Неточные совпадения
Степан Аркадьич знал, что когда Каренин начинал говорить о том, что делают и думают они, те самые, которые не хотели принимать его проектов и
были причиной всего зла в России, что тогда уже близко
было к концу; и потому охотно отказался теперь от
принципа свободы и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.
— Да, но я выставляю другой
принцип, обнимающий
принцип свободы, — сказал Алексей Александрович, ударяя на слове «обнимающий» и надевая опять pince-nez, чтобы вновь прочесть слушателю то место, где это самое
было сказано.
Алексей Александрович сочувствовал гласному суду в
принципе, но некоторым подробностям его применения у нас он не вполне сочувствовал, по известным ему высшим служебным отношениям, и осуждал их, насколько он мог осуждать что-либо высочайше утвержденное. Вся жизнь его протекла в административной деятельности и потому, когда он не сочувствовал чему-либо, то несочувствие его
было смягчено признанием необходимости ошибок и возможности исправления в каждом деле.
Алексей Александрович доказывал, что обрусение Польши может совершиться только вследствие высших
принципов, которые должны
быть внесены Русскою администрацией.
Он
был верующий человек, интересовавшийся религией преимущественно в политическом смысле, а новое учение, позволявшее себе некоторые новые толкования, потому именно, что оно открывало двери спору и анализу, по
принципу было неприятно ему.
— Но мы стоим за
принцип, за идеал! — звучным басом возражал Песцов. — Женщина хочет иметь право
быть независимою, образованною. Она стеснена, подавлена сознанием невозможности этого.
— Я все слышал и все видел, — сказал он, особенно упирая на последнее слово. — Это благородно, то
есть я хотел сказать, гуманно! Вы желали избегнуть благодарности, я видел! И хотя, признаюсь вам, я не могу сочувствовать, по
принципу, частной благотворительности, потому что она не только не искореняет зла радикально, но даже питает его еще более, тем не менее не могу не признаться, что смотрел на ваш поступок с удовольствием, — да, да, мне это нравится.
Старуха
была только болезнь… я переступить поскорее хотел… я не человека убил, я
принцип убил!
— Это все вздор и клевета! — вспыхнул Лебезятников, который постоянно трусил напоминания об этой истории, — и совсем это не так
было! Это
было другое… Вы не так слышали; сплетня! Я просто тогда защищался. Она сама первая бросилась на меня с когтями… Она мне весь бакенбард выщипала… Всякому человеку позволительно, надеюсь, защищать свою личность. К тому же я никому не позволю с собой насилия… По
принципу. Потому это уж почти деспотизм. Что ж мне
было: так и стоять перед ней? Я ее только отпихнул.
— Нет, не все равно. Нигилист — это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного
принципа на веру, каким бы уважением ни
был окружен этот
принцип.
— Ты говоришь, как твой дядя.
Принципов вообще нет — ты об этом не догадался до сих пор! — а
есть ощущения. Все от них зависит.
— Строгий моралист найдет мою откровенность неуместною, но, во-первых, это скрыть нельзя, а во-вторых, тебе известно, у меня всегда
были особенные
принципы насчет отношений отца к сыну. Впрочем, ты, конечно,
будешь вправе осудить меня. В мои лета… Словом, эта… эта девушка, про которую ты, вероятно, уже слышал…
— Забыл я: Иван писал мне, что он с тобой разошелся. С кем же ты живешь, Вера, а? С богатым, видно? Адвокат, что ли? Ага, инженер. Либерал? Гм… А Иван — в Германии, говоришь? Почему же не в Швейцарии? Лечится? Только лечится? Здоровый
был. Но — в
принципах не крепок. Это все знали.
— И все ложь! — говорил Райский. — В большинстве нет даже и почина нравственного развития, не исключая иногда и высокоразвитые умы, а
есть несколько захваченных, как будто на дорогу в обрез денег — правил (а не
принципов) и внешних приличий, для руководства, — таких правил, за несоблюдение которых выводят вон или запирают куда-нибудь.
Ему страх как захотелось увидеть Веру опять наедине, единственно затем, чтоб только «великодушно» сознаться, как он
был глуп, неверен своим
принципам, чтоб изгладить первое, невыгодное впечатление и занять по праву место друга — покорить ее гордый умишко, выиграть доверие.
У большинства
есть decorum [видимость (лат.).]
принципов, а сами
принципы шатки и редки, и украшают, как ордена, только привилегированные, отдельные личности. «У него
есть правила!» — отзываются таким голосом о ком-нибудь, как будто говорят: «У него
есть шишка на лбу!»
Я сказал, что нет общих
принципов, а
есть только частные случаи; это я соврал, архисоврал!
Мудреная наука жить со всеми в мире и любви
была у него не наука, а сама натура, освященная
принципами глубокой и просвещенной религии.
— В этом-то и ошибка, что мы привыкли думать, что прокуратура, судейские вообще — это какие-то новые либеральные люди. Они и
были когда-то такими, но теперь это совершенно другое. Это чиновники, озабоченные только 20-м числом. Он получает жалованье, ему нужно побольше, и этим и ограничиваются все его
принципы. Он кого хотите
будет обвинять, судить, приговаривать.
Симон Картинкин
был атавистическое произведение крепостного права, человек забитый, без образования, без
принципов, без религии даже. Евфимья
была его любовница и жертва наследственности. В ней
были заметны все признаки дегенератной личности. Главной же двигательной пружиной преступления
была Маслова, представляющая в самых низких его представителях явление декадентства.
