Неточные совпадения
Дул ветер, окутывая вокзал холодным дымом, трепал афиши на стене, раскачивал опаловые, жужжащие пузыри электрических
фонарей на путях. Над нелюбимым городом колебалось мутно-желтое зарево,
в сыром воздухе плавал угрюмый шум, его разрывали тревожные свистки маневрирующих паровозов. Спускаясь по скользким ступеням, Самгин поскользнулся, схватил чье-то плечо; резким движением стряхнув его
руку, человек круто обернулся и вполголоса,
с удивлением сказал...
«Вот», — вдруг решил Самгин, следуя за ней. Она дошла до маленького ресторана, пред ним горел газовый
фонарь, по обе стороны двери — столики, за одним играли
в карты маленький, чем-то смешной солдатик и лысый человек
с носом хищной птицы, на третьем стуле сидела толстая женщина, сверкали очки на ее широком лице, сверкали вязальные спицы
в руках и серебряные волосы на голове.
Слабенький и беспокойный огонь
фонаря освещал толстое, темное лицо
с круглыми глазами ночной птицы; под широким, тяжелым носом топырились густые, серые усы, — правильно круглый череп густо зарос енотовой шерстью. Человек этот сидел, упираясь
руками в диван, спиною
в стенку, смотрел
в потолок и ритмически сопел носом. На нем — толстая шерстяная фуфайка, шаровары
с кантом, на ногах полосатые носки;
в углу купе висела серая шинель, сюртук, портупея, офицерская сабля, револьвер и фляжка, оплетенная соломой.
Чтоб избежать встречи
с Поярковым, который снова согнулся и смотрел
в пол, Самгин тоже осторожно вышел
в переднюю, на крыльцо. Дьякон стоял на той стороне улицы, прижавшись плечом к столбу
фонаря, читая какую-то бумажку, подняв ее к огню; ладонью другой
руки он прикрывал глаза. На голове его была необыкновенная фуражка, Самгин вспомнил, что
в таких художники изображали чиновников Гоголя.
Кутузов, задернув драпировку, снова явился
в зеркале, большой, белый,
с лицом очень строгим и печальным. Провел обеими
руками по остриженной голове и, погасив свет, исчез
в темноте более густой, чем наполнявшая комнату Самгина. Клим, ступая на пальцы ног, встал и тоже подошел к незавешенному окну. Горит
фонарь, как всегда, и, как всегда, — отблеск огня на грязной, сырой стене.
Когда к подъезду подкатила
с зажженными
фонарями карета Половодова и Антонида Ивановна поместилась
в нее, Привалов протянул ей
руку проститься, но Антонида Ивановна не подала своей, а отодвинувшись
в дальний угол кареты, указала глазами на место около себя.
Архип взял свечку из
рук барина, отыскал за печкою
фонарь, засветил его, и оба тихо сошли
с крыльца и пошли около двора. Сторож начал бить
в чугунную доску, собаки залаяли. «Кто сторожа?» — спросил Дубровский. «Мы, батюшка, — отвечал тонкий голос, — Василиса да Лукерья». — «Подите по дворам, — сказал им Дубровский, — вас не нужно». — «Шабаш», — примолвил Архип. «Спасибо, кормилец», — отвечали бабы и тотчас отправились домой.
Последние ряды городских зданий кончились здесь, и широкая трактовая дорога входила
в город среди заборов и пустырей. У самого выхода
в поле благочестивые
руки воздвигли когда-то каменный столб
с иконой и
фонарем, который, впрочем, скрипел только вверху от ветра, но никогда не зажигался. У самого подножия этого столба расположились кучкой слепые нищие, оттертые своими зрячими конкурентами
с более выгодных мест. Они сидели
с деревянными чашками
в руках, и по временам кто-нибудь затягивал жалобную песню...
