Неточные совпадения
— Ты, мой батюшка, что! — вдруг всплеснув
руками, сказала бабушка, теперь только заметившая Райского. — В каком виде! Люди, Егорка! — да как это вы угораздились сойтись? Из какой тьмы кромешной! Посмотри,
с тебя течет, лужа
на полу! Борюшка! ведь ты уходишь себя! Они домой ехали, а тебя кто толкал из дома? Вот — охота пуще неволи! Поди, поди переоденься, — да рому к чаю! — Иван Иваныч! — вот и вы пошли бы
с ним… Да знакомы ли вы?
Внук мой, Борис Павлыч Райский — Иван Иваныч Тушин!..
В час отдыха, во время вечернего чая, когда он, дядья и работники приходили в кухню из мастерской, усталые,
с руками, окрашенными сандалом, обожженными купоросом,
с повязанными тесемкой волосами, все похожие
на темные иконы в углу кухни, — в этот опасный час дед садился против меня и, вызывая зависть других
внуков, разговаривал со мною чаще, чем
с ними.
Дабы дать исход этим рвавшимся из души его воплям, он пел «Святый Бессмертный, помилуй нас», но пел
с такой силой, что слепая столетняя старуха, которую при приближении печального шествия
внуки вывели за ворота поклониться гробу, вдруг всплеснула
руками и, упав
на колени, воскликнула...
И снова сквозь темную листву орешника, ольхи и ветел стала просвечивать соломенная, облитая солнцем кровля; снова между бледными ветвями ивы показалась раскрытая дверь. Под вечер
на пороге усаживался дедушка Кондратий, строгавший дряхлою
рукою удочку, между тем как дочка сидела подле
с веретеном,
внук резвился, а Ваня возвращался домой
с вершами под мышкой или неся
на плече длинный сак, наполненный рыбой, которая блистала
на солнце, медленно опускавшемся к посиневшему уже хребту высокого нагорного берега.
Но как бы хорошо человек ни выбрал жизнь для себя — ее хватает лишь
на несколько десятков лет, — когда просоленному морской водою Туба минуло восемьдесят — его
руки, изувеченные ревматизмом, отказались работать — достаточно! — искривленные ноги едва держали согнутый стан, и, овеянный всеми ветрами старик, он
с грустью вышел
на остров, поднялся
на гору, в хижину брата, к детям его и
внукам, — это были люди слишком бедные для того, чтоб быть добрыми, и теперь старый Туба не мог — как делал раньше — приносить им много вкусных рыб.
Вы знаете, как промысел небесный
Царевича от
рук убийцы спас;
Он шел казнить злодея своего,
Но божий суд уж поразил Бориса.
Димитрию Россия покорилась;
Басманов сам
с раскаяньем усердным
Свои полки привел ему к присяге.
Димитрий к вам идет
с любовью,
с миром.
В угоду ли семейству Годуновых
Подымете вы
руку на царя
Законного,
на внука Мономаха?
Под этой ступенькой подписано: «Домашний труд»;
на следующей — человек нянчит своего
внука; ниже — его «водят», ибо ему уже восемьдесят лет, а
на последней ступеньке — девяноста пяти лет от роду — он сидит в кресле, поставив ноги в гроб, и за креслом его стоит смерть
с косой в
руках…
Кругом стояли ее домашние: слуги в черных кафтанах
с гербовыми лентами
на плече и со свечами в
руках; родственники в глубоком трауре, — дети,
внуки и правнуки.
После всех вошел седой старик. Очевидно, его сняли
с теплой лежанки собственно для этого случая. Волосы у него были белые, как снег, редкие усы и борода тоже.
Рука, опиравшаяся
на длинную палку, дрожала. Под другую
руку его поддерживал молодой ямщик, вероятно,
внук.
Его тусклые и воспалённые глаза старика,
с красными, опухшими веками, беспокойно моргали, а испещрённое морщинами лицо замерло в выражении томительной тоски. Он то и дело сдержанно кашлял и, поглядывая
на внука, прикрывал рот
рукой. Кашель был хрипл, удушлив, заставлял деда приподниматься
с земли и выжимал
на его глазах крупные капли слёз.
Оглушенный этим пением и монологами, я, впрочем, не переставал глядеть
на слепца. Ни мои расспросы, ни колкие намеки Грачихи, ничто не могло так поколебать его спокойствия, как безобразие
внука.
С каждой минутой он начинал более и более дрожать и потом вдруг встал, засунул дрожащую
руку за пазуху, вытащил оттуда бумажник и, бросив его
на стол, проговорил своим ровным тоном...
— Сын их единородный, — начал старик
с грустною, но внушительною важностью, — единая их утеха и радость в жизни, паче всего тем, что, бывши еще в молодых и цветущих летах, а уже в больших чинах состояли, и службу свою продолжали больше в иностранных землях, где, надо полагать, лишившись тем временем супруги своей, потеряли первоначально свой рассудок, а тут и жизнь свою кончили, оставивши
на руках нашей старушки свою — дочь, а их
внуку, но и той господь бог, по воле своей, не дал долгого веку.
— Передатчицей стала, — отвечал Яков Иванов прежним тоном, — записки стала переносить туда и оттуда к барышне — ветреная, безнравственная была девчонка, и теперь, сударь, сердце кровью обливается, как подумаешь, что барышня наша была перед тем, истинно сказать, почтительной и послушной
внукой, как следует истинной христианке, а тут что из нее вдруг стало: сама к бабеньке не является, а пишет письмо, что либо бегут
с своим нареченным женихом, либо
руки на себя наложат.