Детективы и не только

Сергей Павлов

Сборник из трех детективных и одного драматического рассказов из жизни России в тридцатых годах двадцатого века и современности.

© Сергей Павлов, 2022

ISBN 978-5-0056-6527-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кукловод. Малая проза. Рассказ.

Павлов Сергей Николаевич

Санкт-Петербург

КУКЛОВОД

Крымский город Мамаевск не был большим: несколько холмов, по которым разбежались дома, речка, на главной площади горком да церковь, пока работающая, рынок, клуб и школа. Железная дорога проходила сквозь него, а нужда чинить паровозы и вагоны дала городу завод, тоже небольшой, при нем была и электростанция с трубой, дававшая Мамаевску электричество. Паровозы день и ночь перекликались друг с другом, а жаркий степной ветер сменялся иногда легким черноморским бризом.

Церковь давно уже не звонила заутреню, вечерю, благовест, а гудок завода исправно поднимал на работу и возвещал конец смены. На вокзале располагались почта с телеграфом и телефонной станцией, девушки с которых были предметом обожания молодых рабочих и служащих. Остальное повторяло все подобные городки: пара питейных, столовая, ресторанчик средней руки при гостинице, в котором рабочие, случалось, пропивали премии, магазинчики, булочные, сады во дворах.

За городом, внутри заглохшего парка, стояла разрушенная в Гражданскую графская усадьба, заходить в которую рисковали только отчаянные ребята, да и то после подпития — ходили слухи про привидений. Больница при заводе, аптека в переулке, еще ряд учреждений и заведений, в общем то и все. Каменных домов было мало, и за железной дорогой город плавно перетекал в ту одноэтажно-огородную деревню Мамаевку, которой и был до проведения железки.

Самым же большим событием в истории города была борьба с бандой Сёмки Игнатьева в 20-х. Банду эту, налетавшую в город и гулявшую по окрестным дорогам, ЧОНовцы и латыши окружили где-то в километре от окраин. Целый день ухали пушки и трещали пулеметы. Трупы на подводах тогда провезли по главной, тогда еще Николаевской улице…

Так что жизнь в городе Мамаевске через почти двадцать лет после Революции была более-менее налаженной и спокойной — работа, учеба, собрания, праздники. Завод, на котором, как и на дороге, держался город, кое-как вылез из разрухи и начал заодно чинить трактора, косилки, веялки и прочее окрестным колхозам. Была, конечно, в городе и милиция, но, к счастью, больших преступлений не случалось. Иногда ловили беглого кассира, квартирного или вагонного вора, уводили растратчика. Шерстили рынок от мелкого жулья, торговцев краденым, самогонщиков и спекулянтов. В общем, шла довольно стандартная рутина.

Убийства случались в драках после зарплат, когда водка застила друзьям глаза. Попадались хулиганы, но в целом в городе, где почти все друг друга знали, и преступления раскрывались быстро.

Милицией управлял человек хотя и не местный, но весьма заслуженный и в городе уважаемый — участник Японской, Империалистической и Гражданской Ефимцев Аркадий Павлович. Носил он орден Красного знамени, но и Кресты свои Георгиевские берег. Милицию городскую ему пришлось принять в довольно плохом состоянии и первым делом наводить в ней жесткий порядок. Часть старого состава при этом поплатилась местом, а кое-кто пошел под суд — кто за взятки, кто за побои, кто за аморалку. Так что были у него и враги.

Говорят, что шрамы украшают мужчин, и Ефимцев в последней из трех войн получил свой шрам: при лихой атаке на него налетели двое казаков, он отбил удар одного, другой рубанул шашкой по голове, и спасся он чудом — рядом рванул снаряд, убивший обоих беляков. Кроме шрама над левым ухом, та атака оставила после себя боль, накатывающую временами и раскалывающую голову изнутри. В эти моменты о работе можно было и не думать. В аптеке городской он покупал капли, чтобы глушить эту боль и через это был знаком с местным аптекарем — Редингом Генрихом Карловичем,

Заместителем его и парторгом в местном отделе НКВД являлся капитан Демин Пётр Павлович. В Крым он пришел с Гражданской, да так и остался, только перешел с военной службы в милицию.

Очередной крымской весной уже после Первомая Ефимцев сидел в своем кабинете с Деминым, разбирая текущие дела.

— Маша, Пасечника ко мне позови, — Ефимцев достал из ящика папку дела о вредительстве на заводе и жалобу прокурору.

