Неточные совпадения
— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да в
землю сам ушел по грудь
С натуги! По
лицу его
Не слезы — кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла!
Как несметное множество церквей, монастырей
с куполами, главами, крестами, рассыпано на святой, благочестивой Руси, так несметное множество племен, поколений, народов толпится, пестреет и мечется по
лицу земли.
Несмотря на это, на меня часто находили минуты отчаяния: я воображал, что нет счастия на
земле для человека
с таким широким носом, толстыми губами и маленькими серыми глазами, как я; я просил бога сделать чудо — превратить меня в красавца, и все, что имел в настоящем, все, что мог иметь в будущем, я все отдал бы за красивое
лицо.
Сыновья его только что слезли
с коней. Это были два дюжие молодца, еще смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, здоровые
лица их были покрыты первым пухом волос, которого еще не касалась бритва. Они были очень смущены таким приемом отца и стояли неподвижно, потупив глаза в
землю.
Стекла
с головы его мокрая
земля, потекла по усам и по щекам и все
лицо замазала ему грязью.
Она бродит в душе вещей; от яркого волнения спешит к тайным намекам; кружится по
земле и небу, жизненно беседует
с воображенными
лицами, гасит и украшает воспоминания.
Раскольников протеснился, по возможности, и увидал, наконец, предмет всей этой суеты и любопытства. На
земле лежал только что раздавленный лошадьми человек, без чувств, по-видимому, очень худо одетый, но в «благородном» платье, весь в крови.
С лица,
с головы текла кровь;
лицо было все избито, ободрано, исковеркано. Видно было, что раздавили не на шутку.
Раскольников бросился вслед за мещанином и тотчас же увидел его идущего по другой стороне улицы, прежним ровным и неспешным шагом, уткнув глаза в
землю и как бы что-то обдумывая. Он скоро догнал его, но некоторое время шел сзади; наконец поравнялся
с ним и заглянул ему сбоку в
лицо. Тот тотчас же заметил его, быстро оглядел, но опять опустил глаза, и так шли они
с минуту, один подле другого и не говоря ни слова.
Павла Петровича она боялась больше, чем когда-либо; он
с некоторых пор стал наблюдать за нею и неожиданно появлялся, словно из
земли вырастал за ее спиною в своем сьюте,
с неподвижным зорким
лицом и руками в карманах.
Самгин догадался, что пред ним человек, который любит пошутить, шутит он, конечно, грубо, даже — зло и вот сейчас скажет или сделает что-нибудь нехорошее. Догадка подтверждалась тем, что грузчики, торопливо окружая запевалу, ожидающе,
с улыбками заглядывали в его усатое
лицо, а он, видимо, придумывая что-то, мял папиросу губами, шаркал по
земле мохнатым лаптем и пылил на ботинки Самгина. Но тяжело подошел чернобородый, лысый и сказал строгим басом...
В нескольких шагах от этой группы почтительно остановились молодцеватый, сухой и колючий губернатор Баранов и седобородый комиссар отдела художественной промышленности Григорович, который делал рукою в воздухе широкие круги и шевелил пальцами, точно соля
землю или сея что-то. Тесной, немой группой стояли комиссары отделов, какие-то солидные люди в орденах, большой человек
с лицом нехитрого мужика, одетый в кафтан, шитый золотом.
Впереди его и несколько ниже, в кустах орешника, появились две женщины, одна — старая, сутулая, темная, как
земля после дождя; другая — лет сорока, толстуха,
с большим, румяным
лицом. Они сели на траву, под кусты, молодая достала из кармана полубутылку водки, яйцо и огурец, отпила немного из горлышка, передала старухе бутылку, огурец и, очищая яйцо, заговорила певуче, как рассказывают сказки...
Самгин видел, как лошади казаков, нестройно, взмахивая головами, двинулись на толпу, казаки подняли нагайки, но в те же секунды его приподняло
с земли и в свисте, вое, реве закружило, бросило вперед, он ткнулся
лицом в бок лошади, на голову его упала чья-то шапка, кто-то крякнул в ухо ему, его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом
с ним стоял седой человек, похожий на шкаф, пальто на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы шкафа, показывая выпуклый, полосатый живот; сдвинув шапку на затылок, человек ревел басом...
