Неточные совпадения
Петр вернулся к коляске и вручил ему вместе с коробочкой толстую черную сигарку, которую Аркадий немедленно закурил, распространяя вокруг себя такой крепкий и кислый
запах заматерелого табаку, что Николай Петрович, отроду не куривший, поневоле, хотя незаметно, чтобы не обидеть
сына, отворачивал нос.
Она привела
сына в маленькую комнату с мебелью в чехлах. Два окна были занавешены кисеей цвета чайной розы, извне их затеняла зелень деревьев, мягкий сумрак был наполнен крепким
запахом яблок, лента солнца висела в воздухе и, упираясь в маленький круглый столик, освещала на нем хоровод семи слонов из кости и голубого стекла. Вера Петровна говорила тихо и поспешно...
Ушла, оставив за собой раздражающий
запах крепких духов и легкую усмешку на губах
сына.
— Наградил господь… Ох, наградил! — как-то застонал Харитон Артемьич,
запахивая халат. — Как их ни считай, все три девки выходят… Давай поменяемся: у тебя три
сына, а у меня три дочери, — ухо на ухо сменяем, да Лиодорку прикину впридачу.
— Матушка ваша вот писала вам, — начал полковник несколько сконфуженным голосом, — чтобы жить с моим
Пашей, — прибавил он, указав на
сына.
— Сережа!.. — обратилась Александра Григорьевна к
сыну. — Отчего ты
Пашу не занимаешь?.. Поди, покажи ему на пруду, как рыбки по звонку выходят… Soyez donc aimable! [Будьте же любезны! (франц.).] — прибавила она по-французски.
— Нет, я
сына моей небогатенькой соседки беру к нему, — тоже гимназистик, постарше
Паши и прекраснейший мальчик! — проговорил полковник, нахмуриваясь: ему уже начали и не нравиться такие расспросы.
— Иной раз кажется — начнут они
Пашу обижать, измываться над ним. Ах ты, мужик, скажут, мужицкий ты
сын! Что затеял? А
Паша — гордый, он им так ответит! Или — Андрей посмеется над ними. И все они там горячие. Вот и думаешь — вдруг не стерпит… И засудят так, что уж и не увидишь никогда!
— Для
Паши это не велика потеря, да и мне эти свидания только душу рвут! Говорить ни о чем нельзя. Стоишь против
сына дурой, а тебе в рот смотрят, ждут — не скажешь ли чего лишнего…
— Ничего,
Паша, это я так! — поспешно сказала она и ушла, смущенно двигая бровями. Но, постояв среди кухни минуту неподвижно, задумчивая, озабоченная, она чисто вымыла руки в снова вышла к
сыну.
Мне было досадно за то, что он ставил меня в такое фальшивое положение к своему
сыну, и за то, что отвлекал мое внимание от весьма важного для меня тогда занятия — одеванья; а главное, этот преследующий меня
запах перегара так расстроил меня, что я очень холодно сказал ему, что я не могу быть с Иленькой, потому что целый день не буду дома.
— Теперь довольно, — сказал посол и поклонился
Паше.
Паша сделал то же самое. — О великий батырь Буздыхан и Кисмет, — сказал посол, — мой владыко,
сын солнца, брат луны, повелитель царей, жалует тебе орден великого Клизапомпа и дает тебе новый важный титул. Отныне ты будешь называться не просто Берди-Паша, а торжественно: Халда, Балда, Берди-Паша. И знай, что четырехстворчатое имя считается самым высшим титулом в Ниневии. В знак же твоего величия дарую тебе два драгоценных камня: желчный и мочевой.
В доме у городского головы
пахло недавно натертыми паркетными полами и еще чем-то, еле заметно, приятно-сьестным. Было тихо и скучно. Дети хозяиновы, сын-гимназист и девочка-подросток, — «она у меня под гувернанткой ходит», говорил отец, — чинно пребывали в своих покоях. Там было уютно, покойно и весело, окна смотрели в сад, мебель стояла удобная, игры разнообразные в горницах и в саду, детские звенели голоса.
Становой сейчас же сообразил, что дело может выйти блестящее, но надо вести его умненько. Поехал в село будто по другому делу, а сам между тем начал собирать"под рукою"сведения и о поповском
сыне. Оказалось: обулся поповский
сын в лапти, боронит,
пашет, косит сено… что за причина такая? Когда таким образом дело"округлилось", становой обратился к батюшке...
— Я его,
сына родного, не знаю, — он души своей не открывал предо мной… Может, между нами такая разница выросла, что ее не токмо орел не перелетит — черт не перелезет!.. Может, его кровь так перекипела, что и
запаха отцова нет в ней… а — Маякин он! И я это чую сразу… Чую и говорю: «Ныне отпущаеши раба твоего, владыко!..»
На вокзале Николаевской железной дороги встретились два приятеля: один толстый, другой тонкий. Толстый только что пообедал на вокзале, и губы его, подернутые маслом, лоснились, как спелые вишни.
Пахло от него хересом и флердоранжем. Тонкий же только что вышел из вагона и был навьючен чемоданами, узлами и картонками.
Пахло от него ветчиной и кофейной гущей. Из-за его спины выглядывала худенькая женщина с длинным подбородком — его жена, и высокий гимназист с прищуренным глазом — его
сын.
Мать с восторгом рассказывала, что
Паша с превосходным характером; и действительно, ребенок был необыкновенно тих, послушен и до невероятности добр:
сын ключницы, ровесник Павла, приходивший в горницу играть с барчонком, обыкновенно выпивал у него чай, обирал все игрушки и даже не считал за грех дать ему при случае туза...