Пасечник был парнем коренастым, горячим, даже слишком — деревенские драки еще не вышли из него, а вот гонору было много, куда больше, чем жажды знаний. Хорош он был в облавах, слежке, но на допросах срывался, начинал руки распускать, теперь вот и до прокуратуры докатилось.

— Ну что, Сашок, жалоба на тебя из прокуратуры. Пишут, на допросе бьешь. Бьешь?

— Было, товарищ капитан, так за дело же! — милиционер даже не смутился, — Оскорбил он меня.

— И как оскорбил? Сильно?

— Сказал, что неуч я, над протоколом смеялся, стал слова править.

— А, так он еще и запятые, поди, расставлял?

— Расставлял, товарищ майор!

— Ох, Саша, Саша, вот что с тобой делать? Неблагодарный ты человек. Тебе задержанный помогает на себя протокол писать, а ты его по роже! Не стыдно?

— Так он из господ, а я крестьянский! Пусть ему стыдно будет!

— Вот что, товарищ сержант, — перешел в серьезный тон Ефимцев, — пусть нас парторг рассудит. А я вас от допросов отстраняю и для пользы вашей поручаю вам труды товарища Сталина читать, и не просто читать, а писать по ним сочинения, где вы свое мнение высказывать будете. Научитесь правильно писать, читать, изъясняться и понимать. В оперативной работе вы остаетесь. Ясно?

— Ясно, — Пасечник сник.

— Ко мне зайдите потом, литературу возьмете, — добавил Демин.

— Все, идите. — Пасечник вышел.

— Сурово ты с ним, — Демин улыбнулся, — надо еще словарь ему купить, не поймет же ничего.

— Будет знать. А то его протоколы можно в «Крокодил» отсылать. А парень толковый: примечает много, бегает быстро, дерется, стреляет хорошо, хотя это у нас как раз и не нужно.

— Да, стрельбы то давно не было, — Демин, потянувшись, встал из кресла.

— По дереву постучи, — Ефимцев махнул на него рукой и потер голову — снова начинался прилив боли, приходящий откуда-то изнутри головы, и разламывающий ее как раскаленным лезвием. — Слушай, зайди через полчасика, я тут пока приму.

В дверях Демин еще раз посмотрел на него, как бы думая: стоит ли уходить, оставляя начальника в таком состоянии, но Ефимцев, потянувшись в нижний ящик, грозно глянул на него поверх стола и парторг со вздохом закрыл за собой дверь.

Ефимцев быстро налил из графина воды в стакан, накапал в него из флакона, выпил залпом и откинулся в кресле. На лбу выступил пот, лицо перекосилось от боли, руки вцепились в край стола. Стол затрясся от дрожи в напряженных руках…

Все прошло. Майор сидел в кресле и тяжело дышал.

В перерыв он заглянул в кабинет к Демину и сказал:

— Пойдем-ка, Петя в рэсторан, кутить будем!

— Пойдем!

***

Пасечник сидел у милиции, и от выговора Ефимцева на душе было тяжело, да и твердить по приказу литературу желанием он тоже не горел. Весна все разгоралась вокруг, и хотелось радости, гармошки, пляски… Он покачивал ногой, откинувшись на спинку скамейки и мысли его были черны.

— Вы Пасечник? — рядом стояла невысокая стриженая девушка в берете со связкой книг. Платьице на ней было простое, да и сама она выглядела просто.

— Ну, я, и не просто Пасечник, а сержант милиции Пасечник. — настроение у милиционера было отвратительное.

— Я от актива комсомола, нам товарищ Демин передал поручение помочь вам в работе с политикой и грамотностью. Томилина Алла, — она протянула узкую ладошку, Пасечник пожал ее:

— Саша. Александр.

— Может, хоть встанете?

— Ну, что еще? — он нехотя встал, сунув руки в карманы пиджака.

— Сегодня у нас первый урок. В школе занятия кончились, идем туда. Она взяла его за руку и повернулась в сторону улицы.

Шоферы на площади сразу это заметили:

— Чего, Саня, невеста пришла? — девушка вспыхнула разом, отпустила его руку и отстранилась.

— Не, Вася, это его учиться повели,

— Смотри, Саша, чтоб плохому не научила!

Шоферы заржали в голос, девушка наклонила голову еще сильней, ускорила шаг. Пасечник погрозил мужикам кулаком, но они засмеялись только сильней.

В школе было пусто, только хор разучивал песню. Вдвоем они зашли в свободный класс и Алла, кажется, застеснялась еще больше — Пасечник был выше ее на голову, крепкий коренастый. Из них двоих скорее она походила на школьницу

— Ну что, — скучно спросил милиционер, присев на парту, — как учиться будем?

