Неточные совпадения
Кити стояла
с засученными рукавами у ванны над полоскавшимся в ней ребенком и, заслышав шаги мужа, повернув к нему лицо, улыбкой звала его к себе. Одною рукою она поддерживала под голову плавающего на спине и корячившего ножонки пухлого ребенка, другою она, равномерно
напрягая мускул, выжимала на него губку.
Он не мог признать, что он тогда знал правду, а теперь ошибается, потому что, как только он начинал думать спокойно об этом, всё распадалось вдребезги; не мог и признать того, что он тогда ошибался, потому что дорожил тогдашним душевным настроением, а признавая его данью слабости, он бы осквернял те минуты. Он был в мучительном разладе
с самим собою и
напрягал все душевные силы, чтобы выйти из него.
Он стоял пред ней
с страшно блестевшими из-под насупленных бровей глазами и прижимал к груди сильные руки, как будто
напрягая все силы свои, чтобы удержать себя. Выражение лица его было бы сурово и даже жестоко, если б оно вместе
с тем не выражало страдания, которое трогало ее. Скулы его тряслись, и голос обрывался.
Заслышали
с вышины знакомую песню, дружно и разом
напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная Богом!..
Напрягая зрение, Самгин смотрел на Безбедова
с чувством острой брезгливости.
Напрягая зрение, он различил высоко под потолком лампу, заключенную в черный колпак, — ниже, под лампой, висело что-то неопределенное, похожее на птицу
с развернутыми крыльями, и это ее тень лежала на воде.
Была та смутная пора,
Когда Россия молодая,
В бореньях силы
напрягая,
Мужала
с гением Петра.
Суровый был в науке славы
Ей дан учитель: не один
Урок нежданный и кровавый
Задал ей шведский паладин.
Но в искушеньях долгой кары
Перетерпев судеб удары,
Окрепла Русь. Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат.
А ведь есть упорство и у него, у Райского! Какие усилия
напрягал он, чтоб… сладить
с кузиной, сколько ума, игры воображения, труда положил он, чтоб пробудить в ней огонь, жизнь, страсть… Вот куда уходят эти силы!
Мы шли еще некоторое время. На землю надвигалась ночь
с востока. Как только скрылось солнце, узкая алая лента растянулась по горизонту, но и она уже начала тускнеть, как остывающее раскаленное докрасна железо. Кое-где замигали звезды, а между тем впереди нигде не было видно огней. Напрасно мы
напрягали зрение и всматривались в сумрак, который быстро сгущался и обволакивал землю. Впереди по-прежнему плес за плесом, протока за протокой сменяли друг друга
с поразительным однообразием.
С минуту мы неподвижно,
напрягая слух и зрение, простояли на месте, но не слышали ничего, кроме шума дождя и журчания воды, бежавшей ручьями по земле.
Под страхом нагоняя и потасовки, рабски воспитанные,
с беспрестанным опасением остаться без куска хлеба, рабски живущие, они все силы свои
напрягают на приобретение одной из главных рабских добродетелей — бессовестной хитрости.
Он только заметил, что она хорошо знает дорогу, и когда хотел было обойти одним переулком подальше, потому что там дорога была пустыннее, и предложил ей это, она выслушала, как бы
напрягая внимание, и отрывисто ответила: «Всё равно!» Когда они уже почти вплоть подошли к дому Дарьи Алексеевны (большому и старому деревянному дому),
с крыльца вышла одна пышная барыня и
с нею молодая девица; обе сели в ожидавшую у крыльца великолепную коляску, громко смеясь и разговаривая, и ни разу даже и не взглянули на подходивших, точно и не приметили.
Петр Елисеич
напряг последние силы, чтобы сдержаться и не выйти из себя. Он знал, что теперь все кончено. Оставалось только одно: умереть
с честью. После резкого вступления Лука Назарыч тоже заметно смирился.
На верху скалы завязалась безмолвная борьба. Луша чувствовала, как к ней ближе и ближе тянулось потное, разгоряченное лицо; она
напрягла последние силы, чтобы оторваться от места и всей тяжестью тела тянулась вниз, но в этот момент железные руки распались сами собой. Набоб, схватившись за голову,
с прежним смирением занял свою старую позицию и глухо забормотал прерывавшимся шепотом...
