантами. Как-то скоро она сошла на нет — сперва слиняли бриллианты, а там и сама исчезла. Ее потом встречали на тротуаре около Сандуновских бань…
— Идемте же! —
звала Аглая. — Князь, вы меня поведете. Можно это, maman? Отказавшему мне жениху? Ведь вы уж от меня отказались навеки, князь? Да не
так, не
так подают руку
даме, разве вы не знаете, как надо взять под руку
даму? Вот
так, пойдемте, мы пойдем впереди всех; хотите вы идти впереди всех, tête-а-tête? [наедине (фр.).]
— То-то, я ведь не утерплю, спрошу эту мадам, где она своего мужа дела? Я его мальчиком знала и любила. Я не могу, видя ее, лишить себя случая
дать ей давно следующую пощечину.
Так лучше, батюшка, и не
зови меня.
— Нет, про только-тоуж я скажу, — перебил он, выскакивая в переднюю и надевая шинель (за ним и я стал одеваться). — У меня и до тебя дело; очень важное дело, за ним-то я и
звал тебя; прямо до тебя касается и до твоих интересов. А
так как в одну минуту, теперь, рассказать нельзя, то
дай ты, ради бога, слово, что придешь ко мне сегодня ровно в семь часов, ни раньше, ни позже. Буду дома.
— Ну, — сказал он под конец, — вижу, что и подлинно я стар стал, а пуще того вам не угоден… Знаю я, знаю, чего тебе хочется, отец Мартемьян! К бабам тебе хочется, похоть свою утолить хощешь у сосуда дьявольского… Коли
так, полно вам меня настоятелем
звать; выбирайте себе другого. Только меня не замайте, Христа ради,
дайте перед бога в чистоте предстать!
Обе
дамы имели весьма слабое понятие о нашей пространной и отдаленной родине; г-жа Розелли, или, как ее чаще
звали, фрау Леноре, даже повергла Санина в изумление вопросом: существует ли еще знаменитый, построенный в прошлом столетии, ледяной дом в Петербурге, о котором она недавно прочла
такую любопытную статью в одной из книг ее покойного мужа: «Bellezze delle arti»?
Санина заставили объяснить, кто он родом, и откуда, и как его
зовут; когда он сказал, что он русский, обе
дамы немного удивились и даже ахнули — и тут же, в один голос, объявили, что он отлично выговаривает по-немецки; но что если ему удобнее выражаться по-французски, то он может употреблять и этот язык, —
так как они обе хорошо его понимают и выражаются на нем.
Постепенно Кусака привыкла к тому, что о пище не нужно заботиться,
так как в определенный час кухарка
даст ей помоев и костей, уверенно и спокойно ложилась на свое место под террасой и уже искала и просила ласк. И отяжелела она: редко бегала с дачи, и когда маленькие дети
звали ее с собою в лес, уклончиво виляла хвостом и незаметно исчезала. Но по ночам все
так же громок и бдителен был ее сторожевой лай.
Семенов. Это меня
зовут. Вот, знаете, странно… у меня
такая простая фамилия, а никто ее не запоминает… До свиданья! (Идет на
зов, оживленно кланяясь
даме.)
Ну
так вот,
звал он меня к себе, и деньги
дает хорошие.
Дядя Аким (
так звали его) принадлежал к числу тех людей, которые весь свой век плачут и жалуются, хотя сами не могут
дать себе ясного отчета, на кого сетуют и о чем плачут.
— Ах, боже мой, боже мой! — заговорил он тонким, певучим голосом, задыхаясь, суетясь и своими телодвижениями мешая пассажирам вылезти из брички. — И
такой сегодня для меня счастливый день! Ах, да что же я таперичка должен делать! Иван Иваныч! Отец Христофор! Какой же хорошенький паничок сидит на козлах, накажи меня бог! Ах, боже ж мой, да что же я стою на одном месте и не
зову гостей в горницу? Пожалуйте, пoкорнейше прошу… милости просим!
Давайте мне все ваши вещи… Ах, боже мой!