— Александр, — она занервничала еще сильней, убрала прядь с лица, — пожалуйста, не надо. Давайте начнем. Вот тетрадь, — Она протянула ему тетрадь, — я вам из книги почитаю, вы писать будете, а потом разберем это все.

— Вы вообще, где работаете? — Он взял тетрадь, сел за парту с трудом — ноги не лезли, пересел за учительский стол.

— Телефонистка я на почте. Это неважно все.

Была она какая-то серая, невзрачная, нервная и потерянная.

— Ладно, — Саша вздохнул еще тяжелее, — давайте вашу «Мама мыла раму».

***

Городская столовая с тремя фикусами от ресторана на привокзальной площади отличалась от реального ресторана меньшими размерами и отсутствием оркестра. Цены тоже были чуток пониже. А вот официанты были там из того самого ресторана, только перекочевали после революции и НЭПа, когда их выгнали из любимой вотчины волевым решением заводского парткома.

Как только Ефимцев и Демин вошли в столовую, из-за стола у окна привстал аптекарь Рединг:

— Аркадий Петрович, Петр Павлович! Идите к нам, пожалуйста!

Милиционеры прошли к столику, за которым сидели хирург и аптекарь.

— Аркадий Петрович, как голова у вас? — спросил Рединг, — Все так же болит?

— Даже сильней, ничего не помогает.

— Так может Семен Семенович поможет? Он все же доктор, не то, что я. — Рединг рассмеялся: — Семен Семенович, возьметесь за такого пациента? Весь, знаете ли, на работе горит, а лечится только от боли.

— А что болит то у вас?

— Голова вот, с войны мучаюсь, а в последнее время все сильней. Бывает, просто раскалывается.

— Вы, уважаемый, с этим не шутите. Я вот много журналов читаю, да и сам на войнах многих побывал и без них тоже всякого насмотрелся. А у нас как-то не принято о народе было заботиться — на Империалистической все наши еще и без касок ходили. И наркомания, и пьянство, и сифилис… — доктор махнул рукой: — Все это на психику влияет страшно. Надеюсь, у вас такого не было, — Врач усмехнулся в бороду, — Я хоть не специалист, не психиатр, но почитать такое забавно. А случаи, знаете, бывают преинтереснейшие. Например, безумный маскируется под нормального человека, но иногда, только иногда, дает себе выход. И во времена такой, с позволения сказать, маскировки его часто даже психиатру не отличить от обычного человека. — Официант принес уже заказ, еда остывала, но Ефимцев заслушался, — И вот надо здесь уметь найти такой момент, точку, которая покажет его истинное нутро именно во время осмотра, а то вы его уже до следующего срыва не поймаете.

— Да, доктор, прямо как у нас на допросе! — засмеялся Демин:

— Пожалуй. И вот еще иногда, знаете, бывает раздвоение личностей и в одном человеке их оказывается две, а то и больше, и еще не ясно, какая из них более главная и когда и при каких условиях! Ну а причины для этого описывают совершенно разные: психологические травмы, отравления, наркомания, болезни… Так что, Аркадий Петрович, не медлите, заходите к нам, сделаем поначалу рентген, а там, может, и на операцию. Аркадий Петрович, смотрите, у вас уже остыло все!

— Ну вы, Семен Семенович, говорите так интересно, прямо фантастика какая-то. Поверить трудно! — Ефимцев, наконец, начал есть, но суп и впрямь подостыл; он его отставил и взял котлету, — А когда к вам можно подойти?

— Сегодня уж вряд ли, давайте лучше завтра — как раз рентген работает с двух. Да давление замерим, может, найдем причину, а я за вас попрошу, чтобы без очереди, не смущайтесь, а то ваши пациенты в очередях тоже ведь не стоят! — доктор рассмеялся негромко, аптекарь же так захохотал, что обернулись с соседних столиков.

Котлета тоже была не очень горячей, но Ефимцев все же доел ее и запил едва теплым чаем.

— Хорошо, завтра, так завтра.

— Жду вас.

Они распрощались с медиками, встали из-за стола и пошли обратно на работу, Демин спросил:

— Что, и впрямь так все серьезно?

— Болит страшно, лучше провериться, раз предлагают. Если что, подменишь меня.

Демин помолчал, закурил, и вдруг добавил:

— Не боишься, что будет как у Фрунзе?

— А бояться не глупее?

— Не знаю…

— Именно, что не знаешь. Хватит, работа ждет.

Молча они дошли до здания милиции.