Напрягая зрение, тяжело двигая бровями, она
с усилием вспоминала забытые буквы и, незаметно отдаваясь во власть своих усилий, забылась. Но скоро у нее устали глаза. Сначала явились слезы утомления, а потом часто закапали слезы грусти.
Ему вдруг пришло в голову заставить Шурочку, чтобы она услышала и поняла его на расстоянии, сквозь стены комнаты. Тогда, сжав кулаки так сильно, что под ногтями сделалось больно, сцепив судорожно челюсти,
с ощущением холодных мурашек по всему телу, он стал твердить в уме, страстно
напрягая всю свою волю...
Но тут произошло нечто совершенно неожиданное: сжав кулаки до боли, видя красные круги перед глазами,
напрягая все мускулы крепкого, почти восемнадцатилетнего тела, Александров уже ринулся
с криком: «Подлец», на своего врага, но вдруг остановился, как от мгновенного удара.
Охотно повстречался бы я
с этим белобрысым, прилизанным фазаном где-нибудь
с глазу на глаз, без посторонних свидетелей!» — думает Александров, изо всей силы
напрягая мускулы крепкого тела.
Он преимущественно призывался выслушивать его роман в секретных чтениях наедине, просиживал по шести часов сряду столбом; потел,
напрягал все свои силы, чтобы не заснуть и улыбаться; придя домой, стенал вместе
с длинноногою и сухопарою женой о несчастной слабости их благодетеля к русской литературе.
Его радовало видеть, как свободно и грациозно сгибался ее стан, как розовая рубаха, составлявшая всю ее одежду, драпировалась на груди и вдоль стройных ног; как выпрямлялся ее стан и под ее стянутою рубахой твердо обозначались черты дышащей груди; как узкая ступня, обутая в красные старые черевики, не переменяя формы, становилась на землю; как сильные руки,
с засученными рукавами,
напрягая мускулы, будто сердито бросали лопатой, и как глубокие черные глаза взглядывали иногда на него.
Он явственно расслышал голос жены и старухи; но сколько ни
напрягал слух, думая услышать крики, звавшие на помощь, ничего не мог разобрать. Ветер дул
с Оки и относил слова двух женщин.
Все отказались; тогда Емельян запел сам. Он замахал обеими руками, закивал головой, открыл рот, но из горла его вырвалось одно только сиплое, беззвучное дыхание. Он пел руками, головой, глазами и даже шишкой, пел страстно и
с болью, и чем сильнее
напрягал грудь, чтобы вырвать у нее хоть одну ноту, тем беззвучнее становилось его дыхание…
Чувствуя тошноту и тяжесть во всем теле, он
напрягал силы, чтобы отогнать от себя эти образы, но едва они исчезали, как на Егорушку
с ревом бросался озорник Дымов
с красными глазами и
с поднятыми кулаками, или же слышалось, как он тосковал: «Скушно мне!» Проезжал на казачьем жеребчике Варламов, проходил со своей улыбкой и
с дрохвой счастливый Константин.
Бойцы, расположенные за деревней Кумышом, представляют последнюю каменную преграду,
с какой борется Чусовая. Старик Урал
напрягает здесь последние силы, чтобы загородить дорогу убегающей от него горной красавице. Здесь Чусовая окончательно выбегает из камней, чтобы дальше разлиться по широким поемным лугам. В камнях она едва достигает пятидесяти сажен ширины, а к устью разливается сажен на триста.
— Пару минуточек, дорогой профессор, — заговорил Бронский,
напрягая голос
с тротуара, — я только один вопросик, и чисто зоологический. Позволите предложить?
Оставшись один, я попробовал работать; работа не шла. Я достал
с полки книгу и начал читать. Слова и мысли проходили через мою голову, не оставляя следа. Я
напрягал свое внимание всеми силами и все-таки не мог одолеть нескольких страниц.
Эх, эх!» — заключил он, покачав головою, а между тем
с беспокойным, тоскливым чувством, даже со страхом стал вглядываться в мутную, влажную даль,
напрягая всеми силами зрение и всеми силами стараясь пронзить близоруким взором своим мокрую средину, перед ним расстилавшуюся.
Прошел уже целый час в мучительной бессоннице, как вдруг ему послышалось, что товарищ его начинает приподниматься. Эльчанинов
напряг внимание. Задор-Мановский действительно встал
с постели, тихими шагами подошел к двери, отпер ее и вышел; потом Эльчанинову послышалось, что замок в дверях щелкнул.
