Неточные совпадения
Только горами не двигали,
А на редуты как прыгали!
Зайцами, белками, дикими кошками,
Там и простился я
с ножками,
С адского грохоту, свисту оглох,
С русского
голоду чуть не подох!
Во время градоначальствования Фердыщенки Козырю посчастливилось еще больше благодаря влиянию ямщичихи Аленки, которая приходилась ему внучатной сестрой. В начале 1766 года он угадал
голод и стал заблаговременно скупать хлеб. По его наущению Фердыщенко поставил у всех застав полицейских, которые останавливали возы
с хлебом и гнали их прямо на двор к скупщику. Там Козырь объявлял, что платит за хлеб"по такции", и ежели между продавцами возникали сомнения, то недоумевающих отправлял в часть.
11) Фердыщенко, Петр Петрович, бригадир. Бывший денщик князя Потемкина. При не весьма обширном уме был косноязычен. Недоимки запустил; любил есть буженину и гуся
с капустой. Во время его градоначальствования город подвергся
голоду и пожару. Умер в 1779 году от объедения.
Так, томимый
голодом в изнеможении засыпает и видит перед собою роскошные кушанья и шипучие вина; он пожирает
с восторгом воздушные дары воображения, и ему кажется легче; но только проснулся — мечта исчезает… остается удвоенный
голод и отчаяние!
Потом в продолжение некоторого времени пустился на другие спекуляции, именно вот какие: накупивши на рынке съестного, садился в классе возле тех, которые были побогаче, и как только замечал, что товарища начинало тошнить, — признак подступающего
голода, — он высовывал ему из-под скамьи будто невзначай угол пряника или булки и, раззадоривши его, брал деньги, соображаяся
с аппетитом.
[Текст начинается
с новой страницы, начало фразы в рукописи отсутствует.] — …хлебом в местах, где
голод; я эту часть получше знаю чиновников: рассмотрю самолично, что кому нужно.
Она взяла хлеб и поднесла его ко рту.
С неизъяснимым наслаждением глядел Андрий, как она ломала его блистающими пальцами своими и ела; и вдруг вспомнил о бесновавшемся от
голода, который испустил дух в глазах его, проглотивши кусок хлеба. Он побледнел и, схватив ее за руку, закричал...
Прибавьте к этому раздражение от
голода, от тесной квартиры, от рубища, от яркого сознания красоты своего социального положения, а вместе
с тем положения сестры и матери.
Всё прошло:
с зимой холодной
Нужда,
голод настаёт...
— Да, — ответил Клим, вдруг ощутив
голод и слабость. В темноватой столовой,
с одним окном, смотревшим в кирпичную стену, на большом столе буйно кипел самовар, стояли тарелки
с хлебом, колбасой, сыром, у стены мрачно возвышался тяжелый буфет, напоминавший чем-то гранитный памятник над могилою богатого купца. Самгин ел и думал, что, хотя квартира эта в пятом этаже, а вызывает впечатление подвала. Угрюмые люди в ней, конечно, из числа тех,
с которыми история не считается, отбросила их в сторону.
— Охладили уже. Любила одного, а живу —
с третьим. Вот вы сказали — «Любовь и
голод правят миром», нет,
голод и любовью правит. Всякие романы есть, а о нищих романа не написано…
И быстреньким шепотом он поведал, что тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав в живот ему червя чревака, для того чтобы он, Дронов, всю жизнь мучился неутолимым
голодом. Он рассказал также, что родился в год, когда отец его воевал
с турками, попал в плен, принял турецкую веру и теперь живет богато; что ведьма тетка, узнав об этом, выгнала из дома мать и бабушку и что мать очень хотела уйти в Турцию, но бабушка не пустила ее.
— Борются
с правительством, а хотят выморить
голодом нас, — возмущалась она, вздергивая плечи на высоту ушей. — При чем тут мы?
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать о Корвине тем тоном, каким говорят, думая совершенно о другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал в поле приказчик отца Спивак; привез его в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей, был не совсем слепой, обращался
с ним жестоко, мальчик убежал от него, спрятался в лесу и заболел, отравившись чем-то или от
голода.
А между тем время уходит, приближается срок закладной — и перед бедной женщиной, которая уповала дожить свой век в своем домишке, вдруг разверзается страшная перспектива холода и
голода с увечной дочерью и маленькою внучкою.
— Да, а ребятишек бросила дома — они ползают
с курами, поросятами, и если нет какой-нибудь дряхлой бабушки дома, то жизнь их каждую минуту висит на волоске: от злой собаки, от проезжей телеги, от дождевой лужи… А муж ее бьется тут же, в бороздах на пашне, или тянется
с обозом в трескучий мороз, чтоб добыть хлеба, буквально хлеба — утолить
голод с семьей, и, между прочим, внести в контору пять или десять рублей, которые потом приносят вам на подносе… Вы этого не знаете: «вам дела нет», говорите вы…
Райскому хотелось нарисовать эту группу усталых, серьезных, буро-желтых, как у отаитян, лиц, эти черствые, загорелые руки,
с негнущимися пальцами, крепко вросшими, будто железными, ногтями, эти широко и мерно растворяющиеся рты и медленно жующие уста, и этот — поглощающий хлеб и кашу —
голод.
