Неточные совпадения
Но Прыщ был совершенно искренен в своих заявлениях и твердо решился следовать по избранному пути. Прекратив все
дела, он ходил по гостям, принимал обеды и балы и даже завел стаю борзых и гончих собак,
с которыми травил на
городском выгоне зайцев, лисиц, а однажды заполевал [Заполева́ть — добыть на охоте.] очень хорошенькую мещаночку. Не без иронии отзывался он о своем предместнике, томившемся в то время в заточении.
Спустя несколько
дней после сего знаменитого совета узнали мы, что Пугачев, верный своему обещанию, приближился к Оренбургу. Я увидел войско мятежников
с высоты
городской стены. Мне показалось, что число их вдесятеро увеличилось со времени последнего приступа, коему был я свидетель. При них была и артиллерия, взятая Пугачевым в малых крепостях, им уже покоренных. Вспомня решение совета, я предвидел долговременное заключение в стенах оренбургских и чуть не плакал от досады.
—
С неделю тому назад сижу я в
городском саду
с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится в небе, облака бегут, листья падают
с деревьев в тень и свет на земле; девица, подруга детских
дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
Пред весною исчез Миша, как раз в те
дни, когда для него накопилось много работы, и после того, как Самгин почти примирился
с его существованием. Разозлясь, Самгин решил, что у него есть достаточно веский повод отказаться от услуг юноши. Но утром на четвертый
день позвонил доктор
городской больницы и сообщил, что больной Михаил Локтев просит Самгина посетить его. Самгин не успел спросить, чем болен Миша, — доктор повесил трубку; но приехав в больницу, Клим сначала пошел к доктору.
Затем он вспомнил, что в кармане его лежит письмо матери, полученное
днем; немногословное письмо это, написанное
с алгебраической точностью, сообщает, что культурные люди обязаны работать, что она хочет открыть в городе музыкальную школу, а Варавка намерен издавать газету и пройти в
городские головы. Лидия будет дочерью
городского головы. Возможно, что, со временем, он расскажет ей роман
с Нехаевой; об этом лучше всего рассказать в комическом тоне.
Но на другой
день,
с утра, он снова помогал ей устраивать квартиру. Ходил со Спиваками обедать в ресторан
городского сада, вечером пил
с ними чай, затем к мужу пришел усатый поляк
с виолончелью и гордо выпученными глазами сазана, неутомимая Спивак предложила Климу показать ей город, но когда он пошел переодеваться, крикнула ему в окно...
От этого Татьяна Марковна втайне немного боялась и хмурилась, когда до нее доходили слишком определенные
городские слухи и предположения о браке Веры
с Тушиным как о
деле решенном.
К князю я решил пойти вечером, чтобы обо всем переговорить на полной свободе, а до вечера оставался дома. Но в сумерки получил по
городской почте опять записку от Стебелькова, в три строки,
с настоятельною и «убедительнейшею» просьбою посетить его завтра утром часов в одиннадцать для «самоважнейших
дел, и сами увидите, что за
делом». Обдумав, я решил поступить судя по обстоятельствам, так как до завтра было еще далеко.
Вам хочется знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности и всегда
с сожалением, перешел на зыбкое лоно морей, как, избалованнейший из всех вас
городскою жизнию, обычною суетой
дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один
день, в один час, должен был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок жизни моряка?
Из приваловского дома Хина, конечно, не ушла, а как ни в чем не бывало явилась в него на другой же
день после своей размолвки
с Приваловым. Хозяину ничего не оставалось, как только по возможности избегать этой фурии, чтобы напрасно не подвергать нареканиям и не отдавать в жертву
городским сплетням ни в чем не повинные женские имена, а
с другой — не восстановлять против себя Зоси. Хиония Алексеевна в случае изгнания, конечно, не остановилась бы ни перед чем.
Во время путешествия скучать не приходится. За
день так уходишься, что еле-еле дотащишься до бивака. Палатка, костер и теплое одеяло кажутся тогда лучшими благами, какие только даны людям на земле; никакая
городская гостиница не может сравниться
с ними. Выпьешь поскорее горячего чаю, залезешь в свой спальный мешок и уснешь таким сном, каким спят только усталые.