Весна уже развернулась, и яблони расцвели в палисадниках. Среди облаков выглядывало доброе ко всем Солнце.

День закончился спокойно, и они разошлись по домам.

***

Он был левшой. Власть свою он ощутил совсем не сразу — осознание ее приходило постепенно, исподволь и все сильнее с каждым днем. Выгоду положения своего он тоже осознал совсем не сразу: сперва он даже не понял кто он, но постепенно стало ясно и его место и его враги.

Друзей он не имел. Людей делил на тех, которых использовал, и тех, кто мог ему повредить. Слабости других его не интересовали, но у него слабое место было одно, и он презирал себя за это…

Зеркала… Что другие люди находили в них? Зеркала никогда не отражали правды — право-лево, все спутанно… мало того, там был какой-то невероятный мир, где все вдруг снимали маски лиц, а из тайных дверей выглядывали зверские морды. И он, случайно заглянув внутрь этого мира, уже не мог оторваться и сам корчил рожи, кривлялся почти до потери сознания, а после вспоминал это со стыдом.

Бывало, долго он ходил по маленькому Мамаевску — люди здоровались с ним, и он отвечал им, понимая, какая власть его ждет, и как же мал для него этот городок.

Он уже чувствовал, знал, что будет делать, но теперь, когда он готовился к главному — оставалось совсем немного, чтобы одолеть уже изможденного болезнью Ефимцева и стать хозяином. Для начала здесь.

Но вот теперь… Этот разговор в столовой. Он понял, что это и есть его смерть — Если операция будет удачной, все рухнет.

***

Закат ушел за крыши, и в комнаты доктора с отдельным входом тоже пришла темнота. Доктор зажег керосиновую лампу — электрического, слишком яркого для него света он не любил, только терпел на работе. За столько лет и войн ему часто доводилось работать едва ли не в полной темноте, и в ослепительном свете он не нуждался.

До надоедливого пения цикад было еще очень далеко, и в тишине гудок со станции прозвучал над золотой от закатного солнца степью особо одиноко и прощально, но вот ему ответил второй — веселый, радостный. Доктор прогнал печаль и задумался, вспоминая дневной звонок и того, кто к нему попросился прийти сейчас, этим печальным вечером, навевающим память о прожитой жизни…

***

Ночью Демин проснулся — вот и опять приснилась она.

Он лежал на кровати, глядя в потолок, и думал об одном: все отдал бы, чтобы никогда больше не возвращалось это видение.

В 20-м его отряд выбил белых из приморского крымского городка, командира тогда убило и он — комиссар, заменил его.

Кто-то из местных сказал, что в неглубокой бухте белые затопили баржу с пленными, и Демин направил уполномоченного с морячками из отряда. Пока же молодой комиссар начал разбираться с городскими делами и наводить советскую власть.

Все шло привычно — он подписывал разрешения на торговлю, ставил печати. Батюшка подсунул бумагу с просьбой разрешить молебны и Демин красным карандашом написал прямо поверх прошения: «Запретить!».

А потом протиснулась в дверь невзрачная хорошо одетая девушка лет двадцати пяти и сказала дрожащим голосом:

— Простите, я к вам… Я насчет детей, у нас пустует усадьба, я дочь купца Перова… Мы можем принять беспризорных.

Дальше она, постепенно собираясь с духом, говорила, что в пустом доме, где она осталась одна, много места; и можно там устроить приют для беспризорных; что, наверно, многие в городе согласятся работать в нем, и станут давать продукты, да и сами дети тоже смогут немного работать; что в городе можно будет найти учителей для детей; что милосердие в это время важно чрезвычайно…

И Демин уже начал в душе соглашаться с ней, прикидывая, как это лучше будет устроить, но тут в прихожей послышался гул, дверь кабинета распахнулась, ворвались матросы и уполномоченный сунул Демину протокол насчет бухты.

Баржу нашли без труда. Потопили ее просто — несколько шашек у борта. Кто захлебнулся, кто задохнулся… полностью баржа не затонула и последние умирали еще долго. Демин читал протокол и чувствовал, как все внутри каменеет. Он дрожащей рукой положил бумагу на стол, едва дыша, — горло сдавило, — и сказал девушке севшим от напряжения голосом:

— Милосердие, говорите? Вот оно, ваше милосердие! Сто двадцать человек как котят утопили! — Она еще не понимала в чем дело, а он уже кричал: — Акимов, соберешь на расстрел контры вдвое больше!

— Так не наберем столько!

— Сколько наберете! Ее, — он указал на девушку, — первую внесите!

