Неточные совпадения
Ну, дело все обладилось,
У господина сильного
Везде рука;
сын Власьевны
Вернулся, сдали Митрия,
Да, говорят, и Митрию
Нетяжело
служить,
Сам князь о нем заботится.
— Вронский — это один из
сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и один из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал в Твери, когда я там
служил, а он приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе с тем — очень милый, добрый малый. Но более, чем просто добрый малый. Как я его узнал здесь, он и образован и очень умен; это человек, который далеко пойдет.
— Еще я попрошу вас, — сказал Чичиков, — пошлите за поверенным одной помещицы, с которой я тоже совершил сделку,
сыном протопопа отца Кирила; он
служит у вас же.
Сын где-то в губернии
служит, не помогает.
«Приходится соглашаться с моим безногим
сыном, который говорит такое: раньше революция на испанский роман с приключениями похожа была, на опасную, но весьма приятную забаву, как, примерно, медвежья охота, а ныне она становится делом сугубо серьезным, муравьиной работой множества простых людей. Сие, конечно, есть пророчество, однако не лишенное смысла. Действительно: надышали атмосферу заразительную, и доказательством ее заразности не одни мы, сущие здесь пьяницы,
служим».
Самгин не знал, но почему-то пошевелил бровями так, как будто о дяде Мише излишне говорить; Гусаров оказался блудным
сыном богатого подрядчика малярных и кровельных работ, от отца ушел еще будучи в шестом классе гимназии, учился в казанском институте ветеринарии, был изгнан со второго курса,
служил приказчиком в богатом поместье Тамбовской губернии, матросом на волжских пароходах, а теперь — без работы, но ему уже обещано место табельщика на заводе.
Ну-ко, расскажите, “как дошли вы до жизни такой?”» Оказалось:
сын чиновника почты,
служил письмоводителем в женской гимназии, давал девицам нелегальную литературу, обнаружили, арестовали, пригрозили, предложили — согласился.
К Елизавете Спивак доктор относился, точно к дочери, говорил ей — ты, она заведовала его хозяйством. Самгин догадывался, что она — секретарствует в местном комитете и вообще играет большую роль. Узнал, что Саша, нянька ее
сына, племянница Дунаева, что Дунаев
служит машинистом на бочарной фабрике Трешера, а его мрачный товарищ Вараксин — весовщиком на товарной станции.
— Побочный
сын какого-то знатного лица, черт его…
Служил в таможенном ведомстве, лет пять тому назад получил огромное наследство. Меценат. За Тоськой ухаживает. Может быть, денег даст на газету. В театре познакомился с Тоськой, думал, она — из гулящих. Ногайцев тоже в таможне
служил, давно знает его. Ногайцев и привел его сюда, жулик. Кстати: ты ему, Ногайцеву, о газете — ни слова!
— Викентьев: их усадьба за Волгой, недалеко отсюда. Колчино — их деревня, тут только сто душ. У них в Казани еще триста душ. Маменька его звала нас с Верочкой гостить, да бабушка одних не пускает. Мы однажды только на один день ездили… А Николай Андреич один
сын у нее — больше детей нет. Он учился в Казани, в университете,
служит здесь у губернатора, по особым поручениям.
Один Vincento d’Abello,
сын редактора здешней газеты, сборщика податей тож, другой Carmena, оба они
служили и по редакции и по сбору податей.
Сын генерала делал такую же карьеру, как и отец, и после военной академии
служил в разведочном бюро и очень гордился теми занятиями, которые были там поручены ему. Занятия его состояли в заведывании шпионами.
Имение было небольшое, всего восемьдесят душ, и управлял им старик Абрам Семеныч Савельцев, единственный
сын которого
служил в полку.
Сын действительно сейчас же приехал, пробыл у матери менее суток и исчез обратно в Москву. Этот эпизод, разумеется,
послужил подтверждением слухов о капиталах покойного Савельцева, будто бы переданных Улите.
— Данило! — сказала Катерина, закрыв лицо руками и рыдая, — я ли виновна в чем перед тобою? Я ли изменила тебе, мой любый муж? Чем же навела на себя гнев твой? Не верно разве
служила тебе? сказала ли противное слово, когда ты ворочался навеселе с молодецкой пирушки? тебе ли не родила чернобрового
сына?..
Каждую женскую карточку я перечеркивал вдоль красным карандашом и нахожу, что это удобнее, чем иметь особую рубрику для отметки пола. Я записывал только наличных членов семьи; если мне говорили, что старший
сын уехал во Владивосток на заработки, а второй
служит в селении Рыковском в работниках, то я первого не записывал вовсе, а второго заносил на карточку в месте его жительства.