Чукчи держат себя поодаль от наших поселенцев, полагая, что русские придут и перережут их, а русские думают — и гораздо
с большим основанием, — что их перережут чукчи. От этого происходит то, что те и другие избегают друг друга, хотя живут рядом, не оказывают взаимной помощи в нужде во время
голода, не торгуют и того гляди еще подерутся между собой.
Голод принудил его, однако ж, сдаться: он,
с некоторыми советниками и вождями, был отправлен в Гремстоун и брошен в тюрьму.
Здесь торопливо скользит по глади вод судно, боясь штилей, а
с ними и жажды, и
голода.
Много ужасных драм происходило в разные времена
с кораблями и на кораблях. Кто ищет в книгах сильных ощущений, за неимением последних в самой жизни, тот найдет большую пищу для воображения в «Истории кораблекрушений», где в нескольких томах собраны и описаны многие случаи замечательных крушений у разных народов. Погибали на море от бурь, от жажды, от
голода и холода, от болезней, от возмущений экипажа.
В последние недели плавания все средства истощились: по три раза в день пили чай и ели по горсти пшена — и только. Достали было однажды кусок сушеного оленьего мяса, но несвежего,
с червями. Сначала поусумнились есть, но потом подумали хорошенько, вычистили его, вымыли и… «стали кушать», «для примера, между прочим, матросам», — прибавил К. Н. Посьет, рассказывавший мне об этом странствии. «Полно, так ли, — думал я, слушая, — для примера ли; не по пословице ли:
голод не тетка?»
Обязанность его состояла в том, чтобы содержать в казематах, в одиночных заключениях политических преступников и преступниц и содержать этих людей так, что половина их в продолжение 10 лет гибла, частью сойдя
с ума, частью умирая от чахотки и частью убивая себя: кто
голодом, кто стеклом разрезая жилы, кто вешая себя, кто сжигаясь.
Обезумевшие от
голода родители
с большим удовольствием продали шустрого ребенка за мешок муки и пару плохих сапогов.
Русская мистика, русский мессианизм связаны со вторым образом России,
с ее духовным
голодом и жаждой божественной правды на земле, как и на небе.
В окрестностях залива Рында есть пятнистые олени. Они держатся на полуострове Егорова, окаймляющем залив
с северо-востока. Раньше их здесь было гораздо больше. В 1904 году выпали глубокие снега, и тогда много оленей погибло от
голода.
Сановник поддержал свое достоинство как нельзя лучше: покачивая головой назад, будто кланяясь, он выговорил несколько одобрительных слов, из которых каждое начиналось буквою а,произнесенною протяжно и в нос;
с негодованием, доходившим до
голода, посмотрел на бороду князя Козельского и подал разоренному штатскому генералу
с заводом и дочерью указательный палец левой руки.
Вечные тревоги, мучительная борьба
с холодом и
голодом, тоскливое уныние матери, хлопотливое отчаяние отца, грубые притеснения хозяев и лавочника — все это ежедневное, непрерывное горе развило в Тихоне робость неизъяснимую: при одном виде начальника он трепетал и замирал, как пойманная птичка.
Он почитал за грех продавать хлеб — Божий дар, и в 40-м году, во время общего
голода и страшной дороговизны, роздал окрестным помещикам и мужикам весь свой запас; они ему на следующий год
с благодарностью взнесли свой долг натурой.
Мы все надеялись, что Дерсу убьет что-нибудь, но напрасно. Выстрелов не было слышно. После полудня долина расширилась. Здесь мы нашли маленькую, едва заметную тропинку. Она шла влево на север, пересекая кочковатое болото.
Голод давал себя чувствовать. Все шли молча, никто не хотел разговаривать. Вдруг я увидел Дерсу: он тихонько переходил
с места на место, нагибался и что-то подбирал
с земли. Я окликнул его. Он махнул мне рукой.
Через полчаса мы снялись
с привала. Действительно, съеденная кожа хотя и не утолила
голода, но дала желудку механическую работу. Каждый раз, как кто-нибудь отставал, Дерсу начинал ругаться.
С каким удовольствием я поел крестьянского хлеба! Вечером в избу собрались все крестьяне. Они рассказывали про свое житье-бытье на новом месте и часто вздыхали. Должно быть, несладко им досталось переселение. Если бы не кета, они все погибли бы от
голода, только рыба их и поддержала.
Но только вместе
с головою, своей головы он не пожалел бы для нее, точно так же не поленился бы и протянуть руку; то есть в важных случаях, в критические моменты его рука так же готова и так же надежна, как рука Кирсанова, — и он слишком хорошо доказывал это своею женитьбою, когда пожертвовал для нее всеми любимыми тогдашними мыслями о своей ученой карьере и не побоялся рискнуть на
голод.
В романах и повестях, в поэмах и песнях того времени,
с ведома писателя или нет, везде сильно билась социальная артерия, везде обличались общественные раны, везде слышался стон сгнетенных
голодом невинных каторжников работы; тогда еще этого ропота и этого стона не боялись, как преступления.
