Неточные совпадения
Г-жа Простакова (очнувшись в отчаянии). Погибла я совсем! Отнята у меня власть! От
стыда никуды
глаз показать нельзя! Нет у меня сына!
Всё это она говорила весело, быстро и с особенным блеском в
глазах; но Алексей Александрович теперь не приписывал этому тону ее никакого значения. Он слышал только ее слова и придавал им только тот прямой смысл, который они имели. И он отвечал ей просто, хотя и шутливо. Во всем разговоре этом не было ничего особенного, но никогда после без мучительной боли
стыда Анна не могла вспомнить всей этой короткой сцены.
— Да он и не знает, — сказала она, и вдруг яркая краска стала выступать на ее лицо; щеки, лоб, шея ее покраснели, и слезы
стыда выступили ей на
глаза. — Да и не будем говорить об нем.
Он не испытывал того
стыда, который обыкновенно мучал его после падения, и он мог смело смотреть в
глаза людям.
Он видел возможность без
стыда смотреть в
глаза людям и мог жить, руководствуясь своими привычками.
Исхудавшая и румяная, с особенным блеском в
глазах вследствие перенесенного
стыда, Кити стояла посреди комнаты.
Я был бы очень огорчен, если бы Сережа видел меня в то время, как я, сморщившись от
стыда, напрасно пытался вырвать свою руку, но перед Сонечкой, которая до того расхохоталась, что слезы навернулись ей на
глаза и все кудряшки распрыгались около ее раскрасневшегося личика, мне нисколько не было совестно.
Ушли все на минуту, мы с нею как есть одни остались, вдруг бросается мне на шею (сама в первый раз), обнимает меня обеими ручонками, целует и клянется, что она будет мне послушною, верною и доброю женой, что она сделает меня счастливым, что она употребит всю жизнь, всякую минуту своей жизни, всем, всем пожертвует, а за все это желает иметь от меня только одно мое уважение и более мне, говорит, «ничего, ничего не надо, никаких подарков!» Согласитесь сами, что выслушать подобное признание наедине от такого шестнадцатилетнего ангельчика с краскою девичьего
стыда и со слезинками энтузиазма в
глазах, — согласитесь сами, оно довольно заманчиво.
— Да, — повторила Катя, и в этот раз он ее понял. Он схватил ее большие прекрасные руки и, задыхаясь от восторга, прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на ногах и только твердил: «Катя, Катя…», а она как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто не видал таких слез в
глазах любимого существа, тот еще не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и от
стыда, может быть счастлив на земле человек.
Самгин ожидал не этого; она уже второй раз как будто оглушила, опрокинула его. В
глаза его смотрели очень яркие, горячие
глаза; она поцеловала его в лоб, продолжая говорить что-то, — он, обняв ее за талию, не слушал слов. Он чувствовал, что руки его, вместе с физическим теплом ее тела, всасывают еще какое-то иное тепло. Оно тоже согревало, но и смущало, вызывая чувство, похожее на
стыд, — чувство виновности, что ли? Оно заставило его прошептать...
Именно это чувство слышал Клим в густых звуках красивого голоса, видел на лице, побледневшем, может быть, от
стыда или страха, и в расширенных
глазах.
— Да, — говорил он задумчиво, — у тебя недостало бы силы взглянуть
стыду в
глаза. Может быть, ты не испугалась бы смерти: не казнь страшна, но приготовления к ней, ежечасные пытки, ты бы не выдержала и зачахла — да?
— Боже мой! Что еще скажет бабушка! Ступайте прочь, прочь — и помните, что если maman ваша будет вас бранить, а меня бабушка не простит, вы и
глаз не кажите — я умру со
стыда, а вы на всю жизнь останетесь нечестны!
Она взглядывала мельком на него, делая большие
глаза, как будто удивляясь, что он тут, потом вдруг судорожно прижимала его к груди и опять отталкивала, твердя: «
Стыд!
стыд! жжет… вот здесь… душно…»
— Что я, где я? — говорила она, ворочая вокруг себя изумленными
глазами. —
Стыд…
стыд… — отрывисто вскрикивала она, — Боже мой,
стыд… да, жжет — вот здесь!
— «
Стыд не дым,
глаза не выест, — сказал я, — а от дыма вашего можно в обморок упасть».
Тогда Чертопханов, весь пылая
стыдом и гневом, чуть не плача, опустил поводья и погнал коня прямо вперед, в гору, прочь, прочь от тех охотников, чтобы только не слышать, как они издеваются над ним, чтобы только исчезнуть поскорее с их проклятых
глаз!
Сколько раз наедине, в своей комнате, отпущенный наконец «с Богом» натешившейся всласть ватагою гостей, клялся он, весь пылая
стыдом, с холодными слезами отчаяния на
глазах, на другой же день убежать тайком, попытать своего счастия в городе, сыскать себе хоть писарское местечко или уж за один раз умереть с голоду на улице.