Смотря на
сына моего, представляется мне: он начал
служить, познакомился с вертопрахами, распутными, игроками, щеголями.
Старший
сын, Федор, был смирный и забитый мужик, не могший
служить опорой дому в качестве большака.
На днях у меня был Оболенский, он
сын того, что был в Лицее инспектором. Вышел в 841-м году.
Служит при Гасфорте, приезжал в Ялуторовск по какому-то поручению и, услышав мою фамилию, зашел навестить меня. С ним я потолковал о старине. Он нашел, что я еще мало стар; забросал я его вопросами местными, напомнил ему, что он жил с отцом во флигеле в соседстве с Ротастом. Тогда этот Оболенский несознательно бегал — ему теперь только 32 года. — Только странный какой-то человек, должно быть вроде своего отца.
Твои свободные
сыны, Швейцария,
служили наемными солдатами у деспотов; твои дочери едут в Петербург, Париж, Вену за таким хлебом, который становится поперек горла, пока его не смочат горючие слезы.
— Вот у меня
сын гимназист — Павел. Приходит, подлец, и заявляет: «Папа, меня ученики ругают, что ты полицейский, и что
служишь на Ямской, и что берешь взятки с публичных домов». Ну, скажите, ради бога, мадам Шойбес, это же не нахальство?
Как ни была умна моя мать, но, по ее недостаточному образованию, не могла ей войти в голову дикая тогда мысль спосылать
сына в народное училище, — мысль, которая теперь могла бы быть для всех понятною и
служить объяснением такого поступка.
Моя жена всегда плачет об нем…» Я курил свою трубочку и сказал: «Как звали вашего
сына и где он
служил? может быть, я знаю его…» — «Его звали Карл Мауер, и он
служил в австрийских егерях», — сказал мой папенька.
— Папенька! — я сказал, — не говорите так, что «у вас был один
сын, и вы с тем должны расстаться», у меня сердце хочет выпрыгнуть, когда я этого слышу. Брат Johann не будет
служить — я буду Soldat!.. Карл здесь никому не нужен, и Карл будет Soldat.
— Ваш
сын должен
служить в гвардии!.. Он должен там же учиться, где и мой!.. Если вы не генерал, то ваши десять ран, я думаю, стоят генеральства; об этом доложат государю, отвечаю вам за то!
Князь воспользовался этим достоинством вполне: после первого года брака он оставил жену свою, родившую ему в это время
сына, на руках ее отца-откупщика в Москве, а сам уехал
служить в — ю губернию, где выхлопотал, через покровительство одного знатного петербургского родственника, довольно видное место.
Кормилицу мою, семидесятилетнюю старуху Домну, бог благословил семейством. Двенадцать человек детей у нее, всё —
сыновья, и все как на подбор — один другого краше. И вот, как только, бывало, пройдет в народе слух о наборе, так старуха начинает тосковать. Четырех
сынов у нее в солдаты взяли, двое
послужили в ополченцах. Теперь очередь доходит до внуков. Плачет старуха, убивается каждый раз, словно по покойнике воет.
Останавливался он обыкновенно у кума своего, Ивана Иваныча Зачатиевского,
сына к — ского пономаря, который
служил в одном из департаментов столоначальником, досиделся до чина статского советника и с получением его воспользовался титулом управляющего столом.
Вероятно, думал: увидит барин, какую Лукьяныч махину соорудил, скажет:"Эге! стало быть, хорошо старостой-то
служить!"Представил мне всю семью, от старшего
сына, которого незадолго перед тем из Москвы выписал, до мелконького-мелконького внучка Фомушки, ползавшего по полу на карачках.
Есть два
сына: один — на Кавказе ротным командиром
служит, другой — в моряках.
Детей у него было двое:
сын Павел, лет двадцати двух, который
служил в полку на Кавказе, и дочь, которая оканчивала воспитание в одном из московских институтов.
Николай Чудинов — очень бедный юноша. Отец его
служит главным бухгалтером казначейства в отдаленном уездном городке. По-тамошнему, это место недурное, и семья могла содержать себя без нужды, как вдруг
сыну пришла в голову какая-то"гнилая фантазия". Ему было двадцать лет, а он уже возмечтал! Учиться! разве мало он учился! Слава богу, кончил гимназию — и будет.
Она была родная мать В.М. Дорошевича, но не признавала его за своего
сына, а он ее за свою мать, хотя в «Новостях дня» некоторое время он
служил корректором и давал кое-какие репортерские заметки.
