Неточные совпадения
— Почему же? Мне кажется, что
для образованных
людей, — сказал Михайлов, — спора уже не может
существовать.
Это был решительно
человек,
для которого не
существовало сомнений вовсе; и сколько у них заметно было шаткости и робости в предположениях, столько у него твердости и уверенности.
Огромная масса
людей, материал,
для того только и
существует на свете, чтобы, наконец, чрез какое-то усилие, каким-то таинственным до сих пор процессом, посредством какого-нибудь перекрещивания родов и пород, понатужиться и породить, наконец, на свет, ну хоть из тысячи одного, хотя сколько-нибудь самостоятельного
человека.
Лариса. Что вы говорите! Я мужа своего, если уж не любить, так хоть уважать должна; а как могу я уважать
человека, который равнодушно сносит насмешки и всевозможные оскорбления! Это дело кончено: он
для меня не
существует. У меня один жених: это вы.
И чем более наблюдал он любителей споров и разногласий, тем более подозрительно относился к ним. У него возникало смутное сомнение в праве и попытках этих
людей решать задачи жизни и навязывать эти решения ему.
Для этого должны
существовать другие
люди, более солидные, менее азартные и уже во всяком случае не полубезумные, каков измученный дядя Яков.
— У меня, знаешь, иногда ночуют, живут большевики. Н-ну,
для них моего вопроса не
существует. Бывает изредка товарищ Бородин,
человек удивительный,
человек, скажу, математически упрощенный…
Самгин наблюдал шумную возню
людей и думал, что
для них
существуют школы, церкви, больницы, работают учителя, священники, врачи. Изменяются к лучшему эти
люди? Нет. Они такие же, какими были за двадцать, тридцать лег до этого года. Целый угол пекарни до потолка загроможден сундучками с инструментом плотников.
Для них делают топоры, пилы, шерхебели, долота. Телеги, сельскохозяйственные машины, посуду, одежду. Варят стекло. В конце концов, ведь и войны имеют целью дать этим
людям землю и работу.
«Есть
люди, которые живут, неустанно, как жернова — зерна, перемалывая разнородно тяжелые впечатления бытия, чтобы открыть в них что-то или превратить в ничто. Такие
люди для этой толпы идиотов не
существуют. Она —
существует».
— Право, было бы не плохо, если б
существовали города
для отживших
людей.
— Хороших
людей я не видал. И не ожидаю, не хочу видеть. Не верю, что
существуют. Хороших
людей — после смерти делают.
Для обмана.
— О, конечно, все чем-нибудь друг от друга разнятся, но в моих глазах различий не
существует, потому что различия
людей до меня не касаются;
для меня все равны и все равно, а потому я со всеми одинаково добр.
И как военные живут всегда в атмосфере общественного мнения, которое не только скрывает от них преступность совершаемых ими поступков, но представляет эти поступки подвигами, — так точно и
для политических
существовала такая же, всегда сопутствующая им атмосфера общественного мнения их кружка, вследствие которой совершаемые ими, при опасности потери свободы, жизни и всего, что дорого
человеку, жестокие поступки представлялись им также не только не дурными, но доблестными поступками.
Половодов охотно отвечал на все вопросы милого дядюшки, но этот родственный обыск снова немного покоробил его, и он опять подозрительно посмотрел на дядюшку; но прежнего смешного дядюшки
для Половодова уже не
существовало, а был другой, совершенно новый
человек, который возбуждал в Половодове чувство удивления и уважения.
Душа и тело
человека формировались, когда человеческая жизнь была еще в соответствии с ритмом природы, когда
для него еще
существовал космический порядок.
Государство, склонное служить Кесарю, не интересуется
человеком,
человек существует для него лишь как статистическая единица.
Кто знает, может быть, этот проклятый старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество,
существует и теперь в виде целого сонма многих таковых единых стариков и не случайно вовсе, а
существует как согласие, как тайный союз, давно уже устроенный
для хранения тайны,
для хранения ее от несчастных и малосильных
людей, с тем чтобы сделать их счастливыми.
Для этого удивительного
человека не
существовало тайн. Как ясновидящий, он знал все, что здесь происходило. Тогда я решил быть внимательнее и попытаться самому разобраться в следах. Вскоре я увидел еще один порубленный пень. Кругом валялось множество щепок, пропитанных смолой. Я понял, что кто-то добывал растопку. Ну, а дальше? А дальше я ничего не мог придумать.
Журнал не был моего направления, это было бы неосуществимо по самому заданию журнала, и
для этого не
существовало группы вполне единомыслящих со мной
людей.
В нем точно жили несколько
человек: один, который
существовал для других, когда доктор выходил из дому, другой, когда он бывал в редакции «Запольского курьера», третий, когда он возвращался домой, четвертый, когда он оставался один, пятый, когда наступала ночь, — этот пятый просто мучил его.