На другой
день,
с осьми часов, мы отправились к обедне в ближайшую
городскую церковь и, разумеется, приехали к «часам». По возвращении домой началось именинное торжество, на котором присутствовали именитейшие лица города. Погода была отличная, и именинный обед состоялся в саду. Все сошло, как по маслу; пили и ели вдоволь, а теленок, о котором меня заранее предупреждала тетенька, оказался в полном смысле слова изумительным.
Так
городской житель отправляется каждый
день в клуб, не для того, чтобы услышать там что-нибудь новое, но чтобы встретить тех приятелей,
с которыми он уже
с незапамятных времен привык болтать в клубе.
У Лопашова, как и в других
городских богатых трактирах, у крупнейших коммерсантов были свои излюбленные столики. Приходили
с покупателями, главным образом крупными провинциальными оптовиками, и первым
делом заказывали чаю.
Мальчик на следующий
день с робким любопытством вошел в гостиную, в которой не бывал
с тех пор, как в ней поселился странный
городской гость, показавшийся ему таким сердито-крикливым.
Кроме всего этого, к кабаку Ермошки каждый
день подъезжали таинственные кошевки из города. Из такой кошевки вылезал какой-нибудь пробойный
городской мещанин или мелкотравчатый купеческий брат и для отвода глаз сначала шел в магазин, а уж потом, будто случайно, заводил разговор
с сидевшими у кабака старателями.
На другой
день казачок Гриша отдал ее на
городскую почту, а еще через
день он подал Лизе элегантный конвертик,
с штемпелем московской
городской почты.
В один прекрасный
день он получил по
городской почте письмо, в котором довольно красивым женским почерком было выражено, что «слух о женском приюте, основанном им, Белоярцевым, разнесся повсюду и обрадовал не одно угнетенное женское сердце; что имя его будет более драгоценным достоянием истории, чем имена всех людей, величаемых ею героями и спасителями; что
с него только начинается новая эпоха для лишенных всех прав и обессиленных воспитанием русских женщин» и т. п.
— Гм… гм… Если не ошибаюсь — Номоканон, правило сто семьдесят… сто семьдесят… сто семьдесят… восьмое… Позвольте, я его, кажется, помню наизусть… Позвольте!.. Да, так! «Аще убиет сам себя человек, не поют над ним, ниже поминают его, разве аще бяше изумлен, сиречь вне ума своего»… Гм… Смотри святого Тимофея Александрийского… Итак, милая барышня, первым
делом… Вы, говорите, что
с петли она была снята вашим доктором, то есть
городским врачом… Фамилия?..
С каждым
днем более и более надоедала мне эта
городская жизнь в деревне; даже мать скорее желала воротиться в противное ей Багрово, потому что там оставался маленький братец мой, которому пошел уже третий год.
Мать очень твердо объявила, что будет жить гостьей и что берет на себя только одно
дело: заказывать кушанья для стола нашему
городскому повару Макею, и то
с тем, чтобы бабушка сама приказывала для себя готовить кушанье, по своему вкусу, своему деревенскому повару Степану.
Наконец гости уехали, взяв обещание
с отца и матери, что мы через несколько
дней приедем к Ивану Николаичу Булгакову в его деревню Алмантаево, верстах в двадцати от Сергеевки, где гостил Мансуров
с женою и детьми. Я был рад, что уехали гости, и понятно, что очень не радовался намерению ехать в Алмантаево; а сестрица моя, напротив, очень обрадовалась, что увидит маленьких своих
городских подруг и знакомых:
с девочками Мансуровыми она была дружна, а
с Булгаковыми только знакома.
«Предав вас вместе
с сим за противозаконные действия по службе суду и
с удалением вас на время производства суда и следствия от должности, я вместе
с сим предписываю вам о невыезде никуда из черты
городской впредь до окончания об вас упомянутого
дела».
Вообще, хоть я не горжусь своими знаниями, но нахожу, что тех, какими я обладаю, совершенно достаточно, чтобы не ударить лицом в грязь. Что же касается до того, что ты называешь les choses de l'actualite, [злобой
дня (франц.)] то, для ознакомления
с ними, я, немедленно по прибытии к полку, выписал себе «Сын отечества» за весь прошлый год. Все же это получше «
Городских и иногородных афиш», которыми пробавляетесь ты и Butor в тиши уединения.
Наконец наступил
день выпуска, и Лидочке предложили остаться при институте в качестве пепиньерки. Разумеется, она согласилась. Счастливые институтки, разодетые по-городскому, плакали, расставаясь
с нею.