Пчелки, пчелки!
Крылатые, летите ярым роем,
Оставьте вы соты медовы, впейтесь
В бесстыжие
глаза! Не заикнулся ж
Язык его, не поперхнулось горло
Сказать, что я девица без
стыда,
И пристыдить родимых. Залепите
Лицо его и песий взгляд лгуна!
Вдруг Ипполит поднялся, ужасно бледный и с видом страшного, доходившего до отчаяния
стыда на искаженном своем лице. Это выражалось преимущественно в его взгляде, ненавистно и боязливо глянувшем на собрание, и в потерянной, искривленной и ползучей усмешке на вздрагивавших губах.
Глаза он тотчас же опустил и побрел, пошатываясь и всё так же улыбаясь, к Бурдовскому и Докторенку, которые стояли у выхода с террасы; он уезжал с ними.
— Н-нет… я… н-нет, — солгал Гаврила Ардалионович, и краска
стыда залила ему лицо. Он бегло взглянул на сидевшую в стороне Аглаю и быстро отвел
глаза. Аглая холодно, пристально, спокойно глядела на него, не отрывая
глаз, и наблюдала его смущение.
— Нет, стыд-то у тебя где, змей?! — азартно наступала на него Домнушка и даже замахнулась деревянною скалкой. — Разе у меня
глаз нет, выворотень проклятый?.. Еще материно молоко на губах не обсохло, а он девке проходу не дает…
Манька с трудом вырвалась от нее с растрепанными светлыми, тонкими, пушистыми волосами, вся розовая от сопротивления и с опущенными влажными от
стыда и смеха
глазами.
Придет, гаденыш, трусит, торопится, дрожит, а сделал свое дело, не знает, куда
глаза девать от
стыда.
Она вздрогнула, взглянула на меня, чашка выскользнула из ее рук, упала на мостовую и разбилась. Нелли была бледна; но, взглянув на меня и уверившись, что я все видел и знаю, вдруг покраснела; этой краской сказывался нестерпимый, мучительный
стыд. Я взял ее за руку и повел домой; идти было недалеко. Мы ни слова не промолвили дорогою. Придя домой, я сел; Нелли стояла передо мной, задумчивая и смущенная, бледная по-прежнему, опустив в землю
глаза. Она не могла смотреть на меня.
Поль, в ответ, самодовольно оттопырил губы и закрыл, в знак
стыда,
глаза.
Я, весь полыхая от
стыда, подал ему листок. Он прочитал, и я видел, как из
глаз выскользнула у него улыбка, юркнула вниз по лицу и, чуть пошевеливая хвостиком, присела где-то в правом углу рта…
Я всегда боялся отца, а теперь тем более. Теперь я носил в себе целый мир смутных вопросов и ощущений. Мог ли он понять меня? Мог ли я в чем-либо признаться ему, не изменяя своим друзьям? Я дрожал при мысли, что он узнает когда-либо о моем знакомстве с «дурным обществом», но изменить этому обществу, изменить Валеку и Марусе я был не в состоянии. К тому же здесь было тоже нечто вроде «принципа»: если б я изменил им, нарушив данное слово, то не мог бы при встрече поднять на них
глаз от
стыда.
Старуха охала, но соглашалась, что теперь ничего не поделаешь. Жить надо — только и всего. А
стыд — не дым,
глаза не выест.
Устинья Наумовна.
Стыд не дым —
глаза не выест.
Юлия, видя, что он молчит, взяла его за руку и поглядела ему в
глаза. Он медленно отвернулся и тихо высвободил свою руку. Он не только не чувствовал влечения к ней, но от прикосновения ее по телу его пробежала холодная и неприятная дрожь. Она удвоила ласки. Он не отвечал на них и сделался еще холоднее, угрюмее. Она вдруг оторвала от него свою руку и вспыхнула. В ней проснулись женская гордость, оскорбленное самолюбие,
стыд. Она выпрямила голову, стан, покраснела от досады.
Александр вышел, в каком положении — пусть судит читатель, если только ему не совестно будет на минуту поставить себя на его место. У моего героя брызнули даже слезы из
глаз, слезы
стыда, бешенства на самого себя, отчаяния…
Застенчивый Александров с той поры, идя в отпуск, избегал проходить Ильинской улицей, чтобы не встретиться случайно
глазами с
глазами книжного купца и не сгореть от
стыда. Он предпочитал вдвое более длинный путь: через Мясницкую, Кузнецкий мост и Тверскую.
Самого скромного, самого застенчивого признания не смогли бы произнести их уста, но эти волнующие, безмолвные возгласы: «Любишь. — Люблю» — они посылают друг другу тысячу раз в секунду, и нет у них ни
стыда, ни совести, ни приличия, ни осторожности, ни пресыщения. Зиночка первая стряхивает с себя магическое сладостное влияние флюидов. «Люблю, но ведь мы на катке», — благоразумно говорят ее
глаза, а вслух она приглашает Александрова...