Так бедствовали мы и пробивались
с год времени. Химик прислал десять тысяч ассигнациями, из них больше шести надобно было отдать долгу, остальные сделали большую помощь. Наконец и отцу моему надоело брать нас, как крепость,
голодом, он, не прибавляя к окладу, стал присылать денежные подарки, несмотря на то что я ни разу не заикнулся о деньгах после его знаменитого distinguo! [различаю, провожу различие (лат.).]
Довольство это будет плоше, беднее, суше того, которое неслось в идеалах романтической Европы, но
с ним не будет ни царей, ни централизации, а может, не будет и
голода.
Сначала меня принял какой-то шпионствующий юноша,
с бородкой, усиками и со всеми приемами недоношенного фельетониста и неудавшегося демократа; лицо его, взгляд носили печать того утонченного растления души, того завистливого
голода наслаждений, власти, приобретений, которые я очень хорошо научился читать на западных лицах и которого вовсе нет у англичан.
Струнников выпивает вместительную чашку чая
с густыми сливками и съедает, одну за другой, несколько булок. Утоливши первый
голод, он протягивает жене чашку за новым чаем и взглядывает на нее.
Потом Михей Зотыч принялся ругать мужиков — пшеничников, оренбургских казаков и башкир, — все пропились на самоварах и гибнут от прикачнувшейся легкой копеечки. А главное — работать по-настоящему разучились: помажут сохой — вот и вся пахота. Не удобряют земли, не блюдут скотинку, и все так-то.
С одной стороны — легкие деньги, а
с другой — своя лень подпирает. Как же тут
голоду не быть?
— Если ты не боишься суда земного, так есть суд божий… Ты кровь христианскую пьешь… Люди мрут
голодом, а ты
с ихнего
голода миллионы хочешь наживать… Для того я тебя зародил, вспоил и вскормил?.. Будь же ты от меня навсегда проклят!
Первые приступы
голода начались еще
с осени, когда был съеден первый хлеб.
К сожалению, русские вместе со свободой не принесли рису;
с уходом японцев никто уже не ловил рыбы, заработки прекратились, и айно стали испытывать
голод.
В устья рек кета входит здоровая и сильная, но затем безостановочная борьба
с быстрым течением, теснота,
голод, трение и ушибы о карчи и камни истощают ее, она худеет, тело ее покрывается кровоподтеками, мясо становится дряблым и белым, зубы оскаливаются; рыба меняет свою физиономию совершенно, так что люди непосвященные принимают ее за другую породу и называют не кетой, а зубаткой.
Проходит в бегах неделя-другая, редко месяц, и он, изнуренный
голодом, поносами и лихорадкой, искусанный мошкой,
с избитыми, опухшими ногами, мокрый, грязный, оборванный, погибает где-нибудь в тайге или же через силу плетется назад и просит у бога, как величайшего счастья, встречи
с солдатом или гиляком, который доставил бы его в тюрьму.
Игра в штос туманит головы, как дурман, и каторжный, проигрывая пищу и одежду, не чувствует
голода и холода и, когда его секут, не чувствует боли, и, как это ни странно, даже во время такой работы, как нагрузка, когда баржа
с углем стучит бортом о пароход, плещут волны и люди зеленеют от морской болезни, в барже происходит игра в карты, и деловой разговор мешается
с картежным: «Отваливай!
Ему даны были нарта собак, дней на 35 сухарей, чаю да сахару, маленький ручной компас и вместе
с крестом Невельского ободрение, что «если есть сухарь, чтоб утолить
голод, и кружка воды напиться, то
с божией помощью дело делать еще возможно».
Его похвальное слово не мирилось в сознании
с такими явлениями, как
голод, повальная проституция ссыльных женщин, жестокие телесные наказания, но слушатели должны были верить ему: настоящее в сравнении
с тем, что происходило пять лет назад, представлялось чуть ли не началом золотого века.
Хотя снега в открытых степях и по скатам гор бывают мелки, потому что ветер, гуляя на просторе, сдирает снег
с гладкой поверхности земли и набивает им глубокие овраги, долины и лесные опушки, но тем не менее от такого скудного корма несчастные лошади к весне превращаются в лошадиные остовы, едва передвигающие ноги, и многие колеют; если же пред выпаденьем снега случится гололедица и земля покроется ледяною корою, которая под снегом не отойдет (как то иногда бывает) и которую разбивать копытами будет не возможно, то все конские табуны гибнут от
голода на тюбеневке.
У меня был обед, и множество так называемых друзей, собравшись, насыщали праздный свой
голод на мой счет. Один из бывших тут, который внутренне меня не любил, начал говорить
с сидевшим подле него, хотя вполголоса, но довольно громко, чтобы говоренное жене моей и многим другим слышно было.
Бывало, Агафья, вся в черном,
с темным платком на голове,
с похудевшим, как воск прозрачным, но все еще прекрасным и выразительным лицом, сидит прямо и вяжет чулок; у ног ее, на маленьком креслице, сидит Лиза и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц; говорит она Лизе, как жили святые в пустынях, как спасались,
голод терпели и нужду, — и царей не боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их падала, цветы вырастали.