На следующий день он понял, что надо было бы обождать.

Но наступило утро…

Нагоняй за самоуправство настиг его через неделю. Комполка, как мог, отстаивал его перед командованием, друзья и знакомые говорили о революционной необходимости, а он хотел на всю жизнь забыть ее глаза, молящие только об одном — не шагать в бездну. Он не отвел тогда взгляда.

И наступило утро…

Он все глядел в потолок, когда зазвонил телефон.

***

Демин растолкал Ефимцева:

— Аркадий, вставай! Немедленно, доктора убили!

— Какого? — не сразу понял Ефимцев,

— Селина, Семен Семёныча.

— Мы ж с ним говорили сегодня. — до Ефимцева только начало доходить, — Мне почему не позвонили?

— Все, отговорили, застрелен. Одевайся быстрей. Тебя дозвонишься, больно спать горазд. Хорошо хоть у соседа ключ был — Демин протягивал ему одежду и Ефимцев радовался только, что голова не болит.

Доктор был фигурой в маленьком городе крупной и его смерть, да еще и таким образом была совсем уж диким событием.

Когда приехали, в квартире доктора уже было полно людей: эксперт, следователь, постовой, причитавшая горестно соседка, нашедшая мертвого доктора. Мертвый доктор лежал сразу перед дверью. Теперь еще добавились начальник милиции с заместителем.

Постовой взял под козырек и обратился к Ефимцеву:

— Товарищ майор, вот свидетель. — он махнул в сторону соседки, — нашла тело.

— Хорошо, — Ефимцев подошел к соседке, — что вы видели?

— Та шо я выдела? Я ж тiльки по по цукор хотiла, бачу — у нього свiтло. Я раз постукала, тихо, два постукала, тихо, кликнула його, тихо, а двери вiдчиненi. Ввiйшла, а вiн там, я ледве не сказилася.

— Другого кого видели?

— Нiкого.

— Спасибо, можете идти домой, спите.

— Та xiбa заснешь теперь!

И причитая, теребя платок, соседка пошла домой.

Ефимцев спросил у следователя:

— Ну как тут, есть какие наметки?

— Видите, пока вот так. Свидетель, выходит, ничего и не видела

— А эксперт?

— Говорит, где-то часа два назад застрелили.

— Из чего?

— Примерно только. Патрон Браунинг 6,35 почти в упор. Ну а что точно… Гильзу вот нашли на крыльце. — Следователь показал маленькую гильзу, — Американская, кольтовская.

— Занятно, — Ефимцев хмыкнул, — у меня гильзы такие же. Да и Браунинг наградной есть. Проверю-ка на месте ли. Ладно, пулю достанете, отправьте на проверку. Подводу из больницы вызвали?

— Да.

— Ну, хорошо, продолжайте. Отчет утром, — Ефимцев пошел к двери, — пойдем, товарищ капитан, мешать не будем.

В теплой ночи уже вовсю пахло весной. Вместе начальник и парторг сели в машину и не торопясь поехали назад. Не прошло и минуты, как из переулка почти под колеса выбежал, размахивая руками, постовой. Шофер затормозил и выскочил из машины:

— С ума сошел? Чего под колеса кидаешься?

— Аптекарь убит! Прямо в аптеке, застрелен через дверь! Я пошел звонить, слышу, машина ваша!

— Ясно. — Ефимцев вышел из автомобиля, — Капитан, давайте назад за экспертом, я пока здесь осмотрюсь

— Есть.

Машина едва развернулась в узкой улице, и помчалась назад к дому доктора, Ефимцев с милиционером быстро зашагали к аптеке. Луч фонарика указывал дорогу, но Ефимцев знал ее настолько хорошо, что мог бы пройти с закрытыми глазами.

В стеклянной двери на высоте роста зияло отверстие, маленькое, примерно как от пули Браунинга.

Аптекарь лежал в коридоре на спине с открытыми глазами, очки слетели набок, лоб был пробит пулей, как и у доктора.

Два убийства за ночь! В маленьком Мамаевске со времен Гражданской такого не было. Ясно было, что это умышленные расправы — аптека закрыта, да и дом доктора не выглядел ограбленным.

— Посвети-ка, — сказал Ефимцев милиционеру. Луч фонаря пошел гулять по траве. — Нет, вправо от дырки, гильзу поищем. Только не затопчи тут ничего.

Прошло минуты две, и маленькая гильза блеснула в мокрой от росы траве.

