Неточные совпадения
Хлестаков. Нет, я влюблен
в вас. Жизнь моя на волоске. Если вы не увенчаете постоянную любовь мою, то я недостоин земного существования.
С пламенем
в груди прошу руки вашей.
— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да
в землю сам ушел по
грудьС натуги! По лицу его
Не слезы — кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла!
Груди захлестывало кровью, дыхание занимало, лица судорожно искривляло гневом при воспоминании о бесславном идиоте, который,
с топором
в руке, пришел неведомо отколь и
с неисповедимою наглостью изрек смертный приговор прошедшему, настоящему и будущему…
Разговор этот происходил утром
в праздничный день, а
в полдень вывели Ионку на базар и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели на него сарафан (так как
в числе последователей Козырева учения было много женщин), а на
груди привесили дощечку
с надписью: бабник и прелюбодей.
В довершение всего квартальные приглашали торговых людей плевать на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.
Без шапки,
в разодранном вицмундире,
с опущенной долу головой и бия себя
в перси, [Пе́рси (церковно-славянск.) —
грудь.] шел Грустилов впереди процессии, состоявшей, впрочем, лишь из чинов полицейской и пожарной команды.
Появились кокотки и кокодессы; мужчины завели жилетки
с неслыханными вырезками, которые совершенно обнажали
грудь; женщины устраивали сзади возвышения, имевшие преобразовательный смысл и возбуждавшие
в прохожих вольные мысли.
В это время к толпе подъехала на белом коне девица Штокфиш, сопровождаемая шестью пьяными солдатами, которые вели взятую
в плен беспутную Клемантинку. Штокфиш была полная белокурая немка,
с высокою
грудью,
с румяными щеками и
с пухлыми, словно вишни, губами. Толпа заволновалась.
Красавец обер-кельнер
с начинавшимся от шеи пробором
в густых напомаженных волосах, во фраке и
с широкою белою батистовою
грудью рубашки, со связкой брелок над округленным брюшком, заложив руки
в карманы, презрительно прищурившись, строго отвечал что-то остановившемуся господину.
Присутствие княгини Тверской, и по воспоминаниям, связанным
с нею, и потому, что он вообще не любил ее, было неприятно Алексею Александровичу, и он пошел прямо
в детскую.
В первой детской Сережа, лежа
грудью на столе и положив ноги на стул, рисовал что-то, весело приговаривая. Англичанка, заменившая во время болезни Анны француженку,
с вязаньем миньярдиз сидевшая подле мальчика, поспешно встала, присела и дернула Сережу.
С наслаждением, полною
грудью, она вдыхала
в себя снежный, морозный воздух и, стоя подле вагона, оглядывала платформу и освещенную станцию.
Анна была не
в лиловом, как того непременно хотела Кити, а
в черном, низко срезанном бархатном платье, открывавшем ее точеные, как старой слоновой кости, полные плечи и
грудь и округлые руки
с тонкою крошечною кистью.
В десяти шагах от прежнего места
с жирным хорканьем и особенным дупелиным выпуклым звуком крыльев поднялся один дупель. И вслед за выстрелом тяжело шлепнулся белою
грудью о мокрую трясину. Другой не дождался и сзади Левина поднялся без собаки.
Он не слыхал звука выстрела, но сильный удар
в грудь сбил его
с ног.
Мучительно неловко ему было оттого, что против него сидела свояченица
в особенном, для него, как ему казалось, надетом платье,
с особенным
в виде трапеции вырезом на белой
груди; этот четвероугольный вырез, несмотря на то, что
грудь была очень белая, или особенно потому, что она была очень белая, лишал Левина свободы мысли.
Из окон комнаты Агафьи Михайловны, старой нянюшки, исполнявшей
в его доме роль экономки, падал свет на снег площадки пред домом. Она не спала еще. Кузьма, разбуженный ею, сонный и босиком выбежал на крыльцо. Лягавая сука Ласка, чуть не сбив
с ног Кузьму, выскочила тоже и визжала, терлась об его колени, поднималась и хотела и не смела положить передние лапы ему на
грудь.
— Но ты одно скажи мне: было
в его тоне неприличное, нечистое, унизительно-ужасное? — говорил он, становясь пред ней опять
в ту же позу,
с кулаками пред
грудью, как он тогда ночью стоял пред ней.
На платформе раздалось Боже Царя храни, потом крики: ура! и живио! Один из добровольцев, высокий, очень молодой человек
с ввалившеюся
грудью, особенно заметно кланялся, махая над головой войлочною шляпой и букетом. За ним высовывались, кланяясь тоже, два офицера и пожилой человек
с большой бородой
в засаленной фуражке.
Сергей Иванович давно уже отобедал и пил воду
с лимоном и льдом
в своей комнате, просматривая только что полученные
с почты газеты и журналы, когда Левин,
с прилипшими от пота ко лбу спутанными волосами и почерневшею, мокрою спиной и
грудью,
с веселым говором ворвался к нему
в комнату.