— Максим Николаич, барин из-под Славяносербска, в прошлом годе тоже повез своего парнишку в учение. Не знаю, как он там в рассуждении наук, а парнишка ничего, хороший…
Дай бог здоровья, славные господа. Да, тоже вот повез в ученье… В Славяносербском нету
такого заведения, чтоб, стало быть, до науки доводить. Нету… А город ничего, хороший… Школа обыкновенная, для простого звания есть, а чтоб насчет большого ученья,
таких нету…. Нету, это верно. Тебя как
звать?
Вот — ты приехала сюда, бедная девушка, — думал он, — ты, которую я
так ждал и
звал, с которою я всю жизнь хотел пройти до конца, ты приехала, ты мне поверила…а я…а я…"Литвинов наклонил голову; но Капитолина Марковна не
дала ему задуматься; она осыпала его вопросами.
— Меня
зовут Созонтом… Созонтом Иванычем.
Дали мне это прекрасное имя в честь родственника, архимандрита, которому я только этим и обязан. Я, если смею
так выразиться, священнического поколения. А что вы насчет терпенья сомневаетесь,
так это напрасно: я терпелив. Я двадцать два года под начальством родного дядюшки, действительного статского советника Иринарха Потугина, прослужил. Вы его не изволили знать?
Крутицкий. Но он, кажется, парень с сердцем. Вы, говорит, ваше превосходительство, не подумайте, что я из-за денег.
Звал меня в посаженые отцы: сделайте, говорит, честь. Ну, что ж не сделать! Я, говорит, не из приданого; мне, говорит, девушка нравится. Ангел, ангел, говорит, и
так с чувством говорит. Ну, что ж, прекрасно.
Дай ему Бог. Нет, а вы возьмите, вот в «Донском». (Декламирует.)
И вот Ольга Федотовна, забрав это в голову, слетала в казенное село к знакомому мужичку, у которого родился ребенок;
дала там денег на крестины и назвалась в кумы, с тем чтобы кума не
звали,
так как она привезет своего кума.
Домна Пантелевна. Там еще, конечно, что Бог
даст, а все-таки женихом
зовем. Познакомилась она с ним где-то, ну, и стал к нам ходить. Как же его назвать-то? Ну и говоришь, что, мол, жених; а то соседи-то что заговорят! Да и отдам за него, коли место хорошее получит. Где ж женихов-то взять? Вот кабы купец богатый; да хороший-то не возьмет, а которые уж очень-то безобразны, тоже радость не велика. А за него что ж не отдать, парень смирный, Саша его любит.
Павлин. Да я всю его родословную природу знаю. Окромя что по курятникам яйцы таскать, он другой науки не знает. Его давно на осину пора, да что и на осину-то! Вот, Бог
даст, осень придет,
так его беспременно, за его глупость, волки съедят. Недаром мы его волчьей котлеткой
зовем. А вы бы, сударь, фуражку-то сняли, неравно барышня войдут.
— Ах, и ты тоже Санди? Ну, милочка, какой же ты хороший, ревунок мой. Послужи, послужи девушке! Ступайте с ней. Ступай, Молли. Он твоего роста. Ты
дашь ему юбку и — ну, скажем, платьишко, чтобы закутать то место, где лет через десять вырастет борода. Юбку
дашь приметную,
такую, в какой тебя видали и помнят. Поняла? Ступай, скройся и переряди человека, который сам сказал, что его
зовут Санди. Ему будет дверь, тебе окно. Все!
«Куда этот верченый пустился! — подумала удивленная хозяйка, — видно голова крепка на плечах, а то кто бы ему велел таскаться — ну, не
дай бог, наткнется на казаков и поминай как
звали буйнова мóлодца — ох! ох! ох! больно меня раздумье берет!.. спрятала-то я старого, спрятала, а как станут меня бить да мучить… ну, коли уж на то пошла,
так берегись, баба!.. не
давши слова держись, а
давши крепись… только бы он сам не оплошал!»
— Эти-то, что из нашего брата, да еще из немцев — хуже, — заметил старик, — особливо, как господа
дадут им волю, да сами не живут в вотчине; бяда! Того и смотри, начудят
такого, что ввек поминать станешь… не из тучки, сказывали нам старики наши, гром гремит: из навозной кучки!.. Скажи, брат, на милость, за что ж управляющий-то ваш зло возымел
такое на землячка… Антоном
звать, что ли?