Еще минут через десять подъехала машина с Деминым, экспертом и следователем. По дороге захватили провизора с ключами, и аптеку, наконец, открыли.

Дальше пошла рутина, но только эксперт взял пинцетом гильзу из травы, как разразился ливень. Дальше следов можно было не искать.

***

На заводе как всегда гремела работа. Звонко ухало в кузнечном цеху, визжали токарные станки, да слесаря в тисках подравнивали детали напильниками.

Только в чертежной было относительно тихо. Старый чертежник Степан Тихонович поставил на подоконник стакан с чаем, привстал на табуретку и распахнул форточку, впустив свежий майский воздух и перепевы паровозных гудков. Спустившись за стол, он завел разговор с инженером:

— А что, Мойша Абрамович, год ведь яблочный будет. Вы когда думаете к морю поехать?

— Да через недельку, Степан Тихонович. — ответил инженер завода, потянувшись на стуле. — С директором согласовал: посевная прошла, запчастей хватает, без меня пару недель протянете, так что в Ялту, в Ялту. Ночью поезд, к утру в Севастополе, а там рукой подать! Денежки перевел, квартирку снял, скоро и сам буду. Как раз так все расцветет! И жары еще не будет, и толп этих тоже. Отлично отдохну!

— И у нас все расцветет! — усмехнулся чертежник, — И вода в речке тоже есть.

— Нет, Степан Тихонович, там другое! Море, скалы, набережная, парки, оркестры, театры… Целый год можно копить ради такого.

— И еще останется… — Зарплата инженера была куда выше, чем у чертежника, пившего к тому же не только чай.

— А вот слыхали, как у нас вчера аптекаря с врачом убили? Ужас ведь! Хорошо хоть новых прислали, а то прямо непонятно, что и делать — аптека на замке и хирурга в больнице нет.

— Ну ладно вам, Мойша Абрамович, про это говорить, мало ли что будет, хватит уже.

— Степан Тихонович, я ведь от дамы тогда проходил ночью у аптеки, — перешел на шепот инженер, — страшно просто подумать, вдруг и меня бы так, — он постучал пальцем по лбу.

— Да вы что! Вы в милицию то говорили?

— Нет, — замахал руками инженер, — нет, конечно, мало ли кто этот убийца! Если он рядом ходит, лучше я тихо посижу, пока поймают. Неровен час, и меня видел!

— Ну и правильно, ну и правильно, — Степан Тихонович допил чаек, поставил подстаканник на стол и начал точить карандаши.

Вечером он написал письмо, в котором изложил, что инженер, возможно, видел убийцу и намеренно скрыл его от милиции. На конверте вывел «Начальнику милиции лично!».

Письмо старик опустил в ящик у милиции, когда уже темнело, руки слегка дрожали. Дежурный отнес конверт на стол Ефимцеву.

***

Утром в милицию позвонили с завода — пропали инженер и чертежник, а когда рабочих послали постучаться в квартиры заводского дома, то нашли обоих убитыми.

Жили они в одном доме с двумя входами, а вот убиты были в одной квартире — у инженера.

Инженер лежал на столе, обнимая его руками, а чертежник на полу перед дверью. В этот раз у убийцы задача была сложнее, и пуля вошла чертежнику чуть ниже левого виска, когда тот рванулся к двери.

Ефимцев был впервые здесь, в холостяцкой берлоге инженера, но чувствовал, что видел это все: фотографии из училища, ситцевую занавеску на окне, расшатанные стулья, круглый столик с подложенной под ножку книгой, ковер на стене.

Голова начала побаливать…

Надо было понять что-то очень важное, но это ускользало.

— Гильзы те же, — произнес эксперт.

Директор завода стоял в дверях, переминаясь с ноги на ногу, и пытался не смотреть на мертвых.

— Скажите, — повернулся к нему Ефимцев, — над чем они работали?

— Ох, в общем-то, ни над чем, — директор мял в руках шляпу, — Так, текучка, секретного ничего. Каких-то технологий мы не разрабатываем и оборудование у нас старое. Заказы, план по запчастям, иногда вносили изменения согласно нашим возможностям. Да! — вспомнил он, — Инженер же в отпуск собирался!

— Надолго?

— Недели на две, через неделю. Товарищ майор, может все же в сад выйдем, — взмолился он, — не могу я тут!

— Давайте в сад.

Белый от цветов, душистый яблоневый сад должен был бы отвлечь от тяжелых мыслей. Ефимцев с директором сели на скамейку у крыльца.

— А про чертежника что скажете?