Харламов
с явным изумлением выкатил глаза, горбоносое
лицо его густо покраснело, несколько секунд он молчал, облизывая губы, а затем обнаружил свою привычку к легкой клоунаде: шаркнул ногой по
земле, растянул
лицо уродливой усмешкой, поклонился и сказал...
Свалив солдата
с лошади, точно мешок, его повели сквозь толпу, он оседал к
земле, неслышно кричал, шевеля волосатым ртом,
лицо у него было синее, как лед, и таяло, он плакал. Рядом
с Климом стоял человек в куртке, замазанной красками, он был выше на голову, его жесткая борода холодно щекотала ухо Самгина.
Обиделись еще двое и, не слушая объяснений, ловко и быстро маневрируя, вогнали Клима на двор, где сидели три полицейских солдата, а на
земле, у крыльца, громко храпел неказисто одетый и, должно быть, пьяный человек. Через несколько минут втолкнули еще одного, молодого, в светлом костюме,
с рябым
лицом; втолкнувший сказал солдатам...
Рядом
с ним мелко шагал, тыкая в
землю зонтиком, бережно держа в руке фуражку, историк Козлов, розовое его личико было смочено потом или слезами, он тоже пел, рот его открыт, губы шевелились, но голоса не слышно было, над ним возвышалось слепое, курдючное
лицо Воронова,
с круглой дырой в овчинной бороде.
Остаток вечера он провел в мыслях об этой женщине, а когда они прерывались, память показывала темное, острое
лицо Варвары,
с плотно закрытыми глазами,
с кривой улыбочкой на губах, — неплотно сомкнутые
с правой стороны, они открывали три неприятно белых зуба,
с золотой коронкой на резце. Показывала пустынный кусок кладбища, одетый толстым слоем снега, кучи комьев рыжей
земли, две неподвижные фигуры над могилой, только что зарытой.
Она стояла, прислонясь спиною к тонкому стволу березы, и толкала его плечом,
с полуголых ветвей медленно падали желтые листья, Лидия втаптывала их в
землю, смахивая пальцами непривычные слезы со щек, и было что-то брезгливое в быстрых движениях ее загоревшей руки.
Лицо ее тоже загорело до цвета бронзы, тоненькую, стройную фигурку красиво облегало синее платье, обшитое красной тесьмой, в ней было что-то необычное, удивительное, как в девочках цирка.
Тогда и премудрость приобретешь не из единых книг токмо, а будешь
с самим Богом
лицом к
лицу; и воссияет
земля паче солнца, и не будет ни печали, ни воздыхания, а лишь единый бесценный рай…»
Казенные
земли приобретаются частными
лицами с платою по два шиллинга за акр, считая в моргене два акра.
Вспоминая о Масловой, о решении Сената и о том, что он всё-таки решил ехать за нею, о своем отказе от права на
землю, ему вдруг, как ответ на эти вопросы, представилось
лицо Mariette, ее вздох и взгляд, когда она сказала: «когда я вас увижу опять?», и ее улыбка, —
с такого ясностью, что он как будто видел ее, и сам улыбнулся.
— Вы, стало быть, отказываетесь, не хотите взять
землю? — спросил Нехлюдов, обращаясь к нестарому,
с сияющим
лицом босому крестьянину в оборванном кафтане, который держал особенно прямо на согнутой левой руке свою разорванную шапку так, как держат солдаты свои шапки, когда по команде снимают их.
Рядом
с цыганом присел к
земле солдат, разговаривая
с арестанткой, потом стоял, прильнув к сетке, молодой
с светлой бородой мужичок в лаптях
с раскрасневшимся
лицом, очевидно
с трудом сдерживающий слезы.
И его разумная и трезвая правость, его рационалистическое славянофильство столкнулись
лицом к
лицу со скрытой силой, безумной и опьяненной,
с темным вином русской
земли.
Опять-таки и то взямши, что никто в наше время, не только вы-с, но и решительно никто, начиная
с самых даже высоких
лиц до самого последнего мужика-с, не сможет спихнуть горы в море, кроме разве какого-нибудь одного человека на всей
земле, много двух, да и то, может, где-нибудь там в пустыне египетской в секрете спасаются, так что их и не найдешь вовсе, — то коли так-с, коли все остальные выходят неверующие, то неужели же всех сих остальных, то есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь тех двух пустынников, проклянет Господь и при милосердии своем, столь известном, никому из них не простит?