Добродушный и всегда довольный Петр Михайлыч стал ее возмущать, особенно когда кого-нибудь хвалил из
городских или рассказывал какие-нибудь происшествия, случавшиеся в городе, и даже когда он
с удовольствием обедал — словом, она начала делаться для себя, для отца и для прочих домашних какой-то маленькой тиранкой и
с каждым
днем более и более обнаруживать странностей.
Дело началось
с городских голов, которые все очень любят торговать и плутовать себе в карман и терпеть не могут служить для общества.
Княгиня Вера Николаевна Шеина, жена предводителя дворянства, не могла покинуть дачи, потому что в их
городском доме еще не покончили
с ремонтом. И теперь она очень радовалась наступившим прелестным
дням, тишине, уединению, чистому воздуху, щебетанью на телеграфных проволоках ласточек, сбившихся к отлету, и ласковому соленому ветерку, слабо тянувшему
с моря.
— Нет, нет, — роман был самый приличный. Видите ли, всюду, где мы останавливались на постой,
городские жители имели свои исключения и прибавления, но в Букаресте так коротко обходились
с нами жители, что когда однажды я стал играть на скрипке, то девушки тотчас нарядились и пришли танцевать, и такое обыкновение повелось на каждый
день.
В последовавшем три
дня спустя
городском пожаре, как несомненно теперь обнаружилось, действительно вместе
с Федькой участвовали двое фабричных, и потом, спустя месяц, схвачены были еще трое бывших фабричных в уезде, тоже
с поджогом и грабежом.
Случалось, что иногда в очень жаркий летний
день посылали его под конвоем
с длинным тонким шестом избивать
городских собак.
Жандармский ключ бежал по
дну глубокого оврага, спускаясь к Оке, овраг отрезал от города поле, названное именем древнего бога — Ярило. На этом поле, по семикам,
городское мещанство устраивало гулянье; бабушка говорила мне, что в годы ее молодости народ еще веровал Яриле и приносил ему жертву: брали колесо, обвертывали его смоленой паклей и, пустив под гору,
с криками,
с песнями, следили — докатится ли огненное колесо до Оки. Если докатится, бог Ярило принял жертву: лето будет солнечное и счастливое.
К сумеркам он отшагал и остальные тридцать пять верст и, увидев кресты
городских церквей, сел на отвале придорожной канавы и впервые
с выхода своего задумал попитаться: он достал перенедельничавшие у него в кармане лепешки и, сложив их одна
с другою исподними корками, начал уплетать
с сугубым аппетитом, но все-таки не доел их и, сунув опять в тот же карман, пошел в город. Ночевал он у знакомых семинаристов, а на другой
день рано утром пришел к Туганову, велел о себе доложить и сел на коник в передней.
Каждый
день выносила сор на улицу в корзину, откуда его убирали
городские мусорщики, и готовила обед для господ и для двух джентльменов, обедавших
с ними.
Около странного человека стали собираться кучки любопытных, сначала мальчики и подростки, шедшие в школы, потом приказчики, потом дэбльтоунские дамы, возвращавшиеся из лавок и
с базаров, — одним словом, весь Дэбльтоун, постепенно просыпавшийся и принимавшийся за свои обыденные
дела, перебывал на площадке
городского сквера, у железнодорожной станции, стараясь, конечно, проникнуть в намерения незнакомца…
Городские дамы начали отдавать Варваре визиты. Некоторые
с радостным любопытством поспешили уже на второй, на третий
день посмотреть, какова-то Варвара дома. Другие промедлили неделю и больше. А иные и вовсе не пришли, — не была, например, Вершина.
Матвей перестал ходить на реку и старался обегать
городскую площадь, зная, что при встрече
с Хряповым и товарищами его он снова неизбежно будет драться. Иногда, перед тем как лечь спать, он опускался на колени и, свесив руки вдоль тела, наклонив голову — так стояла Палага в памятный
день перед отцом — шептал все молитвы и псалмы, какие знал. В ответ им мигала лампада, освещая лик богоматери, как всегда задумчивый и печальный. Молитва утомляла юношу и этим успокаивала его.