Паншин торжественно раскланялся со всеми, а на крыльце, подсаживая Варвару Павловну
в карету, пожал ей
руку и закричал вслед: «Au revoir!» [До свиданья! (фр.)] Гедеоновский сел
с ней рядом; она всю дорогу забавлялась тем, что ставила будто не нарочно кончик своей ножки на его ногу; он конфузился, говорил ей комплименты; она хихикала и делала ему глазки, когда свет от уличного
фонаря западал
в карету.
Она привела его
в свою комнату, убранную со всей кокетливостью спальни публичного дома средней
руки: комод, покрытый вязаной — скатертью, и на нем зеркало, букет бумажных цветов, несколько пустых бонбоньерок, пудреница, выцветшая фотографическая карточка белобрысого молодого человека
с гордо-изумленным лицом, несколько визитных карточек; над кроватью, покрытой пикейным розовым одеялом, вдоль стены прибит ковер
с изображением турецкого султана, нежащегося
в своем гареме,
с кальяном во рту; на стенах еще несколько фотографий франтоватых мужчин лакейского и актерского типа; розовый
фонарь, свешивающийся на цепочках
с потолка; круглый стол под ковровой скатертью, три венских стула, эмалированный таз и такой же кувшин
в углу на табуретке, за кроватью.
Против самых ворот дома,
в котором я квартировал, стоял
фонарь. Только что я стал под ворота, вдруг от самого
фонаря бросилась на меня какая-то странная фигура, так что я даже вскрикнул, какое-то живое существо, испуганное, дрожащее, полусумасшедшее, и
с криком уцепилось за мои
руки. Ужас охватил меня. Это была Нелли!
Курзал прибодряется и расцвечивается флагами и
фонарями самых причудливых форм и сочетаний; лужайки около него украшаются вычурными цветниками,
с изображением официальных гербов; армия лакеев стоит, притаив дыхание, готовая по первому знаку ринуться вперед;
в кургаузе, около источников, появляются дородные вассерфрау 12; всякий частный дом превращается
в Privat-Hotel, напоминающий невзрачную провинциальную русскую гостиницу (к счастию, лишенную клопов),
с дерюгой вместо постельного белья и
с какими-то нелепыми подушками, которые расползаются при первом прикосновении головы; владельцы этих домов, зимой ютившиеся
в конурах ради экономии
в топливе, теперь переходят
в еще более тесные конуры ради прибытка; соседние деревни, не покладывая
рук, доят коров, коз, ослиц и щупают кур; на всяком перекрестке стоят динстманы, пактрегеры 13 и прочий подневольный люд, пришедший
с специальною целью за грош продать душу; и тут же рядом ржут лошади, ревут ослы и без оглядки бежит жид, сам еще не сознавая зачем, но чуя, что из каждого кармана пахнет талером или банковым билетом.
Тут уж ничего понять нельзя, да и черти появляются как-то уж слишком не по-людски:
в боковой кулисе отворяется дверь и является что-то
в белом, а вместо головы у него
фонарь со свечой; другой фантом [Фантом (фр. fantome) — призрак, привидение.] тоже
с фонарем на голове,
в руках держит косу.
Я бросился вниз, грязный,
с руками в сале и тертом кирпиче, отпер дверь, — молодой монах
с фонарем в одной
руке и кадилом
в другой тихонько проворчал...
Началась бестолковая, нелепая сумятица. Все поднялись
с мест и забегали по павильону, толкаясь, крича и спотыкаясь об опрокинутые стулья. Дамы торопливо надевали дрожащими
руками шляпки. Кто-то распорядился вдобавок погасить электрические
фонари, и это еще больше усилило общее смятение…
В темноте послышались истерические женские крики.
Из арки улицы, как из трубы, светлыми ручьями радостно льются песни пастухов; без шляп, горбоносые и
в своих плащах похожие на огромных птиц, они идут играя, окруженные толпою детей
с фонарями на высоких древках, десятки огней качаются
в воздухе, освещая маленькую круглую фигурку старика Паолино, ого серебряную голову, ясли
в его
руках и
в яслях, полных цветами, — розовое тело Младенца,
с улыбкою поднявшего вверх благословляющие ручки.