На место его взяли славного юношу,
сына Гаврилова, Колю, который
служил долго.
Я шел с
сыном Богданова, Василием, который
служил писарем в Москве при окружном штабе. Это был развитой малый, мой приятель, иногда мы с ним охотились. Мы наткнулись на эту компанию и удостоились приглашения отца Памво. У Василия Богданова были все приятели: представил он и меня им как своего друга.
— О, боже мой!.. — произнес, несколько возвысив голос, сенатор. — Вы даже то, что
сыновья губернатора
служат в гвардии, и то ставите ему в вину.
К этому главному поводу присоединился и еще один, который был в особенности тем дорог, что мог
послужить отличнейшею прицепкою для вступления в борьбу. А именно: воспоминание о родах и об исчезновении
сына Володьки.
Он был из дворян,
служил и был у своего шестидесятилетнего отца чем-то вроде блудного
сына.
Вот и прозевал жизнь, а на старости лет
сыну своему лакеем
служу.
Сама просвирня обыкновенно никогда не садилась за стол с
сыном, не садилась она и нынче с гостями, а только
служила им.
Кожемякину совестно: в трактире
служит только
сын Савельева, тихий, точно полинявший подросток Вася, книгочей и гармонист, приятель Максима.
Несмотря на горькие слезы и постоянное сокрушение Арины Васильевны, Степан Михайлович, как только
сыну минуло шестнадцать лет, определил его в военную службу, в которой он
служил года три, и по протекции Михайла Максимовича Куролесова находился почти год бессменным ординарцем при Суворове; но Суворов уехал из Оренбургского края, и какой-то немец-генерал (кажется, Трейблут) без всякой вины жестоко отколотил палками молодого человека, несмотря на его древнее дворянство.
На другой день я был в селе Ильинском погосте у Давыда Богданова, старого трактирщика. Но его не было дома, уехал в Москву дня на три. А тут подвернулся старый приятель, Егорьевский кустарь, страстный охотник, и позвал меня на охоту, в свой лесной глухой хутор, где я пробыл трое суток, откуда и вернулся в Ильинский погост к Давыду. Встречаю его
сына Василия, только что приехавшего. Он
служил писарем в Москве в Окружном штабе. Малый развитой, мой приятель, охотились вместе. Он сразу поражает меня новостью...
И насильственная клятва, данная под ножом убийц, должна
служить примером для вольных
сынов Нижнего Новгорода!..
— Не за что, Юрий Дмитрич! Я взыскан был милостию твоего покойного родителя и,
служа его
сыну, только что выплачиваю старый долг. Но вот, кажется, и Темрюк готов! Он проведет вас задами; хоть вас ник-то не посмеет остановить, однако ж лучше не ехать мимо церкви. Дай вам господи совет и любовь, во всем благое поспешение, несчетные годы и всякого счастия! Прощайте!
Глеб провел ладонью по высокому лбу и сделался внимательнее: ему не раз уже приходила мысль отпустить
сына на заработки и взять дешевого батрака. Выгоды были слишком очевидны, но грубый, буйный нрав Петра
служил препятствием к приведению в исполнение такой мысли. Отец боялся, что из заработков, добытых
сыном, не увидит он и гроша. В последние три дня Глеб уже совсем было решился отпустить
сына, но не делал этого потому только, что
сын предупредил его, — одним словом, не делал этого из упрямства.
Но и это ни к чему не
послужило:
сын остался тверд, и решимость его ни на волос не поколебалась.
— Потеха! — сказал о. Христофор и махнул рукой. — Приезжает ко мне в гости старший
сын мой Гаврила. Он по медицинской части и
служит в Черниговской губернии в земских докторах… Хорошо-с… Я ему и говорю: «Вот, говорю, одышка, то да се… Ты доктор, лечи отца!» Он сейчас меня раздел, постукал, послушал, разные там штуки… живот помял, потом и говорит: «Вам, папаша, надо, говорит, лечиться сжатым воздухом».
Так вот, голубушка, какие дела на свете бывают! Часто мы думаем: девушка да девушка — а на поверку выходит, что у этой девушки
сын в фельдъегерях
служит! Поневоле вспомнишь вашего старого сельского батюшку, как он, бывало, говаривал: что же после этого твои, человече, предположения? и какую при сем жалкую роль играет высокоумный твой разум! Именно так.
Декоратором у него
служил сын известного чтеца П. А. Никитина, Адам Павлович Никитин-Фабианский. Человек талантливый, остроумный и озорной. Воронинскую дерзость он долго сносил молчаливо, но в конце концов отомстил жестоко.