Каждый
день утром к старику приезжает из города бывший правитель его канцелярии, Павел Трофимыч Кошельков, старинный соратник и соархистратиг, вместе
с ним некогда возжегший административный светильник и
с ним же вместе погасивший его. Это гость всегда дорогой и всегда желанный: от него узнаются все
городские новости, и, что всего важнее, он же, изо
дня в
день, поведывает почтенному старцу трогательную повесть подвигов и деяний того, кто хотя и заменил незаменимого, но не мог заставить его забыть.
Последствием этого было, что на другой
день местные гранды сказались больными (так что все присутственные места в Семиозерске были в этот
день закрыты), а исправник, как только прослышал о предстоящей исповеди, ту ж минуту отправился в уезд. Явился только
городской голова
с гласными да бургомистр
с ратманами, но Митенька и тут нашелся.
На другой
день губернские остроумцы развозят по городу известие, что Козелков скрылся «до лясу» и что его даже видели в
городском лесу токующим
с тетеревами.
Он не разлучался
с нею и беспрестанно разговаривал: то расспрашивал о семейных ее обстоятельствах, то заставлял рассказывать про ее
городскую жизнь; слушал
с вниманием и участием, нередко умными и меткими словами обсуживая
дело.
Умудренная годами тяжких страданий, семнадцатилетняя девушка вдруг превратилась в совершенную женщину, мать, хозяйку и даже официальную даму, потому что по болезни отца принимала все власти, всех чиновников и
городских жителей, вела
с ними переговоры, писала письма, деловые бумаги и впоследствии сделалась настоящим правителем
дел отцовской канцелярии.
Вот каким образом происходило
дело: месяца за два до приезда Алексея Степаныча, Иван Петрович Каратаев ездил зачем-то в Уфу и привез своей жене эту
городскую новость; Александра Степановна (я сказал о ее свойствах) вскипела негодованием и злобой; она была коновод в своей семье и вертела всеми, как хотела, разумеется кроме отца; она обратила в шпионы одного из лакеев Алексея Степаныча, и он сообщал ей все подробности об образе жизни и о любви своего молодого барина; она нашла какую-то кумушку в Уфе, которая разнюхала, разузнала всю подноготную и написала ей длинную грамоту,
с помощию отставного подьячего, составленную из
городских вестей и сплетен дворни в доме Зубина, преимущественно со слов озлобленных приданых покойной мачехи.
— Знаете ли вы, — сказал он, — о Вильямсе Гобсе и его странной судьбе? Сто лет назад был здесь пустой, как луна, берег, и Вильямс Гобс, в силу предания которому верит, кто хочет верить, плыл на корабле «Бегущая по волнам» из Европы в Бомбей. Какие у него были
дела с Бомбеем, есть указания в
городском архиве.
Пугачев повесил атамана, три
дня праздновал победу и, взяв
с собою всех илецких казаков и
городские пушки, пошел на крепость Рассыпную.
10 мая труппа еще играла в Нижнем, а я
с Андреевым-Бурлаком приехал в Казань устраивать уже снятый по телеграмме
городской театр. Первый спектакль был 14 мая, в
день коронации Александра III.
В августе Андрей Ефимыч получил от
городского головы письмо
с просьбой пожаловать по очень важному
делу. Придя в назначенное время в управу, Андрей Ефимыч застал там воинского начальника, штатного смотрителя уездного училища, члена управы, Хоботова и еще какого-то полного белокурого господина, которого представили ему как доктора. Этот доктор,
с польскою, трудно выговариваемою фамилией, жил в тридцати верстах от города, на конском заводе, и был теперь в городе проездом.
Самые, что называется, коренники деревенские, которые как вышли в отставку в корнетских доспехах, так и не выезжали из деревень, и те,
с осуществлением эмансипации, сразу почувствовали себя способными и наклонными скорее к
городскому, нежели к деревенскому
делу.
В августе Редька приказал нам собираться на линию.
Дня за два перед тем, как нас «погнали» за город, ко мне пришел отец. Он сел и не спеша, не глядя на меня, вытер свое красное лицо, потом достал из кармана наш
городской «Вестник» и медленно,
с ударением на каждом слове, прочел о том, что мой сверстник, сын управляющего конторою Государственного банка, назначен начальником отделения в казенной палате.
Я вышел. В самом
деле, у крыльца большого дома стояла
городская извозчичья линейка. Приехала моя сестра, а
с нею Анюта Благово и еще какой-то господин в военном кителе. Подойдя ближе, я узнал военного: это был брат Анюты, доктор.