Лопахин. Ну, прощай, голубчик. Пора ехать. Мы друг перед другом нос дерем, а жизнь знай себе проходит. Когда я работаю подолгу, без устали, тогда мысли полегче, и кажется, будто мне тоже известно,
для чего я
существую. А сколько, брат, в России
людей, которые
существуют неизвестно
для чего. Ну, все равно, циркуляция дела не в этом. Леонид Андреич, говорят, принял место, будет в банке, шесть тысяч в год… Только ведь не усидит, ленив очень…
Для него, в сущности,
человека, как отдельной личности, не
существует, он образуется обществом.
На этот раз он начал лекцию на тему о том, что
для человека не
существует ни законов, ни прав, ни обязанностей, ни чести, ни подлости и что
человек есть величина самодовлеющая, ни от кого и ни от чего не зависимая.
— Да, но должны же
существовать какие-нибудь клапаны
для общественных страстей? — важно заметил Борис Собашников, высокий, немного надменный и манерный молодой
человек, которому короткий китель, едва прикрывавший толстый зад, модные, кавалерийского фасона брюки, пенсне на широкой черной ленте и фуражка прусского образца придавали фатоватый вид. — Неужели порядочнее пользоваться ласками своей горничной или вести за углом интригу с чужой женой? Что я могу поделать, если мне необходима женщина!
И все ясней и ясней становилась
для него мысль, что
существуют только три гордых призвания
человека: наука, искусство и свободный физический труд.
Княжна с ужасом должна сознаться, что тут
существуют какие-то смутные расчеты, что она сама до такой степени embourbée, что даже это странное сборище
людей, на которое всякая порядочная женщина должна смотреть совершенно бесстрастными глазами, перестает быть безразличным сбродом, и напротив того, в нем выясняются
для нее совершенно определительные фигуры, между которыми она начинает уже различать красивых от уродов, глупых от умных, как будто не все они одни и те же — о, mon Dieu, mon Dieu! [о, боже мой, боже мой! (франц.)]
По крайней мере,
для молодых
людей есть верный приют, особливо ежели не
существует значительной разницы в материальных средствах.
— Нет, знаю, — возразил Калинович, — и скажу вам, что одно ваше спасенье, если полюбит вас
человек и спасет вас, не только что от обстановки, которая теперь вас окружает, но заставит вас возненавидеть то, чем увлекаетесь теперь, и растолкует вам, что
для женщины
существует другая, лучшая жизнь, чем ездить по маскарадам и театрам.
— Вы, дядюшка, удивительный
человек!
для вас не
существует постоянства, нет святости обещаний… Жизнь так хороша, так полна прелести, неги: она как гладкое, прекрасное озеро…
И он задумал жестокий план мщения, мечтал о раскаянии, о том, как он великодушно простит и даст наставление. Но к нему не шлют
человека и не несут повинной; он как будто не
существовал для них.
Все самые неестественные лица и события были
для меня так же живы, как действительность, я не только не смел заподозрить автора во лжи, но сам автор не
существовал для меня, а сами собой являлись передо мной, из печатной книги, живые, действительные
люди и события.
Людей comme il faut я уважал и считал достойными иметь со мной равные отношения; вторых — притворялся, что презираю, но, в сущности, ненавидел их, питая к ним какое-то оскорбленное чувство личности; третьи
для меня не
существовали — я их презирал совершенно.
Для облегчения этого одинакового понимания между
людьми одного кружка или семейства устанавливается свой язык, свои обороты речи, даже — слова, определяющие те оттенки понятий, которые
для других не
существуют.
— Да, умер. Я скажу, что он любил тебя, а вовсе не был сумасшедшим. Я не сводил с него глаз и видел каждое его движение, каждое изменение его лица. И
для него не
существовало жизни без тебя. Мне казалось, что я присутствую при громадном страдании, от которого
люди умирают, и я даже почти понял, что передо мною мертвый
человек. Понимаешь, Вера, я не знал, как себя держать, что мне делать…
— По мнению мистиков,
для уразумения бога, кроме откровения,
существует в
человеке внутреннее сознание божества, которое каждый из нас может развивать в себе силою созерцательного чувствования: русские масоны по преимуществу избрали
для себя путь уединения, путь жизни аскетов; но, по-моему, это — путь слишком аристократический и вместе с тем мрачный; он пригоден
для людей, нежно и деликатно воспитавших свое тело; тогда как есть еще гораздо большая масса
людей, у которых тело могучее духа…
— А когда бы ты хоть раз искренно произвел в себе это обновление, которое тебе теперь, как я вижу, кажется таким смешным, так, может быть, и не пожелал бы учиться добывать золото, ибо понял бы, что
для человека существуют другие сокровища.