Удовольствия же Ивана Ильича были обеды маленькие, на которые он
звал важных по светскому положению
дам и мужчин, и
такое времяпровождение с ними, которое было бы похоже на обыкновенное препровождение времени
таких людей,
так же как гостиная его была похожа на все гостиные.
Столярова жена только нынче утром имела с Акулиной жаркую неприятность за горшок щелока, который у ней розлили Поликеевы дети, и ей в первую минуту приятно было слышать, что Поликея
зовут к барыне: должно-быть, не за добром. Притом она была тонкая, политичная и язвительная
дама. Никто лучше ее не умел отбрить словом;
так, по крайней мере, она сама про себя думала.
— Клотильда. Нет, я тебе скажу по секрету, что меня
зовут Настей. Это только мне здесь
дали имя Клотильда. Потому что мое имя
такое некрасивое… Настя, Настасья, точно кухарка.
— Да-а! Если еще не больше… У! Это
такой бесенок… Вот брюнеточка
так она в моем вкусе… этакая сдобненькая, — Фальстаф плотоядно причмокнул губами, — люблю
таких пышечек. Ее
звать Лидией Ивановной… Простая
такая, добрая девушка, и замуж ей страсть как хочется выскочить… Она Обольяниновым какой-то дальней родственницей приходится, по матери, но бедная, — вот и гостит теперь на линии подруги… А впрочем, ну их всех в болото! — заключил он неожиданно и махнул рукой. —
Давайте коньяк пить.
Помолчал немного и вдруг опять: «Эй, ты, бугай черкасский, вставай! А то как
дам каблуком в живот!» И опять тихо, только слыхать, дышит барин тяжело
так, с натугой. Вдруг Михайла
зовет меня: «Андрей, поди сюда».
И если меня
так зовет она,
так манит к себе эта безвестная
даль, то как неодолимо должна она призывать к себе бродягу, уже испившего из этой отравленной неутолимым желанием чаши?
Меня
зовут Фернандо!
Вот всё, что я могу сказать, другое
Пусть спит в груди моей, как прах твоих отцов
В земле сырой!.. я не скажу моих отцов.
Я ни отца, ни матери не знаю!..
Но полно: я прошу, не спрашивай меня
Вторично об
таких вещах!..
Ты этим ни отца, ни матери не
дашь мне!
Матрена. Ты погоди говорить, у меня язык помягче,
дай я скажу. Жил это малый-то наш до тебя, сам ведать, на чугунке. И привяжись там к нему девка,
так, ведашь, немудрящая, Маринкой
звать, — куфаркой у них в артели жила.
Так вот, показывает она, эта самая девка, на сына на нашего, что, примерно, он, Микита, будучи, ее обманул.
— Да, я работал. Зимою я назвался переписывать книги. Уставом и полууставом писать наловчился скоро. Только все книги черт их знает какие
давали. Не
такие, каких я надеялся. Жизнь пошла скучная. Работа да моленное пение, и только. А больше ничего. Потом стали всё
звать меня: «Иди, говорят, совсем к нам!» Я говорю: «Все одно, я и
так ваш». — «Облюбуй девку и иди к кому-нибудь во двор». Знаете, как мне не по нутру! Однако, думаю, не из-за этого же бросить дело. Пошел во двор.
Тятин. Дурачка этого
зовут — природа, а вы, церковники,
дали ему имя — бог. (Глафире.) Яков придёт,
так ты, тётя Глаша, пошли его ко мне, на чердак.
— Нет, я только
так… я хотел знать, как
зовут эту
даму?
— Ваше превосходительство! Я, может быть, вас оскорбил? Действительно,
такая молодая
дама… и ваши лета… приятно видеть, ваше превосходительство, действительно, приятно видеть
такое супружество… в цвете лет… Но не
зовите людей… ради бога, не
зовите людей… люди только будут смеяться… я их знаю… То есть я не хочу этим сказать, что я знаком с одними лакеями, — у меня тоже есть лакеи, ваше превосходительство, и всё смеются… ослы! Ваше сиятельство… Я, кажется, не ошибаюсь, я говорю с князем…
Платонов. Гм… От мирового? На что я ему сдался?