Через несколько дней после этого Илья встретил Пашку Грачёва. Был вечер;
в воздухе лениво кружились мелкие снежинки, сверкая
в огнях
фонарей. Несмотря на холод, Павел был одет только
в бумазейную рубаху, без пояса. Шёл он медленно, опустив голову на грудь, засунув
руки в карманы, согнувши спину, точно искал чего-то на своей дороге. Когда Илья поравнялся
с ним и окликнул его, он поднял голову, взглянул
в лицо Ильи и равнодушно молвил...
И, не придумав, что сказать, я раза два ударил его бумажным свертком по лицу. Ничего не понимая и даже не удивляясь, — до такой степени я ошеломил его, — он прислонился спиной к
фонарю и заслонил
руками лицо.
В это время мимо проходил какой-то военный доктор и видел, как я бил человека, но только
с недоумением посмотрел на нас и пошел дальше.
Я вышел на площадь. Красными точками сквозь туман мерцали
фонари двух-трех запоздавших торговок съестными припасами.
В нескольких шагах от двери валялся
в грязи человек, тот самый, которого «убрали» по мановению хозяйской
руки с пола трактира… Тихо было на площади, только сквозь кой-где разбитые окна «Каторги» глухо слышался гомон, покрывавшийся то октавой Лаврова, оравшего «многую лету», то визгом пьяных «теток...
Сделал полковник ночью ревизию
в дворе орловского мещанина и забрал на съезжую Степана и Настю. Растерявшаяся и перепуганная Настя спросонья ничего ни могла разобрать: мундиры, солдаты,
фонари, ничего она не понимала, о чем ее спрашивают, и не помнила, что отвечала. До съезжей их вели рядом
с Степаном, но ни о чем не позволяли говорить. Настя была спокойна: она только смотрела
в глаза Степану и пожимала ему
руку. Они были связаны
рука за
руку тоненькою веревочкою. Степан был бледен и убит.
Я наконец справился
с тяжелой овчиной, выпростал
руки, поднялся. Ни сзади, ни
с боков не было черных зверей. Мело очень редко и прилично, и
в редкой пелене мерцал очаровательнейший глаз, который я бы узнал из тысячи, который узнаю и теперь, — мерцал
фонарь моей больницы. Темное громоздилось сзади него. «Куда красивее дворца…» — помыслил я и вдруг
в экстазе еще два раза выпустил пули из браунинга назад, туда, где пропали волки.
Снаружи свободными оставались только
руки, все тело вместе
с неподвижными ногами было заключено
в сплошной голубой эмалевый гроб громадной тяжести; голубой огромный шар,
с тремя стеклами передним и двумя боковыми — и
с электрическим
фонарем на лбу, скрывал его голову; подъемный канат, каучуковая трубка для воздуха, сигнальная веревка, телефонная проволока и осветительный провод, казалось, опутывали весь снаряд и делали еще более необычайной и жуткой эту мертвую, голубую, массивную мумию
с живыми человеческими
руками.
На том месте, где у чудовища должен приходиться глаз, светится крошечной красной точкой
фонарь таможенного кордона. Я знаю этот
фонарь, я сотни раз проходил мимо него, прикасался к нему
рукой. Но
в странной тишине и
в глубокой черноте этой осенней ночи я все яснее вижу и спину и морду древнего чудовища, и я чувствую, что его хитрый и злобный маленький раскаленный глаз следит за мною
с затаенным чувством ненависти.
Владимир Сергеич побежал на крик. Он нашел Ипатова на берегу пруда;
фонарь, повешенный на суку, ярко освещал седую голову старика. Он ломал
руки и шатался как пьяный; возле него женщина, лежа на траве, билась и рыдала; кругом суетились люди. Иван Ильич уже вошел по колена
в воду и щупал дно шестом; кучер раздевался, дрожа всем телом; два человека тащили вдоль берега лодку; слышался резкий топот копыт по улице деревни… Ветер несся
с визгом, как бы силясь задуть
фонари, а пруд плескал и шумел, чернея грозно.