Всё это знал Левин, и ему мучительно, больно было смотреть на этот умоляющий, полный надежды взгляд и на эту исхудалую кисть руки,
с трудом поднимающуюся и кладущую крестное знамение на тугообтянутый лоб, на эти выдающиеся плечи и хрипящую пустую
грудь, которые уже не могли вместить
в себе той жизни, о которой больной просил.
В это время Степан Аркадьич, со шляпой на боку, блестя лицом и глазами, веселым победителем входил
в сад. Но, подойдя к теще, он
с грустным, виноватым лицом отвечал на ее вопросы о здоровье Долли. Поговорив тихо и уныло
с тещей, он выпрямил
грудь и взял под руку Левина.
Анна уже была одета
в светлое шелковое
с бархатом платье, которое она сшила
в Париже,
с открытою
грудью, и
с белым дорогим кружевом на голове, обрамлявшим ее лицо и особенно выгодно выставлявшим ее яркую красоту.
И действительно, Левин никогда не пивал такого напитка, как эта теплая вода
с плавающею зеленью и ржавым от жестяной брусницы вкусом. И тотчас после этого наступала блаженная медленная прогулка
с рукой на косе, во время которой можно было отереть ливший пот, вздохнуть полною
грудью и оглядеть всю тянущуюся вереницу косцов и то, что делалось вокруг,
в лесу и
в поле.
Она посмотрела на меня пристально, покачала головой — и опять впала
в задумчивость: явно было, что ей хотелось что-то сказать, но она не знала,
с чего начать; ее
грудь волновалась…
Я до сих пор стараюсь объяснить себе, какого рода чувство кипело тогда
в груди моей: то было и досада оскорбленного самолюбия, и презрение, и злоба, рождавшаяся при мысли, что этот человек, теперь
с такою уверенностью,
с такой спокойной дерзостью на меня глядящий, две минуты тому назад, не подвергая себя никакой опасности, хотел меня убить как собаку, ибо раненный
в ногу немного сильнее, я бы непременно свалился
с утеса.
И долго я лежал неподвижно и плакал горько, не стараясь удерживать слез и рыданий; я думал,
грудь моя разорвется; вся моя твердость, все мое хладнокровие — исчезли как дым. Душа обессилела, рассудок замолк, и если б
в эту минуту кто-нибудь меня увидел, он бы
с презрением отвернулся.
Заслышали
с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные
груди и, почти не тронув копытами земли, превратились
в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная Богом!..
Иной, например, даже человек
в чинах,
с благородною наружностию, со звездой на
груди, [Звезда на
груди — орден Станислава.] будет вам жать руку, разговорится
с вами о предметах глубоких, вызывающих на размышления, а потом, смотришь, тут же, пред вашими глазами, и нагадит вам.
Он, глубоко вздохнув и как бы чувствуя, что мало будет участия со стороны Константина Федоровича и жестковато его сердце, подхватил под руку Платонова и пошел
с ним вперед, прижимая крепко его к
груди своей. Костанжогло и Чичиков остались позади и, взявшись под руки, следовали за ними
в отдалении.
Проворный пес, именем Азор, облобызавши Ярба, подбежал к Платонову, лизнул проворным языком ему руки, вскочил на
грудь Чичикова
с намереньем лизнуть его
в губы, но не достал и, оттолкнутый им, побежал снова к Платонову, пробуя лизнуть его хоть
в ухо.
А тот… но после всё расскажем,
Не правда ль? Всей ее родне
Мы Таню завтра же покажем.
Жаль, разъезжать нет мочи мне:
Едва, едва таскаю ноги.
Но вы замучены
с дороги;
Пойдемте вместе отдохнуть…
Ох, силы нет… устала
грудь…
Мне тяжела теперь и радость,
Не только грусть… душа моя,
Уж никуда не годна я…
Под старость жизнь такая гадость…»
И тут, совсем утомлена,
В слезах раскашлялась она.
Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь
с корабля
При свете утренней Киприды,
Как вас впервой увидел я;
Вы мне предстали
в блеске брачном:
На небе синем и прозрачном
Сияли груды ваших гор,
Долин, деревьев, сёл узор
Разостлан был передо мною.
А там, меж хижинок татар…
Какой во мне проснулся жар!
Какой волшебною тоскою
Стеснялась пламенная
грудь!
Но, муза! прошлое забудь.
У ночи много звезд прелестных,
Красавиц много на Москве.
Но ярче всех подруг небесных
Луна
в воздушной синеве.
Но та, которую не смею
Тревожить лирою моею,
Как величавая луна,
Средь жен и дев блестит одна.
С какою гордостью небесной
Земли касается она!
Как негой
грудь ее полна!
Как томен взор ее чудесный!..
Но полно, полно; перестань:
Ты заплатил безумству дань.