Главные качества графа Ивана Михайловича, посредством которых он достиг этого, состояли в том, что он, во-первых, умел понимать смысл написанных бумаг и законов, и хотя и нескладно, но умел составлять удобопонятные бумаги и писать их без орфографических ошибок; во-вторых,
был чрезвычайно представителен и, где нужно
было, мог являть вид не только гордости, но неприступности и величия, а где нужно
было, мог
быть подобострастен до страстности и подлости; в-третьих, в том, что у него не
было никаких общих
принципов или правил, ни лично нравственных ни государственных, и что он поэтому со всеми мог
быть согласен, когда это нужно
было, и, когда это нужно
было, мог
быть со всеми несогласен.
Демократия не может
быть в
принципе, в идее ограничена сословными и классовыми привилегиями, внешне-общественными аристократиями, но она должна
быть ограничена правами бесконечной духовной природы человеческой личности и нации, ограничена истинным подбором качеств.
И сам
принцип прав человека
был искажен, он не означал прав духа против произвола кесаря, он включен
был в царства кесаря и означал не столько права человека, как духовного существа, сколько права гражданина, т. е. существа частичного.
Духовно возрожденный человек и народ по-иному
будут делать политику, чем те, что провозглашают внешние абсолютные
принципы и отвлеченные начала.
Национальность и борьба за ее бытие и развитие не означает раздора в человечестве и с человечеством и не может
быть в
принципе связываема с несовершенным, не пришедшим к единому состоянием человечества, подлежащим исчезновению при наступлении совершенного единства.
Государственная власть всегда
была внешним, а не внутренним
принципом для безгосударственного русского народа; она не из него созидалась, а приходила как бы извне, как жених приходит к невесте.
Но человек выше субботы, и суббота не должна
быть абсолютным
принципом жизни.
И потому абсолютное не должно
быть насильственным, внешним и формальным навязыванием относительному трансцендентных начал и
принципов, а может
быть лишь имманентным раскрытием высшей жизни в относительном.
Единственный примиримый с христианством
принцип есть утверждение неотъемлемых прав человека.
— Это положительно отказываюсь сказать, господа! Видите, не потому, чтоб не мог сказать, али не смел, али опасался, потому что все это плевое дело и совершенные пустяки, а потому не скажу, что тут
принцип: это моя частная жизнь, и я не позволю вторгаться в мою частную жизнь. Вот мой
принцип. Ваш вопрос до дела не относится, а все, что до дела не относится,
есть моя частная жизнь! Долг хотел отдать, долг чести хотел отдать, а кому — не скажу.
— Жюли,
будь хладнокровнее. Это невозможно. Не он, так другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь, как спокойно я живу, приняв этот наш русский
принцип.
— Вы не слышали? —
есть опыт применения к делу тех
принципов, которые выработаны в последнее время экономическою наукою: вы знаете их?
Но он действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о
принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно
быть по его обстоятельствам, что не
быть ему плутом, — не говоря уж о том, что это невозможно, —
было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
Но воззрения их, согласные в двух отрицательных
принципах, в отрицании царской власти и социализма, в остальном
были различны; для их единства
были необходимы уступки, а этого рода уступки оскорбляют одностороннюю силу каждого, подвязывая именно те струны для общего аккорда, которые звучат всего резче, оставляя стертой, мутной и колеблющейся сводную гармонию.
Священник этот
был прекрасный человек (в старой России
было немало хороших священников, хотя почти не
было хороших епископов), но он весь
был проникнут старыми церковно-государственными
принципами.
Возврата нет к тому, что
было до большевистской революции, все реставрационные попытки бессильны и вредны, хотя бы то
была реставрация
принципов февральской революции.
Почти все верили в верховенство разума, все
были гуманистами, все защищали универсальность
принципов демократии, идущих от французской революции.
Московское царство
было тоталитарным по своему
принципу и стилю.
Я
был первым и до сих пор остаюсь практически единственным человеком, который обнаружил эту главную ошибку современной философии; я показал, что все философы (за исключением Лейбница), начиная с Декарта и его последователя Спинозы, исходили из
принципа разрушения и революции в отношении религиозной жизни, из
принципа, который в области политики породил конституционный
принцип; я показал, что кардинальная реформа невозможна, если только она не
будет проходить и в философии и в политике.
Статья «Антропологический
принцип в философии», навеянная Фейербахом,
была слабой и поверхностной.
Он
был реакционером, но он признавал безнадежность реакционных
принципов и неотвратимость революции.
Наиболее трудно
было Герцену соединить
принцип общности, коммюнотарности с
принципом личности и свободы.
Французы взяли за основу и впитали в себя разрушительный
принцип революции, а философы взяли за основу картезианское сомнение, которое по
сути своей не лучше скептицизма…
Оригинальность его
была в том, что он не столько хотел осуществления в полноте жизни христианских
принципов, сколько приобретения полноты жизни самого Христа, как бы продолжения воплощения Христа во всей жизни.
Преследования и принуждения в делах веры и совести невозможны и нецерковны не в силу права свободы совести или формального
принципа веротерпимости, что не важно и не относится к сущности религии, а в силу долга свободы, обязанности нести бремя, в силу того, что свобода
есть сущность христианства.
Терпимость как формальный и бессодержательный
принцип, эта безразличная терпимость, так распространенная в наше время,
есть результат религиозной холодности и безразличия, отсутствия волевого избрания и любви.
Свобода в христианской религии не
есть формальный
принцип, как в политическом либерализме, не
есть свобода безразличная, бессодержательная.
Все, что я
буду говорить, направлено к обнаружению той истины, что христианство
есть религия свободы, т. е. что свобода
есть содержание христианства,
есть материальный, а не формальный
принцип христианства.
Конечно, и люди с твердыми нравственными
принципами, с честными и святыми убеждениями тоже
есть в этом царстве; но, к сожалению, это все люди обломовского типа.
Это не
есть что-нибудь неподвижное и формально определенное, не
есть абсолютный
принцип морали в известных, раз на всегда указанных формах.