Ильич во мгновение ока перекатился два раза и спрятался
в углу печи, так что распугал всех тараканов. Староста бросил ложку и побежал к Илье. Дутлов медленно поставил
фонарь, распоясался, пощелкивая языком, покачал головой и подошел к Илье, который уж возился
с старостой и дворником, не пускавшими его к окну. Они поймали его за
руки и держали, казалось, крепко; но как только Илья увидел дядю
с кушаком, силы его удесятерились, он вырвался и, закатив глаза, подступил
с сжатыми кулаками к Дутлову.
К часу ночи на дворе поднялся упорный осенний ветер
с мелким дождем. Липа под окном раскачивалась широко и шумно, а горевший на улице
фонарь бросал сквозь ее ветви слабый, причудливый свет, который узорчатыми пятнами ходил взад и вперед по потолку. Лампадка перед образом теплилась розовым, кротко мерцающим сиянием, и каждый раз, когда длинный язычок огня
с легким треском вспыхивал сильнее, то из угла вырисовывалось
в золоченой ризе темное лицо спасителя и его благословляющая
рука.
Аян, стиснув зубы, работал веслами. Лодка ныряла, поскрипывая и дрожа, иногда как бы раздумывая, задерживаясь на гребне волны, и
с плеском кидалась вниз, подбрасывая Аяна. Свет
фонаря растерянно мигал во тьме. Ветер вздыхал, пел и кружился на одном месте, уныло гудел
в ушах, бесконечно толкаясь
в мраке отрядами воздушных существ
с плотью из холода: их влажные, обрызганные морем плащи хлестали Аяна по лицу и
рукам.
— Почтеннейшая публикум. Я приготовлял силовой номер. Одной только одной правой
рукой я могу поднять этого атлета вместе
с его тяжестями, прибавив сюда еще пять человек из зрителей, могу обнести эту тяжесть вокруг манежа и выбросить
в конюшню. К сожалению, я вчера вывихнул себе
руку. Но
с позволения уважаемой публикум сейчас будут на экране волшебного
фонаря показаны подлинные снимки
с рекордных атлетических номеров несравненного геркулеса и тореадора Батисто Пикколо.
Мутное пятно
в одно мгновение приблизилось, разрослось, весь туман вокруг сразу засиял золотым дымным светом, чья-то огромная тень заметалась
в освещенном пространстве, и из темноты вдруг вынырнул маленький человек
с жестяным
фонарем в руках.
Девушка отвечала тоже по-немецки; калитка чуть-чуть отворилась и, впустив девушку, тотчас захлопнулась перед самым носом Кузьмы Васильевича, который, однако, успел разглядеть среди полумрака летних сумерек облик толстой старухи
в красном платье,
с тусклым
фонарем в руке.
При этих словах все поднялось, взмешалось, и кто бежал к двери, кто бросался к окнам; а
в окна чрез двойные рамы врывался сплошной гул, и во тьме, окружающей дом, плыло большое огненное пятно, от которого то
в ту, то
в другую сторону отделялись светлые точки. Невозможно было понять, что это такое. Но вот все это приближается и становится кучей народа
с фонарями и пылающими головнями и сучьями
в руках.
Многие мужики даже уже тронулись: нахлобучив шапки, они потянулись кучками через зады к Аленину Верху, а за ними, толкаясь и подпрыгивая, плелися подростки обоего пола. Из последних у каждого были
в руках у кого черенок, у кого старая черная корчажка, — у двух или у трех из наиболее зажиточных дворов висели на кушаках
фонари с сальными огарками, а, кроме того, они волокли
в охапках лучину и сухой хворост.