Я плохо помню эту роковую дорогу; как сквозь сон помню только, что меня страшно трясло, и я
напрягал все силы, чтобы не свалиться
с лошади; рука, которой я держался за гриву лошади, совсем оцепенела, шляпа где-то свалилась, и я не чувствовал, что дождь на двух верстах промочил меня до костей.
Красный столб остался позади, еще один крутой поворот, дорожка выпрямляется, вторая трибуна, приближаясь, чернеет и пестреет издали гудящей толпой и быстро растет
с каждым шагом. «Еще! — позволяет наездник, — еще, еще!» Изумруд немного горячится и хочет сразу
напрячь все свои силы в беге. «Можно ли?» — думает он. «Нет, еще рано, не волнуйся, — отвечают, успокаивая, волшебные руки. — Потом».
Вельчанинов только что поймал на улице того самого статского советника и нужного господина, которого он и теперь ловил, чтобы захватить хоть на даче нечаянно, потому что этот чиновник, едва знакомый Вельчанинову, но нужный по делу, и тогда, как и теперь, не давался в руки и, очевидно, прятался, всеми силами не желая
с своей стороны встретиться
с Вельчаниновым; обрадовавшись, что наконец-таки
с ним столкнулся, Вельчанинов пошел
с ним рядом, спеша, заглядывая ему в глаза и
напрягая все силы, чтобы навести седого хитреца на одну тему, на один разговор, в котором тот, может быть, и проговорился бы и выронил бы как-нибудь одно искомое и давно ожидаемое словечко; но седой хитрец был тоже себе на уме, отсмеивался и отмалчивался, — и вот именно в эту чрезвычайно хлопотливую минуту взгляд Вельчанинова вдруг отличил на противуположном тротуаре улицы господина
с крепом на шляпе.
Акуля более всего
напрягала внимание, когда речь заходила о том, каким образом умерла у них в селе Мавра, жена бывшего пьяницы-пономаря, — повествование, без которого не проходила ни одна засидка и которое тем более возбуждало любопытство сиротки, что сама она не раз видела пономариху в поле и встречалась прежде
с нею часто на улице. Кончину Мавры объясняли следующим образом.
По крайней мере,
с полчаса сидел я,
напрягая слух, чтобы услышать, что говорится в гостиной; но тщетно; подойти к дверям и подслушивать мне было совестно. Наконец, послышались шаги, я думал, что это Лидия Николаевна, но вошел Леонид, нахмуренный и чем-то сильно рассерженный.
При звуках радостных, громовых,
На брань от пристани спеша,
Вступает в царство волн суровых;
Дуб — тело, ветр — его душа,
Хребет его — в утробе бездны,
Высоки щоглы — в небесах,
Летит на легких парусах,
Отвергнув весла бесполезны;
Как жилы
напрягает снасть,
Вмещает силу
с быстротою,
И горд своею красотою,
Над морем восприемлет власть.
Влетев в театр, Иван Андреевич мигом облетел взглядом все ложи второго яруса, и — о ужас! Сердце его замерло: она была здесь! Она сидела в ложе! Тут был и генерал Половицын
с супругою и свояченицею; тут был и адъютант генерала — чрезвычайно ловкий молодой человек; тут был еще один статский… Иван Андреевич
напряг все внимание, всю остроту зрения, но — о, ужас! Статский человек предательски спрятался за адъютанта и остался во мраке неизвестности.
Всю свою память, все свое воображение
напрягал он, искал в прошлом, искал в книгах, которые прочел, — и много было звучных и красивых слов, но не было ни одного,
с каким страдающий сын мог бы обратиться к своей матери-родине.
Так он ко мне. Но, устремив мой взор
Перед собой, я
напрягал вниманье,
Туман же все редел
с недавних пор...
И веру в себя недостаточно завоевать раз; приходится все время завоевывать ее непрерывно. У больного болезнь затягивается; необходимо зорко следить за душевным состоянием его и его окружающих; как только они начинают падать духом, следует, хотя бы наружно, переменить лечение, назначить другое средство, другой прием; нужно цепляться за тысячи мелочей,
напрягая всю силу фантазии, тонко считаясь
с характером и степенью развития больного и его близких.