Все тогда встали
с мест своих и устремились к нему; но он, хоть и страдающий, но все еще
с улыбкой взирая на них, тихо опустился
с кресел на пол и стал на колени, затем склонился
лицом ниц к
земле, распростер свои руки и, как бы в радостном восторге, целуя
землю и молясь (как сам учил), тихо и радостно отдал душу Богу.
Часа через полтора могила была готова. Рабочие подошли к Дерсу и сняли
с него рогожку. Прорвавшийся сквозь густую хвою солнечный луч упал на
землю и озарил
лицо покойного. Оно почти не изменилось. Раскрытые глаза смотрели в небо; выражение их было такое, как будто Дерсу что-то забыл и теперь силился вспомнить. Рабочие перенесли его в могилу и стали засыпать
землею.
Пробираться сквозь заросли горелого леса всегда трудно. Оголенные от коры стволы деревьев
с заостренными сучками в беспорядке лежат на
земле. В густой траве их не видно, и потому часто спотыкаешься и падаешь. Обыкновенно после однодневного пути по такому горелому колоднику ноги у лошадей изранены, у людей одежда изорвана, а
лица и руки исцарапаны в кровь. Зная по опыту, что гарь выгоднее обойти стороной, хотя бы и
с затратой времени, мы спустились к ручью и пошли по гальке.
Мы нашли бедного Максима на
земле. Человек десять мужиков стояло около него. Мы слезли
с лошадей. Он почти не стонал, изредка раскрывал и расширял глаза, словно
с удивлением глядел кругом и покусывал посиневшие губы… Подбородок у него дрожал, волосы прилипли ко лбу, грудь поднималась неровно: он умирал. Легкая тень молодой липы тихо скользила по его
лицу.
Я сначала жил в Вятке не один. Странное и комическое
лицо, которое время от времени является на всех перепутьях моей жизни, при всех важных событиях ее, —
лицо, которое тонет для того, чтоб меня познакомить
с Огаревым, и машет фуляром
с русской
земли, когда я переезжаю таурогенскую границу, словом К. И. Зонненберг жил со мною в Вятке; я забыл об этом, рассказывая мою ссылку.
Унылая, грустная дружба к увядающей Саше имела печальный, траурный отблеск. Она вместе
с словами диакона и
с отсутствием всякого развлечения удаляла молодую девушку от мира, от людей. Третье
лицо, живое, веселое, молодое и
с тем вместе сочувствовавшее всему мечтательному и романтическому, было очень на месте; оно стягивало на
землю, на действительную, истинную почву.
Обаятельно лежать вверх
лицом, следя, как разгораются звезды, бесконечно углубляя небо; эта глубина, уходя всё выше, открывая новые звезды, легко поднимает тебя
с земли, и — так странно — не то вся
земля умалилась до тебя, не то сам ты чудесно разросся, развернулся и плавишься, сливаясь со всем, что вокруг.
Это был высокий, сухой и копченый человек, в тяжелом тулупе из овчины,
с жесткими волосами на костлявом, заржавевшем
лице. Он ходил по улице согнувшись, странно качаясь, и молча, упорно смотрел в
землю под ноги себе. Его чугунное
лицо,
с маленькими грустными глазами, внушало мне боязливое почтение, — думалось, что этот человек занят серьезным делом, он чего-то ищет, и мешать ему не надобно.
Кроме Игоши и Григория Ивановича, меня давила, изгоняя
с улицы, распутная баба Ворониха. Она появлялась в праздники, огромная, растрепанная, пьяная. Шла она какой-то особенной походкой, точно не двигая ногами, не касаясь
земли, двигалась, как туча, и орала похабные песни. Все встречные прятались от нее, заходя в ворота домов, за углы, в лавки, — она точно мела улицу.
Лицо у нее было почти синее, надуто, как пузырь, большие серые глаза страшно и насмешливо вытаращены. А иногда она выла, плакала...
Бабушка заплакала, спрятав
лицо в конец головного платка. Мужики, согнувшись, торопливо начали сбрасывать
землю в могилу, захлюпала вода; спрыгнув
с гроба, лягушки стали бросаться на стенки ямы, комья
земли сшибали их на дно.