Татьяна слушала
с досадой
Такие сплетни; но тайком
С неизъяснимою отрадой
Невольно думала о том;
И
в сердце дума заронилась;
Пора пришла, она влюбилась.
Так
в землю падшее зерно
Весны огнем оживлено.
Давно ее воображенье,
Сгорая негой и тоской,
Алкало пищи роковой;
Давно сердечное томленье
Теснило ей младую
грудь;
Душа ждала… кого-нибудь...
Тоска любви Татьяну гонит,
И
в сад идет она грустить,
И вдруг недвижны очи клонит,
И лень ей далее ступить.
Приподнялася
грудь, ланиты
Мгновенным пламенем покрыты,
Дыханье замерло
в устах,
И
в слухе шум, и блеск
в очах…
Настанет ночь; луна обходит
Дозором дальный свод небес,
И соловей во мгле древес
Напевы звучные заводит.
Татьяна
в темноте не спит
И тихо
с няней говорит...
Наталью Николаевну я уважаю и люблю, Николай, — сказал он, прикладывая руку к
груди, — да что она?.. ее воля
в этом доме все равно, что вот это, — при этом он
с выразительным жестом кинул на пол обрезок кожи.
Долго еще находился Гриша
в этом положении религиозного восторга и импровизировал молитвы. То твердил он несколько раз сряду: «Господи помилуй», но каждый раз
с новой силой и выражением; то говорил он: «Прости мя, господи, научи мя, что творить… научи мя, что творити, господи!» —
с таким выражением, как будто ожидал сейчас же ответа на свои слова; то слышны были одни жалобные рыдания… Он приподнялся на колени, сложил руки на
груди и замолк.
А на Остапа уже наскочило вдруг шестеро; но не
в добрый час, видно, наскочило:
с одного полетела голова, другой перевернулся, отступивши; угодило копьем
в ребро третьего; четвертый был поотважней, уклонился головой от пули, и попала
в конскую
грудь горячая пуля, — вздыбился бешеный конь, грянулся о землю и задавил под собою всадника.
Чуприна развевалась по ветру, вся открыта была сильная
грудь; теплый зимний кожух был надет
в рукава, и пот градом лил
с него, как из ведра.
И отец
с сыном, вместо приветствия после давней отлучки, начали насаживать друг другу тумаки и
в бока, и
в поясницу, и
в грудь, то отступая и оглядываясь, то вновь наступая.
И польстился корыстью Бородатый: нагнулся, чтобы снять
с него дорогие доспехи, вынул уже турецкий нож
в оправе из самоцветных каменьев, отвязал от пояса черенок
с червонцами, снял
с груди сумку
с тонким бельем, дорогим серебром и девическою кудрею, сохранно сберегавшеюся на память.
Там, где дорога кончилась, переходя
в глухую тропу, у ног Ассоль мягко завертелась пушистая черная собака
с белой
грудью и говорящим напряжением глаз.
Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль шел прямо к Ассоль. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже встав, девушка прижала руки к
груди, как чудная игра света перешла
в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы
с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной земле.
Опасность, риск, власть природы, свет далекой страны, чудесная неизвестность, мелькающая любовь, цветущая свиданием и разлукой; увлекательное кипение встреч, лиц, событий; безмерное разнообразие жизни, между тем как высоко
в небе то Южный Крест, то Медведица, и все материки —
в зорких глазах, хотя твоя каюта полна непокидающей родины
с ее книгами, картинами, письмами и сухими цветами, обвитыми шелковистым локоном
в замшевой ладанке на твердой
груди.
Другая же дама, очень полная и багрово-красная,
с пятнами, видная женщина, и что-то уж очень пышно одетая,
с брошкой на
груди величиной
в чайное блюдечко, стояла
в сторонке и чего-то ждала.
Она сошла вниз и минуты через две воротилась
с водой
в белой глиняной кружке; но он уже не помнил, что было дальше. Помнил только, как отхлебнул один глоток холодной воды и пролил из кружки на
грудь. Затем наступило беспамятство.
— Ох, нет!.. Бог этого не попустит! — вырвалось, наконец, из стесненной
груди у Сони. Она слушала,
с мольбой смотря на него и складывая
в немой просьбе руки, точно от него все и зависело.
Он схватил бутылку,
в которой еще оставалось пива на целый стакан, и
с наслаждением выпил залпом, как будто потушая огонь
в груди.
В полдневный жар!..
в долине!.. Дагестана!..
С свинцом
в груди!..
Детей же маленьких у нас трое, и Катерина Ивановна
в работе
с утра до ночи, скребет и моет и детей обмывает, ибо к чистоте сызмалетства привыкла, а
с грудью слабою и к чахотке наклонною, и я это чувствую.
Глубокий, страшный кашель прервал ее слова. Она отхаркнулась
в платок и сунула его напоказ священнику,
с болью придерживая другой рукою
грудь. Платок был весь
в крови…