А ребенок кричит и изнемогает от крика. Варька видит опять грязное шоссе, людей
с котомками, Пелагею, отца Ефима. Она все понимает, всех узнает, но сквозь полусон она не может только никак понять той силы, которая сковывает ее по рукам и по ногам, давит ее и мешает ей жить. Она оглядывается, ищет эту силу, чтобы избавиться от нее, но не находит. Наконец, измучившись, она
напрягает все свои силы и зрение, глядит вверх на мигающее зеленое пятно и, прислушавшись к крику, находит врага, мешающего ей жить.
Не дано знать этого человеку для того, чтобы он душевные силы свои
напрягал не на заботу о положении своей отдельной души в воображаемом другом, будущем мире, а только на достижение в этом мире, сейчас, вполне определенного и ничем не нарушаемого блага соединения со всеми живыми существами и
с богом.
На носу «поддавало» сильней, и он вздрагивал
с легким скрипом, поднимаясь из волны. Свежий ветер резал лицо своим ледяным дыханием и продувал насквозь. Молодой моряк ежился от холода, но стоически стоял на своем добровольно мученическом посту,
напрягая свое зрение…
Большая пегая лошадь, вытянув шею и
напрягши спину, мерно ступала по совершенно занесенной дороге, однообразно качала под побелевшей дугой своей косматой головой и насторожила одно занесенное снегом ухо, когда мы поравнялись
с ней.
Но Дорушка и без того знала, что делать. Трагическая складка выступила на ее гладком лбу… Покрылось потом бледное без кровинки лицо…
С каким-то отчаянным упорством работала она веслами,
напрягая все свои силы.
Я
напряг слух и, как мне показалось, действительно услышал тихие, едва уловимые ухом звуки, похожие на заглушённые крики зайца, только тоном выше и много слабее. Откуда исходили они? Сверху,
с деревьев, или снизу,
с земли. В лесу всегда можно слышать их в самых разнообразных сочетаниях: шопота, подавленного стона, глубокого затаенного вздоха и т. д.
По мяуканью я скоро обнаружил котенка. Он был обычного серого цвета
с белой мордочкой и белыми передними лапами. Котенок был чем-то напуган. Он изогнул спину дугой, поднял кверху свой хвостик и весь ощетинился. Сперва я не мог найти причину его страха. Тут были груды мусора, из которого торчало много палок. Как я ни
напрягал зрение, я ничего не видел.
Я
напрягла все свои усилия и выдержала два последних экзамена так же блестяще, как и предыдущие… Помню, как точно во сне отвечала я на задаваемые вопросы, помню похвалы учителей и ласковые слова начальницы, которая,
с кончиной ее любимицы, перевела на меня всю свою нежность.
Токарев после всего вчерашнего чувствовал себя, как в похмелье. Что это произошло? И разговоры Сергея, и признания Варвары Васильевны, и припадок Сергея — все сплошь представлялось невероятно диким и больным кошмаром. И собственные его откровенности
с Варварой Васильевной, — он как будто высказал их в каком-то опьянении, и было стыдно. Что могло его так опьянить? Неожиданная откровенность Варвары Васильевны? Этот странный гул сада, который
напрягал нервы и располагал к чему-то необычному, особенному?
Мне не нужно слишком
напрягать память, чтобы во всех подробностях вспомнить дождливые осенние сумерки, когда я стою
с отцом на одной из многолюдных московских улиц и чувствую, как мною постепенно овладевает странная болезнь. Боли нет никакой, но ноги мои подгибаются, слова останавливаются поперек горла, голова бессильно склоняется набок… По-видимому, я сейчас должен упасть и потерять сознание.
В саду было темно и холодно. Шел дождь. Резкий сырой ветер
с воем носился по всему саду и не давал покоя деревьям. Банкир
напрягал зрение, но не видел ни земли, ни белых статуй, ни флигеля, ни деревьев. Подойдя к тому месту, где находился флигель, он два раза окликнул сторожа. Ответа не последовало. Очевидно, сторож укрылся от непогоды и теперь спал где-нибудь на кухне или в оранжерее.
Галошный цех, самый многолюдный на заводе, чистили в зрительном зале клуба. Председательствовала товарищ, чуть седая,
с умными глазами и приятным лицом; на стриженых волосах по маленькой гребенке над каждым ухом. Когда в зале шумели, она беспомощно стучала карандашиком по графину и говорила,
напрягая слабый голос...