— Да тоже ничего. Он, в общем-то, и сам мог быть инженером, просто он из дворян, да и попивал еще. Вот его и взяли на ставку чертежника.

— А зачем вдвоем они собрались, как думаете?

— Не представляю. Уж слишком люди разные. Мойша Абрамович мог ведь и женщину к себе привести, да и как-то по национальному вопросу они немного расходились.

— Хорошо, расскажете потом следователю.

Ефимцев встал со скамейки, сунул руки в карманы плаща и вдруг нащупал письмо.

— Что за ерунда! — он достал письмо, прочел надпись на конверте, потом письмо и окликнул директора, — постойте! Почерк узнаете?

— Да, конечно, это Степана Тихоновича почерк.

— Спасибо, идите.

«Черт, как же я забыл-то?» — думал Ефимцев, — «Или просто не прочел? Но это же объясняет, почему их убили! Но как убийца узнал про это?»

Через час он был в своем кабинете с Деминым.

— Вот что, Петр, вчера я письмо прозевал. Хуже, чем прозевал — того, кто его написал и того, о ком написали, убили. — Ефимцев протянул Демину письмо.

— Да-а, серьезно, — Демин прочел письмо. — Значит, Равикович видел убийцу.

— Или убийца видел Равиковича.

— Скорее, второе. — Демин помолчал, — Слушай, Аркадий, а ты вообще заметил, что жертвы как-то легко подпускают убийцу к себе. Ночью открывают дверь, впускают в дом.

— И впрямь, странный какой-то убийца. Все ему доверяют и отказать не могут. Знаешь, — Ефимцев подошел к окну, — он ведь город то хорошо знает — ночью ходит, дороги не спрашивает, а новых людей и не приезжало. Свой ведь кто-то.

— Вот-вот, — Демин попробовал закурить, но спички как-то не зажглись, он смял сигарету, бросил и сказал майору: — А письмо пока убери, спрячь.

***

— Аллочка, ты куда? — Соседка строго посмотрела сквозь очки на юную телефонистку, — Ночь скоро.

— Ой, Ольга Петровна, да я только на станцию, посмотрю как там на почте.

— И приоделась, и причесалась ты, конечно, для почты? — Седая соседка строго осмотрела ее,

— Ну, там девочка приболела с утра, может с вечера не выйти. — Аллочка уже выскальзывала за дверь, боясь опоздать.

— Только возвращайся со своей почты поскорей, в дверь не звони и не пей на почте, — соседка сделала ударение на последнем слове.

— Хорошо, Ольга Петровна! — Аллочка, смеясь, бежала вниз по лестнице. Еще бы! ОН — тот, кого она смела любить только тайно, доверяясь лишь дневнику, этот большой, сильный человек САМ вдруг позвонил ей на почту и САМ предложил встречу!

Пусть это свидание пока такое — ночное, на окраине, вдали от всех, но потом, потом он будет ее и только ее! Будет все — семья, счастье, дом!

Так она и мчалась по темнеющему городу, размахивая дерматиновой сумочкой, мимо редких прохожих, мечтая о прекрасной жизни.

Нашли ее уже утром. Ветер с моря трепал короткие каштановые волосы, выпавшие из-под слетевшего берета, а распахнутые карие глаза удивленно смотрели в ясное майское небо. Отверстие от маленькой пули было точно посреди лба.

***

Демин смотрел в эти глаза и думал, как странно замкнулся этот круг: теперь он не сможет забыть и их. Сейчас он отвел взгляд.

— Выяснили кто она? — спросил Ефимцев.

— Да, — подбежал постовой, — телефонистка с почты. Аллочка. Ее все знают.

— И в протокол как Аллочку записали? — Ефимцеву просто хотелось сорваться хоть на ком-то.

— Извините, — постовой вытянулся, — Томилина Алла Петровна, восемнадцатого года рождения, работала на почте.

— Так то.

Народ столпился вокруг, место было прохожее, слухи об убийствах ходили по городу. Наконец, пришла подвода, санитары погрузили тело. Люди стали расходиться.

Ефимцев с Деминым отошли к машине. Майор хотел закурить, но сигарета сломалась, он скомкал ее и бросил на землю:

— Чтоб тебя! Пять человек! Девку молодую непонятно за что!

— А прежних понятно? — Демин тоже был не в духе, раскрыл и сразу закрыл портсигар, убрал его в карман.

— Да все непонятно. Понятно только, что живет он в городе, и давно живет. Город знает отлично и не подозревает его никто.

Демин все думал о чем-то, глядя в зеленую даль поля, и осторожно начал:

— Ты вот не знал… Помнишь Пасечника.