Вот эта-то стрекоза и могла наболтать о том, что было, и о том, чего не было. Но какой
стыд, какой позор для Александрова! Воспользоваться дружбой и гостеприимством милой, хорошей семьи, уважаемой всей Москвой, и внести в нее потаенный разврат… Нет, уж теперь к Синельниковым нельзя и
глаз показать и даже квартиру их на Гороховой надо обегать большим крюком, подобно неудачливому вору.
Стыд начался с того, что на другой день утром, читая"Удобрение", мы не поверили
глазам своим. Мысль, что эту статью мы сами выдумали и сами изложили, была до такой степени далека от нас, что, прочитав ее, мы в один голос воскликнули: однако! какие нынче статьи пишут! И почувствовали при этом такое колючее чувство, как будто нас кровно обидели.
Пользуясь этою передышкой, я сел на дальнюю лавку и задремал. Сначала видел во сне"долину Кашемира", потом — "розу Гюллистана", потом — "груди твои, как два белых козленка", потом — приехал будто бы я в Весьегонск и не знаю, куда оттуда бежать, в Устюжну или в Череповец… И вдруг меня кольнуло. Открываю
глаза, смотрю…
Стыд!! Не бичующий и даже не укоряющий, а только как бы недоумевающий. Но одного этого"недоумения"было достаточно, чтоб мне сделалось невыносимо жутко.
Саша вздохнул, опустил
глаза, покраснел и неловко снял блузу. Людмила горячими руками схватила его и осыпала поцелуями его вздрагивавшие от
стыда плечи.
— Какая я вам дюшка, чтой-то такое, насмешники этакие! — закричала Клавдия. — Чорт с вами, откуплю вам ваш изюм, подавитесь вы им, — сами сожрали, а я откупай, Да и откуплю, — совести, видно, в вас нет,
стыда в
глазах нет, а еще господа называетесь!
Он чётко помнит, что, когда лежал в постели, ослабев от поцелуев и
стыда, но полный гордой радости, над ним склонялось розовое, утреннее лицо женщины, она улыбалась и плакала, её слёзы тепло падали на лицо ему, вливаясь в его
глаза, он чувствовал их солёный вкус на губах и слышал её шёпот — странные слова, напоминавшие молитву...
— Вы, — сказал он, вздрогнув, и первый раз, без
стыда, с наслаждением выругался скверными словами. Все вытаращили на него
глаза и как будто съёжились — это ободрило его.
Он сидел на стуле, понимая лишь одно: уходит! Когда она вырвалась из его рук — вместе со своим телом она лишила его дерзости и силы, он сразу понял, что всё кончилось, никогда не взять ему эту женщину. Сидел, качался, крепко сжимая руками отяжелевшую голову, видел её взволнованное, розовое лицо и влажный блеск
глаз, и казалось ему, что она тает. Она опрокинула сердце его, как чашу, и выплеснула из него всё, кроме тяжёлого осадка тоски и
стыда.
Без
стыда,
Я вижу, вы в
глаза людей злословить ради.
«Как я теперь Кирику-то в
глаза глядеть буду?» — подумал он. Кроме страха пред околоточным, он чувствовал и
стыд пред ним.
Я хочу сохранить за собой дорогое право глядеть всякому в
глаза прямо, без
стыда, без тайных угрызений, читать и смотреть сатиры и комедии на взяточников и хохотать от чистого сердца, откровенным смехом.
Со смиренно опущенными
глазами, в которых теперь горел
стыд, он молча слушал упреки жены, смирный и тупой, как овца, уходил к себе в комнату и там запирался.
Иногда, выпив водки, она привлекала его к себе и тормошила, вызывая в нём сложное чувство страха,
стыда и острого, но не смелого любопытства. Он плотно закрывал
глаза, отдаваясь во власть её бесстыдных и грубых рук молча, безвольно, малокровный, слабый, подавленный обессиливающим предчувствием чего-то страшного.
Страшен он был… За несколько минут перед тем красный от пьянства, он как-то осунулся, почернел,
глаза, налитые кровью, смотрели ужасно — боль,
стыд и непримиримая злоба сверкали в них…
Зина осталась одна. Невыразимая тягость давила ее душу. Она чувствовала отвращение до тошноты. Она готова была презирать себя. Щеки ее горели. С сжатыми руками, стиснув зубы, опустив голову, стояла она, не двигаясь с места. Слезы
стыда покатились из
глаз ее… В эту минуту отворилась дверь, и Мозгляков вбежал в комнату.
— Нет, ты будь чист, как агнец! Как стеклышко, чтобы насквозь, того-этого, светилось! Не на гульбище идешь, а на жертву, на подвиг, того-этого, мученический, и должен же ты каждому открыто, без
стыда, взглянуть в
глаза!