От
сына шёл горячий
запах пота — старик оглядел крепкую шею, круглые плечи и ласково расправил сердитые морщины под глазами.
С устатку у него ломило кости и тело обняла разымчивая лень. Надо бы посмотреть, что делает
сын, но старик вытянул ноги, опёрся спиною о стену и, полузакрыв глаза, глубоко вдыхал тёплый воздух, густо насыщенный
запахами смол, трав и навоза.
Василий, с налитыми кровью глазами, вытянув вперед шею, сжал кулаки и дышал в лицо
сына горячим дыханием, смешанным с
запахом водки; а Яков откинулся назад и зорко следил угрюмым взглядом за каждым движением отца, готовый отражать удары, наружно спокойный, но — весь в горячем поту. Между ними была бочка, служившая им столом.
— Причину того бунта не помню, только — отказались наши мужики подать платить и землю
пахать, в их числе дядя мой и отец тоже. Пригнали солдат, и началось великое мучительство: выведут солдаты мужика-то в поле, поставят к сохе — айда, работай, такой-сякой
сын! А народ падает ничком на землю и лежит недвижно…
Старик услыхал с поля, кто-то его зовет, пошел к
сыну навстречу, пересадил его через кочку и говорит: «Откуда ты, сынок?» А мальчик говорит: «Я, батюшка, в хлопочке вывелся», и подал отцу блинов. Старик сел завтракать, а мальчик говорит: «Дай, батюшка, я буду
пахать».
Маленький
сын прибегает к ней с восторженными рассказами о том, что он видел на поле, как крестьяне
пашут, сеют, косят: она не только без участия, но даже с неудовольствием слушает его рассказы…
Затем коляска въехала в густые потемки; тут
пахло грибной сыростью и слышался шёпот деревьев; вороны, разбуженные шумом колес, закопошились в листве и подняли тревожный жалобный крик, как будто знали, что у доктора умер
сын, а у Абогина больна жена.
И прямо рассеченной губой он упал на землю — и затих в порыве немого горя. Лицо его мягко и нежно щекотала молодая трава; густой, успокаивающий
запах подымался от сырой земли, и была в ней могучая сила и страстный призыв к жизни. Как вековечная мать, земля принимала в свои объятия грешного
сына и теплом, любовью и надеждой поила его страдающее сердце.
«Правда, — продолжал он, — без бабьего духа в доме пустым что-то
пахнет, так у меня
сыну двадцать первый пошел, выберу ему хорошую невесту, сдам дела и капитал, а сам запрусь да Богу молиться зачну.
Смирились, а все-таки не могли забыть, что их деды и прадеды Орехово поле
пахали, Рязановы пожни косили, в Тимохином бору дрова и лес рубили. Давно подобрались старики, что жили под монастырскими властями, их
сыновья и внуки тоже один за другим ушли на ниву Божию, а Орехово поле, Рязановы пожни и Тимохин бор в Миршени по-прежнему и старому, и малому глаза мозолили. Как ни взглянут на них, так и вспомнят золотое житье дедов и прадедов и зачнут роптать на свою жизнь горе-горькую.
Зальце в три окна служило и спальней, и рабочей комнатой
сыну: облезлый ломберный стол с книгами, клеенчатый убогий диван, где он и спал, картинки на стенах и два-три горшка с цветами, — все очень бедное и старенькое. Краска пола облупилась. Окурки папирос виднелись повсюду. Окна были заперты.
Пахло жилой комнатой больного.
Александр Яковлевич Шкот —
сын «старого Шкота» (Джемса), после которого у Перовского служили Веригин и известный «аболиционист» Журавский, — многократно рассказывал, какие хлопоты перенес его отец, желая научить русских мужиков
пахать землю как следует, и от каких, по-видимому, неважных и пустых причин все эти хлопоты не только пропали без всякой пользы, но еще едва не сделали его виноватым в преступлении, о котором он никогда не думал.
Когда «райский барин» промотался и сбежал, его каменное село перешло с аукционного торга к двум владельцам, из которых, по воле судьбы, один был Александр Шкот —
сын того самого Джемса Шкота, который хотел научить
пахать землю хорошими орудиями.
Я, по крайней мере, не мог без «боли сердца», как говорят французы, выносить вида и
запаха этих китайских яств, которые грязные
сыны поднебесной империи уплетают, видимо, с большим аппетитом.
Настало, однако ж, время им расстаться, но, по воле судьбы или предопределения — так называла ее Мариорица, — загорелась война между Турцией и Россией, и в губернаторы хотинские назначен
сын опекуна, известный под именем знаменитого Калчан-паши.
Мухоморов (
сыну тихо, так, чтобы слышала Виталина). По мне хоть бы отступиться от такой невесты.
Паша, не лучше ли взять сто тысяч?
—
Паша, — сказал мне ваш
сын, — дело плохо. — Как бы спасти знамя и честь полка.
Тут грянула ставучинская битва, столь славная для русского оружия, как будто нарочно для того, чтоб выполнить клятву старика; ибо вслед за тем Хотин был сдан русским, а прекрасная Мариорица, с богатствами двух
пашей, отца и
сына, в числе с лишком двух тысяч человек обоего пола, досталась в добычу победителей.
Явился бухарский халат, распахнутый на широкой груди в ситцевой рубашке, трубка с янтарем, лакей с тихими приемами, чай,
запах табаку, громкий, порывистый мужской голос послышался в комнатах Шевалье, утренние поцелуи раздались, и голоса дочери и
сына, и декабрист был так же дома, как в Иркутске и как бы он был в Нью-Йорке и Париже.