— Ну, и что?

— Эта девочка ведь его грамоте учила.

— Как так, — Ефимцев резко повернулся к Демину, — я ведь его к тебе отправил.

— А я вот на комсомол скинул, а они на нее. И мне сообщили.

— Нет, погоди, погоди ерунда какая-то. Ну ее, а врача, аптекаря, инженера, чертежника?

Демин пожал плечами:

— Не знаю. Может надо еще поискать. Только быстро, или из Симферополя кого пришлют, тогда уж нам мозги вправят.

— Точно. Ладно, давай сперва Сашу расспросим.

***

— Пасечник, ко мне!

Ефимцев бросил это, проходя с Деминым мимо милиционера и Александр сразу поднялся в его кабинет, дверь закрыли:

— Оружие с собой? — сразу спросил Ефимцев.

— Да, вот, — сержант похлопал себя по карману.

— Передайте товарищу капитану, — сразу стало ясно, что разговор более, чем серьезный, и Саше стало немного не по себе.

— Да что…, — начал он.

— Передайте, — с нажимом, раздельно произнес Ефимцев.

Пасечник вынул Наган, отдал его Демину, Ефимцев взял стул поставил отдельно от стола:

— Садитесь.

— Да в чем дело то!

— Повторять надо? — спросил Демин тоже с нажимом.

Милиционер сел

— Вы на уроки по грамотности ходите?

— Ну, пропустил раз, так что теперь, из милиции выгонять?

— Когда пропустили?

— Вчера вот пропустил, нажаловалась уже?

Офицеры ходили рядом, глядя на него

— И что, хорошо уроки то шли?

— Да так себе, уж больно приставучая.

— Что, девка-то, поди, понравилась, амуры завел?

— Какие там? Мелкая, серая, кому нужна?

— Ну, мало ли… от уроков освободила бы.

— Да что случилось то?

— Убили, Саша, твою учительницу. — Ефимцеву уже стало ясно, что милиционер ни при чем, он сел за стол, потер голову и спросил: — Ты то где вчера был?

— Да здесь, до четырех, потом в буфете у вокзала до шести где-то, потом в общежитии до ночи, а потом опять здесь дежурил и спал с утра в каптерке.

— Ясно. Капитан, отдайте ему оружие.

Лучшего алиби, чем ночное дежурство в милиции и придумать было нельзя. Все еще ошарашенного Пасечника отпустили, дверь за ним закрылась, и Ефимцев присел на стол. Демин сел на освободившийся стул, помолчал немного и начал:

— Давай-ка подумаем, что происходит. Он хорошо знает город, он кто-то настолько свой, что его просто не замечают, его пускают без вопросов и не боятся.

— Стреляет хорошо, даже отлично. С одного выстрела убивает наповал.

— И не грабит.

— А почему «Он», может, «Она»?

— То есть, женщина, которую обидели? Нет, погоди-погоди, какой-то роман выходит. Бульварный. Женщина роковая.

— А почему нет? У доктора и аптекаря была, например, родственницей или любовницей, у инженера тоже, а чертежник — свидетель или гость.

— А телефонистка?

— Да-а. Телефонистка.

— Соперница? В чем?

— Да. Действительно. Представляешь ее, как соперницу?

— Ну, любовь зла, может, она с мужиками путалась?

— И тут месть пришла? Нет. Все равно ерунда какая-то. Стреляет уж больно хорошо. Да и не та эта Маша, чтобы четверых таких мужиков охмурить. Ничего мы так не выдумаем. Ловить надо, ловить.

***

Первый секретарь глянул грозно через очки и начал:

— По городу уже ходят слухи. Пять смертей! Вы понимаете, что это похоже на массовый целенаправленный террор?

— Да, — сказал Ефимцев, — понимаю.

— Если понимаете, то чего ждете? Что партактив отстреливать начнут? Что с последним убийством?

— Все так же. Ничего не взяли, изнасилования тоже, похоже, не было, белье на месте. Гильза та же, отпечатков нет. Это телефонистка с почты, соседка сообщила, что девушка почти ночью пошла куда-то, похоже, на свидание. Про причину ухода соврала, сказала, что идет на почту подменять заболевшую сотрудницу. Подробнее после вскрытия.

— На почте что?

— Ей звонил кто-то. Так-то она обычно серая была и грустная, а после звонка просто расцвела, но у нее стала работа из рук валиться. Дневник есть, но там только ерунда влюбленная и безлично как-то: «Он», «Ты»…

Конец ознакомительного фрагмента.