Человек в поте
лица своего добывает хлеб свой из проклятой
земли; жена человека рождает в муках; человек и жена его умирают
с роковой неизбежностью и рождают смертное.
Девочка, которая сбежала уже
с холмика, услышала эти глухие рыдания и
с удивлением повернулась. Видя, что ее новый знакомый лежит
лицом к
земле и горько плачет, она почувствовала участие, тихо взошла на холмик и остановилась над плачущим.
Только появление Макарки прекратило побоище: он, как кошку, отбросил Илюшку в сторону и поднял
с земли жениха Федорки в самом жалком виде, —
лицо было в крови, губы распухли.
К старикам протолкался приземистый хохол Терешка, старший сын Дороха. Он был в кумачной красной рубахе; новенький чекмень, накинутый на одно плечо, тащился полой по
земле. Смуглое
лицо с русою бородкой и карими глазами было бы красиво, если бы его не портил открытый пьяный рот.
На дворе копошились, как муравьи, рудниковые рабочие в своих желтых от рудничной глины холщовых балахонах,
с жестяными блендочками на поясе и в пеньковых прядениках.
Лица у всех были землистого цвета, точно они выцвели от постоянного пребывания под
землей. Это был жалкий сброд по сравнению
с ключевскою фабрикой, где работали такие молодцы.
Оставшись наедине
с матерью, он говорил об этом
с невеселым
лицом и
с озабоченным видом; тут я узнал, что матери и прежде не нравилась эта покупка, потому что приобретаемая
земля не могла скоро и без больших затруднений достаться нам во владение: она была заселена двумя деревнями припущенников, Киишками и Старым Тимкиным, которые жили, правда, по просроченным договорам, но которых свести на другие, казенные
земли было очень трудно; всего же более не нравилось моей матери то, что сами продавцы-башкирцы ссорились между собою и всякий называл себя настоящим хозяином, а другого обманщиком.
И как мне доживать мой горькой век,
лица твоего не видаючи, ласковых речей твоих не слыхаючи; расстаюсь я
с тобою на веки вечные, ровно тебя живую в
землю хороню».
— Да-с, батюшка, изволил скончаться! — отвечала Алена Сергеевна и затем, громко простонав, склонила в
землю, как бы в сильнейшей печали, свое старушечье
лицо.
Вихров несказанно обрадовался этому вопросу. Он очень подробным образом стал ей рассказывать свое путешествие, как он ехал
с священником, как тот наблюдал за ним, как они, подобно низамским убийцам [Низамские убийцы. — Низамы — название турецких солдат регулярной армии.], ползли по
земле, — и все это он так живописно описал, что Юлия заслушалась его; у нее глаза даже разгорелись и
лицо запылало: она всегда очень любила слушать, когда Вихров начинал говорить — и особенно когда он доходил до увлечения.
— Постен, — начала, наконец, Фатеева как-то мрачно и потупляя свое
лицо в
землю, — расскажите Полю историю моего развода
с мужем… Мне тяжело об этом говорить…
— Остановите его, робя, а то он прямо на
землю бухнет! — воскликнул голова, заметив, что плотники, под влиянием впечатления, стояли
с растерянными и ротозеющими
лицами. Те едва остановили колокол и потом, привязав к нему длинную веревку, стали его осторожно спускать на
землю. Колокол еще несколько раз прозвенел и наконец, издавши какой-то глухой удар, коснулся
земли. Многие старухи, старики и даже молодые бросились к нему и стали прикладываться к нему.
Мало-помалу Катя довела его до ужасной печали и до полного раскаяния; он сидел подле нас, смотря в
землю, уже ничего не отвечая, совершенно уничтоженный и
с страдальческим выражением в
лице.
Я вспыхнул, схватил
с земли ружье и, преследуемый звонким, но не злым хохотаньем, убежал к себе в комнату, бросился на постель и закрыл
лицо руками.
Снова стало тихо. Лошадь дважды ударила копытом по мягкой
земле. В комнату вошла девочка-подросток
с короткой желтой косой на затылке и ласковыми глазами на круглом
лице. Закусив губы, она несла на вытянутых руках большой, уставленный посудой поднос
с измятыми краями и кланялась, часто кивая головой.