Ты — единственный
человек, которого я любила, и последний, потому что мужская любовь больше не
существует для меня.
Было много подобных развлечений, казалось, что все
люди — деревенские в особенности —
существуют исключительно
для забав гостиного двора. В отношении к
человеку чувствовалось постоянное желание посмеяться над ним, сделать ему больно, неловко. И было странно, что книги, прочитанные мною, молчат об этом постоянном, напряженном стремлении
людей издеваться друг над другом.
«Особенность раба в том, что он в руках своего хозяина есть вещь, орудие, а не
человек. Таковы солдаты, офицеры, генералы, идущие на убиение и на убийство по произволу правителя или правителей. Рабство военное
существует, и это худшее из рабств, особенно теперь, когда оно посредством обязательной службы надевает цепи на шеи всех свободных и сильных
людей нации, чтобы сделать из них орудия убийства, палачей, мясников человеческого мяса, потому что только
для этого их набирают и вышколивают…
Так что же привело этих-то, не имеющих от этого никакой выгоды, принужденных своими руками делать все эти страшные дела, добрых
людей, от которых зависит всё дело, что привело этих добрых
людей в то удивительное заблуждение, при котором они уверились, что существующий невыгодный, губительный и мучительный
для них порядок и есть тот самый порядок, который и должен
существовать?
Но
человек — существо сознательное и познающее всё большую и большую степень истины, и потому, если
человек и не свободен в совершении тех или других поступков, потому что
для каждого поступка
существует причина, самые причины этих поступков, заключающиеся
для сознательного
человека в том, что он признает ту или другую истину достаточной причиной поступка, находятся во власти
человека.
Но удивительное дело: именно те
люди, которые в наше время более всех других говорят, что заботятся об улучшении человеческой жизни, и считаются руководителями общественного мнения, утверждают, что этого-то и не нужно делать и что
для улучшения положения
людей существуют другие, более действительные средства.
Можно находить, что ответ, данный Христом, неправилен; можно выставить на место его другой, лучший, найдя такой критериум, который
для всех несомненно и одновременно определял бы зло; можно просто не сознавать сущности вопроса, как не сознают этого дикие народы, но нельзя, как это делают ученые критики христианского учения, делать вид, что вопроса никакого вовсе и не
существует или что признание за известными лицами или собраниями
людей (тем менее, когда эти
люди мы сами) права определять зло и противиться ему насилием разрешает вопрос; тогда как мы все знаем, что такое признание нисколько не разрешает вопроса, так как всегда есть
люди, не признающие за известными
людьми или собраниями этого права.
Таково было и есть положение всех насилуемых, но до сих пор они не знали этого и в большинстве случаев наивно верили, что правительства
существуют для их блага; что без правительств они погибли бы; что мысль о том, что
люди могут жить без правительств, есть кощунство, которое нельзя даже и произносить; что это есть — почему-то страшное — учение анархизма, с которым соединяется представление всяких ужасов.
«Милостивый государь, — пишет он, —
для человека разумного может
существовать лишь одно мнение по вопросу о мире и войне.
Для вас не
существует великих
людей, кроме каких-то Цезарей да Александров Македонских!
Стоило
человеку потерять ее уважение, — а суд произносила она скоро, часто слишком скоро, — и уж он переставал
существовать для нее.
— Нет, они не лишние, о нет! Они
существуют для образца —
для указания, чем я не должен быть. Собственно говоря — место им в анатомических музеях, там, где хранятся всевозможные уроды, различные болезненные уклонения от гармоничного… В жизни, брат, ничего нет лишнего… в ней даже я нужен! Только те
люди, у которых в груди на месте умершего сердца — огромный нарыв мерзейшего самообожания, — только они — лишние… но и они нужны, хотя бы
для того, чтобы я мог излить на них мою ненависть…
Лебедев. Понимаю, понимаю… (Торопливо смотрит на часы.) Я понимаю. (Целует Иванова.) Прощай. Мне еще на освящение школы ехать. (Идет к двери и останавливается.) Умная… Вчера стали мы с Шурочкой насчет сплетен говорить. (Смеется.) А она афоризмом выпалила: «Папочка, светляки, говорит, светят ночью только
для того, чтобы их легче могли увидеть и съесть ночные птицы, а хорошие
люди существуют для того, чтобы было что есть клевете и сплетне». Каково? Гений! Жорж Занд!..
Было ясно, что
для приобретения этого
человека существовало одно средство — женить его на православной девушке; но, к сожалению, граф находил эту мысль уже слишком
для себя запоздалою, так как он был вдов и ему было уже около пятидесяти лет.
Для Елпидифора Мартыныча не оставалось более никакого сомнения в том, что между сим молодым
человеком и г-жой Петицкой кое-что
существовало.