Неточные совпадения
Покамест все это было еще судейская
тайна и до ушей его не дошло, хотя верная
записка юрисконсульта, которую он вскоре получил, несколько дала ему понять, что каша заварится.
— Недавно, беседуя с одним из таких хитрецов, я вспомнил остроумную мысль
тайного советника Филиппа Вигеля из его «
Записок». Он сказал там: «Может быть, мы бы мигом прошли кровавое время беспорядков и давным-давно из хаоса образовалось бы благоустройство и порядок» — этими словами Вигель выразил свое, несомненно искреннее, сожаление о том, что Александр Первый не расправился своевременно с декабристами.
«И пусть, пусть она располагает, как хочет, судьбой своей, пусть выходит за своего Бьоринга, сколько хочет, но только пусть он, мой отец, мой друг, более не любит ее», — восклицал я. Впрочем, тут была некоторая
тайна моих собственных чувств, но о которых я здесь, в
записках моих, размазывать не желаю.
Я горячо, может, через край горячо, благодарил ее,
тайное делание портрета не принял, но тем не меньше эти две
записки сблизили нас много. Отношения ее к мужу, до которых я никогда бы не коснулся, были высказаны. Между мною и ею невольно составлялось
тайное соглашение, лига против него.
«Приходи на берег пруда, где стоят две ели, — гласила
записка, — там узнаешь одну страшную
тайну, которую ношу в своем сердце много-много дней… Люди бессильны помешать нашему счастью. Твой добрый гений».
Владимир Иваныч. А по случаю трехсот тысяч и
записки, которую он писал к вам о них, граф, полагаю, посоветует Алексею Николаичу жениться на вас, так как вы владеете весьма серьезною его
тайною.
Но Саша не внимал его словам, —
Рассеянно в тетради над строками
Его рука чертила здесь и там
Какой-то женский профиль, и очами,
Горящими подобно двум звездам,
Он долго на него взирал и нежно
Вздыхал и хоронил его прилежно
Между листов, как
тайный милый клад,
Залог надежд и будущих наград,
Как прячут иногда сухую травку,
Перо,
записку, ленту иль булавку…
«Ведай, Флена Васильевна, что ты мне не токмо дщерь о Господе, но и по плоти родная дочь. Моли Бога о грешной твоей матери, а покрыет он, Пресвятый, своим милосердием прегрешения ея вольные и невольные, явные и
тайные. Родителя твоего имени не поведаю, нет тебе в том никакой надобности. Сохрани
тайну в сердце своем, никому никогда ее не повеждь. Господом Богом в том заклинаю тебя. А
записку сию тем же часом, как прочитаешь, огню предай».
Лара ничего про это не знала, хотя учредившийся порядок не был
тайной не только для бодростинского дома, но также и для Подозерова, до которого, мимо его воли, дошли слухи о
записках, какие шлет Горданову Жозеф. Андрей Иванович написал жене коротенькое приглашение повидаться. Лара показала его Глафире, и та удивилась.
— Да оно и должно бы быть все хорошо; но что же значит твое вчерашнее письмо, чтобы я не приезжал еще две недели, и твоя
записка, которую я нашел у тетушки Ольги Фоминишны: что еще за каприз или
тайна, что не хочешь пускать меня к себе в дом?
— Возьми… Люда… возьми… я хочу!.. Мне не надо больше… Я люблю тебя больше всех и хочу… чтобы это было твое… И еще вот возьми эту тетрадку, — и она указала на красную тетрадку, лежавшую у нее под подушкой, — это мой дневник, мои
записки. Я все туда записывала, все… все… Но никому, никому не показывала. Там все мои
тайны. Ты узнаешь из этой тетрадки, кто я… и как я тебя любила, — тебя одну из всех здесь в институте…
Раньше, еще в Дерпте, я стал читать его статьи в"Библиотеке для чтения", все по философским вопросам. Он считался тогда"гегельянцем", и я никак не воображал, что автор их — артиллерийский полковник, читавший в Михайловской академии механику. Появились потом его статьи и в"Отечественных
записках"Краевского, но в"Современнике"он не писал, и даже позднее, когда я с ним ближе познакомился, уже в начале 60-х годов, не считался вовсе"нигилистом"и еще менее
тайным революционером.
От Катры получил странную
записку, где настойчиво она звала меня прийти вечером. Пришел я поздно. Было много народу. Кончили ужинать, пили шампанское. По обычному пряно чувствовалась
тайная влюбленность всех в Катру. Катра была задорно весела, смеялась заражающим смехом, глаза горячо блестели. Каждый раз она другая.
На этом разговор окончился. Княжна Баратова умышленно не продолжала его, чтобы не навести на мысль княжну Варвару о возможности существования какой-нибудь
записки, оставленной покойной Капитолиной Андреевной. Княжна Александра Яковлевна была убеждена, что такая
записка есть. Она сделала этот вывод из того, что девушка, которая решилась открыть перед смертью свою
тайну подруге детства, должна была готовиться к этому еще при жизни.
На другой день к великой княгине пришел заведовавший голштинскими делами при великом князе
тайный советник Штамке и объявил, что получил
записку от Бестужева, в которой тот приказывал ему сказать Екатерине, чтобы она не боялась — все сожжено.
«Пора к делу! — сказал он сам про себя. — Она так неопытна; давно ли из гарема? кровь ее горит еще жаром полудня: надо ковать железо, пока горячо! Светское приличие, которому скоро ее научат, рассудок, долг, одно слово, что я женат… и мои мечты все в прах! Напишу ей
записку и перешлю с господином Телемахом: этот молчаливый посланный гораздо вернее. Она найдет ее… будет отвечать, если меня любит… а там
тайное свидание, и Мариорица, милая, прелестная Мариорица — моя!»
Один Потемкин знал
тайну смерти несчастного Костогорова. Все остальные, знавшие покойного, как на причину его самоубийства, указывали на странности, обнаруживаемые при его жизни, и посмертная
записка умершего — эта последняя, как это ни странно, чисто христианская ложь являлась в их глазах неопровержимым документом.