Дай сюда! (Берет повестку.) Не понимаю… На крестины
зовет, что ли? Плодовит как саранча, старый грешник! (Читает.) «B качестве обвиняемого по делу об оскорблении действием дочери статского советника Марьи Ефимовны Грековой». (Хохочет.) Ах, черт возьми! Браво! Черт возьми! Браво, клоповый эфир! Когда будет разбираться это дело? Послезавтра? Приду, приду… Скажи, старче, что приду… Умница, ей-богу, умница! Молодец девка! Вот давно бы
так и следовало!
Совершенно верно! А это вам еще по рублю за то, что меня Николаем Иванычем, а не Иваном Николаевичем
зовут! (
Дает еще.) Кланяйтесь!
Так! Смотрите, не пропить! Горького лекарства пропишу! Ужасно вы на господ похожи! Ступайте фонари зажигать! Марш! Довольно с вас!
— Чать, не каждый день наезжают, а запоры у тебя крепкие, собаки злые — больно-то трусить, кажись бы, нечего…
Давай красных, за каждую сотню по двадцати рублев «романовскими» [
Так фальшивомонетчики
зовут настоящие ассигнации, по родовой фамилии государя.].
Тогда Куршуд-бек спросил его: «А как тебя
зовут, путник?» — «Шинды Гёрурсез (скоро узнаете)». — «Что это за имя, — воскликнул тот со смехом. — Я первый раз
такое слышу!» — «Когда мать моя была мною беременна и мучилась родами, то многие соседи приходили к дверям спрашивать, сына или дочь Бог ей
дал; им отвечали — шинды-гёрурсез (скоро узнаете). И вот поэтому, когда я родился, мне
дали это имя». — После этого он взял сааз и начал петь...
—
Так уж, пожалуйста. Я вполне надеюсь, — сказал отец Прохор. — А у Сивковых как будет вам угодно — к батюшке ли напишите, чтобы кто-нибудь приезжал за вами, или одни поезжайте. Сивковы
дадут старушку проводить — сродница ихняя живет у них в доме, добрая, угодливая, Акулиной Егоровной
зовут. Дорожное дело знакомо ей — всю, почитай, Россию не раз изъездила из конца в конец по богомольям. У Сивковых и к дороге сготовитесь, надо ведь вам белья, платья купить. Деньги-то у вас есть на покупку и на дорогу?
Так и сталось: в Праге Иосаф Платонович не имел минуты, чтобы переговорить с Глафирой наедине; путешествуя до Парижа в сообществе стряпчего баронессы, он совсем почти не видал Глафиры, кроме двух исключительных случаев, когда она
звала его и
давала ему поручения при таможенном досмотре вещей.
— Пока на фабрике, — устало ответила Александра Михайловна. — Уж не знаю, нужно будет чего другого поискать. Работаешь, а все без толку… Семидалов к себе
зовет, в фальцовщицы. Говорит, всегда
даст мне место за то, что ты у него в работе потерял здоровье. Научиться можно в два месяца фальцевать; все-таки больше заработаешь, чем на пачках.
Дамы остаются в зале, кавалеры уходят. Каждая
дама выбирает себе по кавалеру, кавалеры поодиночке входят и стараются угадать, какая
дама его выбрала: он к той подходит и кланяется. Если не угадал,
дамы выгоняют его рукоплесканиями обратно, если угадал, — он остается в зале, за стулом своей
дамы, и
зовут следующего кавалера. Потом кавалеры
так же выбирают
дам.
«Карлуша» —
так его
звали приятели — отряхнулся,
дал лакею на чай, поправил галстук и взял Палтусова под руку. Они пошли не спеша в угловую комнату, где никого уже не было.
Словом, настроение его было
так взвинчено, что он даже не заметил, как прошло время до второго часа. Почтовая карта, за подписью девицы Гущевой,
звала его в сторону Сергиевской. Он вовсе не
давал воли своему воображению, не раздражал его образом той, кого он может там найти. Он шел точно к добрым старым знакомым:
так просто он себя чувствовал, а вместе с тем эта квартира в Сергиевской открывала собою какую-то новую полосу жизни: сегодня, после вчерашней сцены с Аннушкой, еще сильнее, чем в первый раз.