И вот
в одно из таких мгновений она ясно почувствовала, что отделяется от земли. Чьи-то сильные
руки поднимают ее
с сена… Ее отяжелевшая голова опускается на чье-то плечо… Сквозь полусознание мелькают лица спящих австрийцев перед глазами… Бледный свет
фонаря слабо мигает, борясь
с серым рассветом раннего утра… Вдруг, свежая, холодная струя воздуха врывается ей
в легкие, приятно холодит голову, будит сознание, бодрит тело, и Милица приподнимает
с трудом веки, сделав невероятное усилие над собой.
Наугад, помня расположение сарайчика, открытого ими при помощи фонаря-прожектора, Игорь направил туда коня, и
в несколько минут они достигли его ветхих, полуразвалившихся стен.
В той же абсолютной темноте, сняв со всевозможными осторожностями
с седла Милицу,
с полубесчувственной девушкой на
руках, Игорь ощупью нашел дверь и вошел
в сараи.
Он торопливо вышел
в дверь направо. Бледная кухарка тяжело вздыхала. Солдаты смотрели на блестящий паркет, на большой черный рояль. Высокий подошел к двери налево и открыл ее. За ним оба другие пошли. На потолке висел розовый
фонарь. Девушка,
с обнаженными
руками и плечами, приподнявшись на постели, испуганно прислушивалась. Она вскрикнула и закрылась одеялом. Из темноты соседней комнаты женский голос спросил...
Мы ездили большой компанией
в Байдарскую долину,
в деревню Скели, к замужней дочери
С. Я. Елпатьевского, Людмиле Сергеевне Кулаковой. Ночью, при свете
фонарей, ловили
в горной речке форелей. Утром,
в тени грецких орешников, пили чай. Растирали
в руках листья орешника и нюхали. Андреев сказал...
Подали двенадцать повозок. Лошади фыркали и ржали, мелькали
фонари. Офицеры
в своей палате играли
в преферанс; поручик Шестов,
с рукою на черной перевязи, лежал
в постели и читал при свечке переводный роман Онэ. Главный врач сказал офицерам, чтоб они не беспокоились и спали ночь спокойно, — их он успеет отправить завтра утром.
Старший зажег
фонарь, поднял творило и стал медленно спускаться
в подполье, за ним последовал и младший
с Мишей на
руках.
— Видите, что я, — отвечал
с сердцем кабинет-секретарь, бросился к дяде, вырвал
фонарь из
рук, дунул —
в одно мгновение исчез алмазный феин дворец и стерлись все лица со сцены. — Еще хотите ли слышать? Это я, дядюшка! Но зачем, — продолжал он ему на ухо, — приходите вы,
с вашим бестолковым подозрением, портить лучшее мое дело?
Отмахали верст
с десять. Притомились солдатики, потому хочь видимости
в них не было, однако пятки горят, как у настоящих. По дороге, как через местечко шли, баба-полька, — из себя медь на рессорах, —
руками всплеснула, к
фонарю отскочила, глаза выкатила… «Иезус-Мария!» Плечо горит, будто медведь облапил, — а на улице никого… Затряслась, подол собрала — и ходу.
Прошло не более получаса,
в коридоре послышались крадущиеся шаги, дверь отворилась и на пороге появилась
с маленьким потайным
фонарем в руках Стеша.
Татьяна отперла ворота и увидала двух странников
с котомками за плечами. Фигура женщины при свете
фонаря, который Татьяна держала
в руках, выдавала ее положение. Мужчина тоже казался утомленным.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она
в окно видела, что какой-то экипаж и
фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп,
с испуганным лицом и
с другою свечей
в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги
в теплых сапогах. И какой-то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что-то.
Бросается на Замарашкина и давит его за горло. Замарашкин падает. Номах завязывает ему рот платком и скручивает веревками
руки и ноги. Некоторое время он смотрит на лежащего, потом идет
в будку и выходит оттуда
с зажженным красным
фонарем.